Одинокие прятки

Понедельник был отвратительно блёклым, никаким. Тёпленький, гаденький день-недоделка, не полная беспросветность, конечно, ведь в жизни Томо бывало и хуже. Намного хуже. Но и не гавань безоблачного покоя и благоденствия. Хотя на самом небе не было видно ни облачка. Но причём тут вообще было небо, оно хоть когда-нибудь замечает мельтешащих внизу букашек? Смотрит себе с высоты холодно и безучастно непогрешимой синевой, и синева эта горчит, не даря людям нужного утешения. Одна из таких букашек сейчас двигалась по улицам Мацуямы на предельно разрешённой скорости - 60 километров в час, и Томо укачивало от этой черепашьей двуличной неторопливости. Он знал, дай отцу волю, тот разгонится на своём шикарном мерседесе на полную, у него тоже с головой было не всё в порядке, он любил сорвать себе порцию адреналина, поэтому выбирал только лучшие тачки и самых дорогих европейских шлюшек. Но выглядел при этом как почтенный бизнесмен и вёл себя соответственно. Когда был на виду, естественно. В это утро они оба были на виду. Выставляли себя напоказ перед новыми людьми, тряслись по брусчатке и еле ползли с шуршанием по серым двухполоскам в этой железной коробке, отполированной до зеркального блеска. Отец и сын тоже должны были смотреться блестяще, по замыслу старшего из них. Только Томо не собирался подстраиваться под чужое показательное выступление. «Изобрази хорошего мальчика. Изобрази престиж. Покажи мне достоинство. Сделай лицо ангела». Как же! Подросток не планировал делать то, чего от него хотели. Больше – нет. Ему не нравился этот переезд, лживая попытка всё наладить – разбитую чашку не склеить, тем более в их случае. Не осталось хоть сколько-нибудь подходящих осколков, только мелкое, злое, ранящее острыми краями стеклянное крошево. Солнечная погода и глянцевая зелень только подчёркивали дешёвое убожество улиц, как неестественная сверкающая улыбка на лице мертвеца привлекает внимание, но не может спрятать за собой запах гниющих внутренностей. Город тоже был тёпленький и гаденький, провинциальный в самом пошлом значении этого слова, ничем не примечательный. Может, конечно, так казалось на первый взгляд мальчику, которого практически насильно привезли сюда из столицы. Раньше Томо перебрасывали из школы в школу, в итоге отец решил вопрос с юным бунтарём кардинально. Мацуяма – завуалированная ссылка, чтоб не позориться перед партнёрами по фирме своим непрезентабельным, неудачным, бракованным отпрыском. Не говорить же им каждый раз на посиделках за покером: «Мой сын просто немного с приветом». Автомобиль беззвучно скользил мимо однообразных магазинчиков, в большинстве своём закрытых пока металлическими подъёмными ставнями. Было мало пешеходов, пустота придавала всему вид картонных поблёкших декораций, словно они попали в какое-то постановочное шоу среднего пошиба. Томо до сих пор не мог поверить, что это происходит на самом деле, что они действительно уехали, что отец и вправду решил принять на себя управление местной бумажной фабрикой, оставив свой любимый шумный, кипучий мегаполис. Интересно, надолго ли его хватит? Как скоро он сбежит обратно? Сначала на выходные поразвлечься, а затем в командировку или что-нибудь вроде того. Наверное, этот импозантный мужчина чуть за сорок, злобно поглядывавший в зеркало заднего вида на Томо, думал о сыне примерно то же самое. Когда этот неприятный подросток снова даст дёру? В какой момент решится на очередную подставу и ославит его на всю долбанную Мацуяму? Но Томо равнодушно смотрел в окно и совсем не выглядел сейчас злостным возмутителем спокойствия. Обычный подросток в чёрной толстовке с капюшоном и тёмно-серых джинсах, на первый взгляд, не вызывающий, не выделяющийся, разве что рост намного выше среднего для ребят его возраста, выражение лица чересчур серьёзное и брови нахмурены как-то особенно грозно. Давно ли он стал таким чужим, незнакомым и даже пугающим? В средней школе Томо был другим: сообразительным, умным, подающим надежды. Все отцовские ожидания потрескались и осыпались дешёвой краской с холста. Мужчина никак не мог избавиться от чувства, что его обманули, надули самым наглым образом. Совсем не так он себе представлял свою жизнь. «Маменькин сынок», - с раздражением подумал он, искоса посматривая на