Перекрёстки

             Герман не мог уснуть, хотя это совершенно не в его стиле: даже если были основания беспокоиться, он засыпал как убитый, едва коснувшись подушки. А сегодня и оснований нет, и ритуал вечерний соблюдён. Проверка личного ящика в Интернете, звонок матери, чтение Брэдбери на английском и стакан сухого красного, непременно итальянского. Потом сеанс кототерапии — Нельсон, здоровый кот с тёмным пятном над правым глазом, принесённый Гаврюшей, знал своё время и право. Забирался на колени и подставлял места для чесания. Укладываясь в постель, Герман включал телевизор на режим автоматического выключения и никогда не досматривал ни одну передачу, ни один фильм, ни одно шоу. Таков распорядок вечера, если Герман один и не расположен гульнуть.       Сегодня он впервые досмотрел передачу о кино и дождался выключения телевизора. Сна ни в одном глазу. Герман накинул шёлковый халат на голое тело, налил ещё стакан красного и отправился на широкую лоджию кухни, в царство Нельсона. Кот, возлежащий на старом кресле, с недовольством поднял морду, справедливо полагая, что сейчас его сгонят. Но хозяин раздвинул стеклянные панели и облокотился на узкий парапет, вгляделся в буйство огней городских и далёкий песок огней небесных. Холодный блин луны верховодил всем этим звёздным хороводом. С двадцатого этажа элитного жилого небоскрёба вакханалия ночного одиночества открывалась во всей красе.       Глотнул вина. Задумался. Неприятная тяжесть в груди и отсутствие сна — это не влияние полнолуния, не проблемы «Перекрёстка», не экзистенциальные потуги. Это чёртов Самир. Что бы Герман ни говорил Катэ, он-то знал, что Самир — это его личное поражение. И пусть не жизненно важное, и даже незначительное, но поражение. Столько времени о нём не вспоминал, а тут случайная встреча — и забыть не может. Прежде всего неприятно корябнул тот факт, что Самир начал спрашивать его о какой-то машине на стоянке. О «тойоте» со звучными номерами. 888. Трижды бесконечность. Трижды невозможность. Это была машина того парня, с которым он расстался, когда с Германом познакомился.       Самир не спросил, как дела у Германа, что в личной жизни, как здоровье, в конце концов… Только об этой машине, вернее кто из работников радио на ней ездит. Герман был уверен — никто. Мало ли в округе контор! Стоянка общая. Да и тот парень — Алексей (Самир называл его Алексом) — мог уже давно продать машину… Хотя номера… Вряд ли он с ними бы расстался. В общем, Самир всё ещё любил своего Алекса. Зацепил он его не на шутку.       А может, и не любил. Просто тот факт, что у этого Алекса Самир был первым, сделал татуировщика сентиментальным. Или то, как они расстались — громко и враз. Когда отношения, не успев истереться, поблекнуть, притупиться, обрываются так резко, линия разрыва долго болит и кровит. Объяснений типа «Алекс был особенным, сильным, умным, обаятельным и бла-бла-бла» Герман не принимал. Не особеннее, не сильнее, не умнее, не обаятельнее его. Тем более он Алекса видел.       Впрочем, видел мельком. В тёмном коридоре салона и вроде даже со спины. Герман тогда проиграл пари Катэ и должен был сделать татуировку на плече. «Махаон» ему порекомендовали. Самир на него сразу произвёл хорошее впечатление, особенно руки — и форма, и кружево рисунка. Конечно, накалывал не сам, но как витрина его мастерству самое то.       Эскиз у Германа уже был, но мастер для порядка оставил его познакомиться с портфолио. Сам вышел к кому-то, кто тихо постучал в прикрытые двери. Вышел, но не ушёл. Герман слышал, что татуировщик с кем-то шепчется, а потом мягкий удар по двери. И однозначные звуки — целуются. Но недолго. Интимную атмосферу взорвал женский пронзительный крик:       — Я знала! Я зна-а-ала! А-а-а…       — Ксюша? Как ты… — ответил мужской голос — явно не Самир.       — А-а-а-а! Какой ужас! За что? За что мне? А-а-а! — Ксюша заливалась на полную громкость. — Я-то думала, что ты импотент! А ты… А ты… Пидор! И с кем? С чернома-а-а-азым! А-а-а! — Как будто национальность — это отягчающее обстоятельство. Герману захотелось посмотреть на обманщика. — Вот, значит, твоё тату грёбаное! Пида-а-ар! Мой муж — пидар! А-а-а-а! Что же это такое? Я же думала, что у него баба-а-а! А-а-а! Получай! Получай! — Вой дополнили звуки ударов веника.       — Женщина! Что вы делаете?! Это же украшение! Прекратите немедленно!       Герман отложил альбом с фотографиями. И осторожно приоткрыл дверь. В коридоре народу было уже предостаточно. Огненно-рыжая молодая женщина лупасила декоративным тростником мужчину в джинсовке, иногда разворачивалась и хлестала Самира. Мужик в джинсовке наконец сделал выпад, обхватил ополоумевшую жену и потащил на выход. Любопытствующая публика радостно поторопилась сопровождать. Коридорчик выглядел так, как будто по нему ураган прошёлся. Ошмётки соломы, перекосившийся гобелен на стене, брошенное полотенце, вздувшийся бугром коврик. Герман разглядел плитку телефона рядом с опрокинутой вазой. Поднял. Активировал. Запаролено. Нужно отдать на рецепцию или татуировщику…       Но не отдал. В тот день забыл — был увлечён процессом соблазнения и утешения несчастного татуировщика. Потом, когда обнаружил чужой телефон в кармане пиджака, не стал отдавать сознательно. Он уже охмурил Самира, развёл его на секс (получалось как будто от отчаяния), поэтому, когда услышал звонок и увидел на заставке опознавалку «Самир Махаон», нажал «ответить»…       — Алекс! Алекс, не пропадай! Ты мой путь, я — твой. Приезжай. Я жду. Алекс, ответь. Не молчи… — Герман молчал вместо Алекса, была даже коварная мыслишка ответить: «Всё кончено. Прощай!» Его вдруг задел тот факт, что после секса с ним этот араб всё ещё ждёт своего Алекса! Герман нажал «отбой». Практически сразу второй звонок. «Олег». Потом ещё один: «Самир Махаон». И опять «Олег». Может, этот Олег тоже зазноба неверного мужа? Герман ощутил прилив бешенства. Выключил телефон вообще, кинул в нижний ящик стола.       В следующие пару месяцев он азартно покорял Самира. Тот откликался, но только телом. Частенько Герман наблюдал, как любовник звонил кому-то и, опечаленный, не получал ответа. Однажды попытался расспросить об Алексе. Оказалось, что Самир даже не знает, где тот работает, где живёт, только номер телефона и автомобиль. И вот сегодня на автомобиль и наткнулся. Метался по улице, как голодный зверь в поисках добычи. А добыча ускользнула.       Что же это за Алекс такой? Если по прошествии стольких лет (четыре-пять?) его так ищут и так хотят. Герман впервые почувствовал ядовитый укол зависти. Подумал, что его вряд ли кто вспоминает, выискивает, жаждет. Со всеми он расставался, исчерпав до дна все отношения, ни к кому не привязывался сам и старался не привязывать других, ибо свобода — главная ценность его бытия, та роскошь, от которой он не мог отказаться. Может, он был не прав? Может, прав Фёдор Михайлович? «Нет ничего невыносимее свободы…» Как-то так.       Герман даже тряхнул головой: докатился — даже Достоевского приплёл! Ни к чему это в разгаре ночи. Да и в разгаре жизни тоже ни к чему, будет ещё время размышлять. Опрокинул в рот остатки вина.       — Так ведь, пухан? — спросил вслух у Нельсона. Тот в ответ заунывно мяукнул. Факт — недовольный сумасбродством хозяина, а не его философствованием.       Герман поднял кота, взглянул в его суровые глаза. Животина засучила лапами.       — Я — твой хозяин. Помнишь? Тот, которому ты предназначался, отказался от тебя. Так что будь добр! Обожай меня! — выдвинул ультиматум Герман, уселся на кресло и придавил пушистое тельце к животу.       — Мр-р-р-р… — Нельсон был недоволен и пытался вырваться.       — Сидеть, тварь Божия! Если уж ты не будешь меня слушаться и любить, то кто? — Вино дало о себе знать. — Вот ты помнишь, как тебя звали? Шу-у-урик! — Бывший Шурик попытался цапнуть Германа за подбородок, независимый, гад! — У-ха-ха-ха! Шу-у-урик! Прикинь! Так что сиди и получай удовольствие! Шу-у-урик! Скажи спасибо, что хороший человек тебя у себя оставил и назвал человеческим именем! Гаврюша так бы и называл Шу-у-уриком!       Нельсон действительно притих, навострил уши, как будто прислушивался. Но Герман больше ничего не говорил. Мысли лениво скакали от Самира к Гаврюше. От строптивого мустанга к кудрявому козлику.       Он встретил Гаврюшу в каком-то спорт-баре. Все смотрели футбол, то ли Евро, то ли ЧМ… Турок Снейдер, улыбака Вилья, скромняга Мюллер, ужасно солёный миндаль и замаринованные рёбрышки, сладковатый эль и подозрительный виски, раскрашенные в непримиримые цвета лица, чужие похлопывания по плечу, потеря чувства реальности: что футбол, что хоккей, что биатлон — без разницы… И тут кто-то робко не по плечу, а по бедру. Не похлопал, а погладил.       Герман и не узнал сначала. Взгляд напрямик, лицо нарисовано как у куклы, сиреневые линзы в глазах, цитрусовый аромат, длинная шея, с аметистовой каплей кулона… Просто картинка.       — Гера?       — Э-э-э?       — Я Гавр. С радиофака. Не помнишь?       — Гавр? — Герман с трудом отлип от экрана с безнадёжно зелёным полем и попытался сосредоточиться на лице этого доморощенного Боя Джоржда.       — На картошке. Вы приезжали к нам. Ты же Герман? С журфака?       — Да, я Герман.       — А я Гавр! — И солнечная улыбка на все тридцать два.       Он тогда нарушил раз и навсегда установленные правила: не возвращаться назад, не приглашать к себе, ничего не обещать по пьяни. Но благодаря Гаврюше проигрыш команды-фаворита не ощущался так резко и так обидно. В его постели постанывал гладко выбритый во всех местах, ладный и податливый пассив, влюблённо смотрящий в глаза. Тогда Герман ещё не вполне осознавал его имя, выдохнул: «Элка!» Получилось как-то само собой. Нарисованный мальчик даже вздрогнул и оттолкнул. Что поделать — он упрямо ассоциировался со смешной кроличьей ручкой. Пришлось улыбаться, заискивать и уговаривать, чтобы продолжил, чтобы не уходил и не обижался. Так Гаврюша остался на несколько месяцев. Нонсенс!       Поначалу было прикольно. Гаврюша оказался чистюлей и кулинаром. Протаптывал дорожку к желудку Германа: суфле из кеты, сырные крокеты, картофель дофине с беконом, фахитас по-гавайски и чёрт знает что ещё! Как собачка радовался, когда хозяин приходил злой с работы, исполнял эротические ритуальные пляски, встречал в кружевном фартучке на голом теле, изобретательно залезал под стол во время ужина, исполняя минет под фрикасе из телячьей лопатки с шампанским. Но с Гаврюшей требовалось ещё и общаться, слушать абсолютно не смешные смешные истории, описания каких-то шмоток в брендовых магазинах и на брендовых телах на красных дорожках, маниловские планы будущих путешествий, знакомств, каких-то проектов… Путешествий с кем? И это рвотное словцо «лавешки»… От него сводило зубы.       За три месяца Гаврюшиного пустозвонства Герман научился не слушать. Хотя позже он об этом пожалел. Ведь Гаврюша мучительно долго рассказывал о своём студенчестве… А значит, и о том парне, кому предназначался Нельсон.       Герман усмехнулся воспоминаниям. Достал из бара ещё одну бутылку вина. Уселся на «кошачье» кресло. Нельсон угрюмо уставился на хозяина, не подбираясь ближе. Он вообще оказался не особо ласковым котом — за нежностями являлся, когда самому вздумается. Не Гаврюша.       