мальчишку, недовольно хмыкнул и перевёл взгляд на дорогу. Пока ему ничего не угрожало. И он, и его ребёнок походили со стороны на добропорядочную семью. Справа и слева вдоль их пути тянулись узкие скучные улочки с острыми углами, всплывали здания, которые, наверно, должны были быть белыми, но выглядели жёлтыми как зубы курильщика, кустарник, подстриженный будто под линейку – тусклые зелёные бруски пенопласта, а не растительность. Томо сонно глядел на невзрачный пейзаж сквозь собственное мутное отражение, расплывчатое и уродливое, словно тень в хрустальном шаре гадалки. Необходимость находиться здесь, задыхаться этим липким унылым воздухом липкого унылого городишки бесила, а от лицемерия отца парнишку просто коробило. Однако он был слишком умён и не хотел устраивать побег в первый же день. Он прибережёт это на потом, когда его главный враг, сидящий сейчас за рулём, расслабится и потеряет бдительность. «Чёртова глушь», - подумал Томо и скривился, провёл пальцем по стеклу, будто это могло хоть как-то очистить изображение за ним от мутной плёнки обыденности, которая сквозила во всём в этом захолустье. - Тебе понравится, - ровным голосом завёл свою вечную песню отец с водительского сидения, - Здесь намного лучше, чем в Токио. - Разумеется, - усмехнулся подросток, откинулся назад на сидение, надел наушники и врубил самый громкий трек, который только мог найти в памяти своего плеера. Он ненавидел тембр этого голоса, низкий, располагающий к доверию, звучание которого заставляло сердца женщин трепетать и желать его. Ненавидел застёгнутые на все пуговицы рубашки, безукоризненные костюмы и галстуки, уникальное чувство стиля, ослепляющее идеальностью – не придерёшься. Причёску, которой бы позавидовали куда более молодые представители мужского пола, красавцы со страниц журналов мод, рекламирующие шикарный французский парфюм. Правильный пробор и блеск волос цвета вороного крыла, пышущее здоровьем лицо с едва заметными возрастными изменениями. Про таких людей, как его отец, обычно говорят – «породистые» с заметной ноткой зависти в голосе. Но больше всего Томо тошнило от обручального кольца на его пальце. Бессчётное количество раз, чтоб успокоиться, он представлял, как отрубает фалангу вместе с украшением. Нож для рыбы, большой тесак, садовые ножницы. В своих фантазиях он часто слышал ласкающий душу хруст кости и жирное чавканье мяса. Чем старше Томо становился, тем сильнее разрасталась ненависть, и теперь он, кажется, на сто процентов состоял только из этой эмоции. Противнее всего было то, что он знал – с каждым годом он становится всё более похожим на своего безупречного папочку. *** Чем она не угодила ему? Этот вопрос не переставал мучить Томо. Она ведь была такой тихой, неприметной, можно было смириться. Некоторые орут днями напролёт, бросаются на стены, визжат, как свиньи, кидаются на людей, крушат вещи, да мало ли придурков. Она же почти не доставляла хлопот. Никакого неудобства. Спокойная и очень милая, разве что немного рассеянная и с чудниной. Она всё забывала: имена, даты, названия цветов и дней недели. Называла Томо именем отца или деда, видела по его лицу, что ошиблась, но не могла понять, в чем, и очень переживала. Могла искать потерянную ещё в её детстве игрушку сутками напролёт. Негромко, стыдливо плакала и расстраивалась так, будто ей и впрямь было пять лет, не больше. Иногда переставала ухаживать за собой, ходила лохматая, путалась в одежде – надевала платье поверх кофточки, но это ведь не со зла, а от болезни. Тогда Томо спешил переодеть глупышку, чтоб отец не дай бог не заметил неладного, ведь вспылит и будет кричать, отчитывать или ещё хуже - холодно и цинично издеваться, как над идиоткой. Поэтому мальчик старался предупредить возможную вспышку. Если нужно было – купал. Брал расчёску, заколки, усаживал на ковёр перед телевизором, а сам садился сзади на диван и расчёсывал длинные чёрные спутанные пряди. Обычно в такие моменты они вдвоём смотрели аниме, сначала то, что любил Томо – с роботами, отважными парнями и разными приключениями. Ему хотелось полностью погрузиться в этот другой мир, где есть справедливость, настоящие герои, которые сражаются с коварными демонами и жестокими тиранами. Чистое зло, наверное, так приятно побеждать, на душе становится спокойнее, в жизни такого почти не встретишь, это заставляло Томо чувствовать себя беспомощным и жалким и порой он завидовал протагонистам из любимых сериалов. Смотрел, почти не дыша, и воображал, что живёт там, а не здесь. Потом она оборачивалась, осторожно дёргала его за ткань домашних спортивных штанов и шёпотом просила: - Поставь, ну, пожалуйста… Хочу Сэйлор Мун. - И чем тебе так нравится это старьё, - мягко улыбался Томо, но всегда шёл ставить любимый диск, коробочка которого была уже потёртой и выцветшей от того, что она часто держала упаковку в руках во время просмотра, гладила с нежностью. - Я похожа на Сэйлор Марс, правда? - Да, есть немного. - А ты на Усаги. - Чем же? - неизменно смеялся Томо, эта мысль ему всегда казалась забавной, он решительно не видел никакого сходства с этим раздражающе глупым и наивным персонажем. О внешности даже говорить не стоило. - Томо-кун - самый добрый на свете. А ещё когда-нибудь ты всех спасёшь. Разговор повторялся бессчётное количество раз, но для неё он всегда был новым. Томо расчёсывал её волосы и даже чувствовал себя счастливым. Она всегда покорно делала всё, что от неё требовали, склоняла голову под расчёской, если нужно было, поднимала и опускала руки во время переодевания, словно марионетка, и всегда смотрела виновато, как побитая собака, даже не соображая толком, в чём именно провинилась: - Прости, Томо-кун, мамочка опять оплошала. Извини, извини, я запишу, я запомню, я больше так не сделаю. Я не подведу тебя… Не записывала, конечно, она давно позабыла все иероглифы, изредка могла что-то хираганой начеркать в детских кроссвордах, что Томо ей покупал в книжном, возвращаясь из школы, но чаще злилась на себя, когда понимала, что не может справиться с заданием. От растерянности и недовольства по нежным щекам с лёгким румянцем снова и снова текли потоки слёз, такие ровные, будто нарисованные. Когда-то она была такой умницей, даже отца в шахматы обыгрывала, а в покер с ней не соглашался садиться играть никто из их общих знакомых. «Сая – гений! Сая - лучший математик в нашем университете. Сая - выдающийся молодой учёный». Эти фразы были из далёких, подёрнутых сизой дымкой воспоминаний. Тогда Томо был совсем маленьким, всё, что его заботило – подарят ли ему новый конструктор и когда же позволят завести щенка. Теперь ему не нужен был щенок, он не хотел больше ни о ком заботиться. Всё хорошее кончилось, рассеялось в тумане прошлого, как долго тающее в ущельях горное эхо. Сая перестала быть умницей. «Извини» было самым частым словом, которое она повторяла до бесконечности. Но она была тихой, беззлобной и очень больной. Ей никак нельзя было без заботы, без любящего сына, который невольно превратился в старшего брата. Зачем отец сотворил это с мамой? Томо никогда не простит ему предательства, никогда, он будет мстить до последнего. Никаких неудобств не было. Что-то странное видел только Томо и их домработница. Оба старались помочь Сае справиться с недугом и свести его последствия к минимуму. Отца это почти не касалось. Он больше ни разу не играл с ней в шахматы. Это Томо приходилось часами сидеть за доской и подыгрывать, изображая слабого соперника, когда мама ходила пешкой, как конём. Это их помощница - добродушная старушка бегала и искала маму по улицам, когда та вдруг уходила куда-то без спроса, а Томо был в школе и помочь не мог. С тех пор, как с его супругой стало твориться неладное, отец никогда о ней не заботился. Он предпочитал не замечать. А если ловил её на этом тихом помешательстве, только всё портил, выходил из себя. Будто она это специально, чтоб привлечь внимание. Чтоб помешать ему, такому занятому, такому серьёзному. Да разве ей было до него дело? И Томо тоже было наплевать. Пока отец не сделал с мамой ту непростительную вещь, мальчику было всё равно на всех его любовниц, на большой бизнес, на белый порошок и сомнительные таблетки, которые иногда появлялись в верхнем ящике стола у папочки в кабинете. Томо всё знал, но не осуждал, всё это были понятные способы на время уйти от проблем, осуждать такое он не собирался, даже в чём-то разделял желание папы забыться в каких-нибудь развлечениях. У него, правда, всё было намного более невинно. Девчонки, видеоигры, вечеринки, кино и коллекционирование фигурок. Ему, тогда ещё