Тогда радиофак собирался на встречу: то ли пятилетие, то ли семилетие. Ресторан «Кококо» — ни больше ни меньше. Гаврюша собирался как на собственную свадьбу: визажист, СПА, маникюр, «Карден» и «Константен Вашерон». Герман хохотал, наблюдая за этими приготовлениями. И пообещал, что феерично приедет за ним на своём тогдашнем «БМВ», где-нибудь к полуночи, чтобы у однокурсников не оставалось сомнений: Гавр достиг-таки того, о чём они только могли мечтать.       Это было первого августа. Казацкий приехал сразу после тяжёлой записи второго эфира «Тяжёлого понедельника», на котором дозвонившийся слушатель сматерился в эфире и понёс какую-то пургу, а редактор не среагировал. Герман навсегда запомнил этот ляп. Он был тогда злой, только что уволил редактора. Да, это было первого августа.       Ресторан гудел и пах — всё по высшему классу. Бэху специальный человек отогнал на стоянку. Германа пригласили за маленький двухместный столик, он не сказал, что приехал присоединиться «вон к той развесёлой компании». Он хотел поесть и не думал веселиться. Заказал какое-то новое для него блюдо. Разглядел в густоте спин и женских блёсток серый пиджак от «Кардена», убедился, что Гаврюша доволен. И отправился в туалет.       Уже собирался покинуть обитель блистающего итальянского кафеля, как вдруг знакомый голос из-за дверцы:       — Хочешь, я заберу Шурика? — Это был Гаврюша.       — Я постараюсь уговорить Ксюху. — Незнакомый и, понятно, мужской голос.       — У вас с ней не ладится?       — Пусть тебя это не беспокоит.       — Я всегда знал, что вы с ней не пара, — с придыханием и трагично.       — Гаврюша! Убери руки! Я вообще-то поссать пришёл. — Дверца соседней кабинки звякнула, и однокурсник Гаврюши отгородился, щёлкнув замком.       — Ты всегда был особенным, — эротично произнёс Гаврюша. Герман представил, что этот разговорчивый пупс припал к соседней кабинке и страстно шепчет на звук мочеиспускания. — Я всегда хотел именно тебя…       — Гаврюша, ты охуел?       — Ну, пожа-а-алуйста… Я могу сделать тебе приятно!       — Отвали, а? Ты только что всем вещал, как сладко устроился, что живёшь в пентхаусе с каким-то знаменитым красавцем. Что у тебя за чесотка вдруг?       — Хочу тебя! Ты другой! — пьяно и капризно.       — Лобстеры надоели, подавай нам макароны по-флотски? Дай мне выйти! Хватит дверцу нацеловывать!       — Открывай…       Но слабо отбивающемуся от атаки Гаврюши выйти из кабинки не удалось. Герман услышал сдавленный вскрик, как будто кого-то вбили в стену, пыхтение и неоднократное «блядь!» шёпотом. Шорох одежды, чмокание, и — бах! — в туалет вошли двое.       — Элку не видел?       — Не-а! А вот Ксюха удрала как ошпаренная. Жопа у неё зачётная всё-таки, повезло некоторым! Бля, щас обоссусь…       — Нихрена не повезло, никакая жопа не компенсирует сволочную суть! Я, похоже, набухорезился!       — Это я понимэ… моя Машка — ва-а-аще Гитлер. Хера ли ей нужен ремонт?..       Ситуация абсурдная: эти бухарики не знают, что двое их однокурсников прячутся в кабинке, а те не знают, что рядом сидит в засаде ещё один случайный свидетель. Герман даже захотел выйти как-нибудь драматически. Но ещё больше ему хотелось дождаться финала Гаврюшиного адюльтера.       Двое разговорчивых наконец ушли. Стали отчётливо слышны звуки представления в соседней кабинке. Этот смазливый пупс делает мужику минет! Без фрикасе и без ритуальных прелюдий. Герман вовсе не испытывал никакой ревности и собственнических терзаний. Напротив, он вдруг подумал, что появился праведный повод, и в то же время жадно прислушивался. Соблазняемый Гаврюшин однокурсник тяжело дышал, и не более. Долго. Видать, парень не из трусишек-скорострелов. Потом протяжный тихий стон, от которого вдруг потянуло в паху и в рёбрах. И тут же закашлялся Гаврюша. Плюётся. Отрывают туалетную бумагу. Ещё. Смыв в унитазе.       — Я всегда знал, что ты блядь, но ты ещё и придурок… — Однокурсник Гаврюши был беспощаден, хотя в буйную ярость тоже не впадал.       — Ты мне просто всегда очень нравился! Я же вижу, что у тебя с Ксюхой всё плохо…       — Но у тебя-то всё хорошо со своим фрэндом!       — Хорошо. Но его здесь нет, а ты есть. Ты офигенный…       — Бля… Брюки запачкали. Короче, Гавр, ты выходишь первый — и сотри свою ублюдочную блаженную гримасу с лица.       — Фи! Ты не такой!       — Такой!       — Давай встретимся. Завтра, послезавтра?       — Нет. Всё! Иди!       И, похоже по звуку, Гаврюшу выставили вон. Тот ещё что-то говорил жалостливое, удовлетворённый обидчик не отвечал. Потом Гаврюша ушёл. «Офигенный» парень долго умывался, открыл окно, выкурил сигарету и наконец отправился в зал. У Германа даже спина затекла. Он чувствовал себя участником какого-то дешёвого водевиля. Но Казацкий вернулся за столик, откушал заказанное и только потом позвонил Гаврюше.       Всё это время он издалека пытался определить — кто этот брутал-разлучник? Но понять было невозможно.       Гаврюша прибежал фальшиво-восторженный, бросился показно целоваться, пытался потащить к однокурсникам «знакомиться», но Герман сказал твёрдое «нет» — «пора домой». Именно тогда он и познакомился с Нельсоном.       Они уже выходили из «Кококо», как их догнала какая-то девица с блёстками на пышной причёске:       — Гаврюша! Ты же обещал забрать Шурика! — И она протягивала сумку-переноску для животных. Оттуда раздалось детское «мяу».       — Но…       — Саня уехал и забыл свой подарок! А Ксюху ты и сам слышал.       — Но… — Гаврюша растерянно смотрел то на девицу, то на Германа.       — Вы друг Гавра? — Дамочка сделала типа хитрые, масляные глаза. — Посмотрите, какое чудо! Зовут Шурик! У нашего однокурсника сегодня день рождения, вот, ему подарили, но там всё сложно с женой. Возьмите себе! — И протянула переноску Герману. Пришлось посмотреть. Совсем маленький, но наглый кот — белый с тёмным пятном аккурат на брови и на кончике хвоста. Красивые голубые глазки, уши с пуховой кисточкой. Герман даже улыбнулся. Кот зевнул, предъявляя маленькие клыки и розовую пасть.       — Какой же это Шурик? Он как пират с повязкой! Будет Флинтом. Или Нельсоном!       — Вот и отлично! — Девица всучила переноску Герману. И тот взял. Новоокрещённый Нельсон сразу признал хозяином Германа, а на Гаврюшу совершенно не обращал внимания. Чихал на него!       Да и Гаврюша задержался ещё ненадолго. На три дня. Как и того парня в туалете, Германа не устраивал рядом «блядь, да ещё и придурок». Уже после того, как Казацкий выставил вон своего любовника, он понял, что забыл расспросить о загадочной Элке, имя которой всё-таки всплыло тогда в «Кококо». И не выяснил, что это за парень, что так нравился его пупсу. На память об этом эпизоде осталась независимая зверюга, и та из крошечного котёнка превратилась в надменного котяру, который изредка приходил за порцией хозяйской ласки.              — Иди ко мне! — Герман призывно похлопал по колену. Нельсон сделал вид, что не видит. — Иди ко мне! Ш-ш-шурик! — Кот демонстративно свернулся клубком и закрыл глаза — типа спит и другим этого желает! Но уши выдавали, стояли торчком, внимая заскокам хозяина. — Ла-а-адно, не Шурик! Шурик вон у меня техник новый. А ты Нельсон! Пойду я спать. Поздно уже.       Герман поставил винный стакан в раковину и нырнул в мягкую постель. С удивлением увидел, что Нельсон притулился в ногах. Такого благодушия давно с ним не случалось. Может, тоже воспоминания замучили? Герман улыбнулся, сейчас он уснёт… И никакой Самир ему не испортит настроение.              Интересно, где сейчас тот, кто отмечает день рождения первого августа? Добился ли его Гаврюша?