пятнадцатилетнему, было тяжело выносить весь груз забот и ответственности за больную мать, а главное, свинцовый нескончаемый поток боли, которую она испытывала и частично передавала сыну. Разум Саи угасал быстро, просветлений было всё меньше, она с каждым днём становилась более похожей на ребёнка, которого заперли в теле красивой взрослой женщины, и от этого несоответствия было дурно. В этом была пугающая неестественность, уродующая жизнь Томо. Это не он должен был возиться с мамой, а она. Спрашивать, когда вернётся с прогулки, писать тревожные сообщения, если задерживался, кормить на убой, покупать новую одежду, от которой подросший сын воротил бы нос, тайком подкладывать в карман презервативы, волноваться, взял ли зонт, поел ли и хорошо ли сдал тесты. Всех этих обычных, таких нужных вещей он недополучил, просто не успел. Наедине с матерью он был сильным и терпеливым. Сносил всё, помогал во всём. То, что добрая, умная, сильная мама вела себя как беспомощная малышка из ясельной группы, стало только его личной бедой, которую было некому выговорить, не с кем разделить. Но когда у Томо выдавался редкий шанс заняться собой, он отрывался на всю катушку, иначе боялся сам потерять рассудок, запертый в душном лабиринте обязанностей и слишком взрослых для его юношеского сознания проблем. Сейчас он смотрел на свои бесшабашные вылазки иначе. Если бы знал, если бы мог предугадать, не оставил бы маму в ту ночь с домработницей. Но Сая легла спать, отца как всегда не было. А Томо решил взять крохотный отпуск длиной в несколько часов, ему было так хорошо, так весело от предвкушения отдыха. Побыть собой, думать только о себе - редкая возможность, которую он не хотел упускать. Мальчик выскользнул из квартиры как вор, но снаружи стало легко, как будто кто-то случайно задел плечом полку в зоомагазине, клетки покатились вниз, переломались, раскрылись и все птицы разом выпорхнули на волю, вылетели сквозь распахнутую дверь. Из тесноты и ограниченности вверх – в синеву без конца и края, туда, где облака, щедро окрашенные закатом в персиковый и золотой, переливаются через горизонт. Томо тоже летел, а не шёл на свидание. Совсем чуть-чуть свободы, слабая доза, он заслужил, и этого было достаточно, чтобы почти парить над землёй. Девочка, с которой Томо встречался в то время, наверное, могла бы в будущем стать актрисой, сниматься в дорамах, а может, и петь на сцене. Потом он не смог воссоздать в памяти её фамилию и правильное, как с картинки, лицо, но отлично помнил, что у неё был славный голосок. Когда они вместе с компанией друзей ходили в караоке, его подружка всегда выбирала милые старые песни или опенинги из популярных сёдзе-сериалов. И пела она действительно здорово. Но главное, была на редкость хороша собой, жаль только капризна до чёртиков. Но у таких девушек это бывает, нечто вроде комплекса королевы выпускного бала. До выпускного, правда, обоим пока было далеко, но к более-менее взрослому этапу отношений они уже перешли. Томо было мало обрывочных, раздразнивающих зажиманий в углах, ему, как любому парню в этом возрасте, ужасно хотелось перешагнуть эту неопределённость и переспать со своенравной красоткой, да и она, как оказалось, была не против. Началась Золотая Неделя, её родители с младшим братом уехали отдыхать на горячие источники, а дочь как-то схитрила и пригласила бойфренда переночевать. На улицах было не протолкнуться, все куда-то торопились, праздничные, радостные, и Томо тоже спешил в бурлящем море из людей и света, уверенно скользил сквозь толпу и кончиками пальцев ощущал пульсирующую эйфорию, исходящую от города. Если бы к тому моменту он уже знал вкус шампанского, он бы сравнил Токио той ночи с колючими, щекочущими пузырьками, которые лопались повсюду, взрываясь смехом. Но тогда он ещё многого не пробовал и просто бежал к своей девушке, чтобы впервые в жизни заняться сексом. Стоило ли оно того? Подросткам обычно кажется, что это ужасно важно, Томо тоже был в этом уверен. Хоть в силу обстоятельств ему и пришлось повзрослеть раньше остальных, но это не значило, что ему было наплевать на собственную жизнь. И это было здорово. Не волшебно, конечно, как показывают в романтических фильмах, не легко и просто, как в дешёвом порно, раз-раз, и всё случилось. Но в итоге вышло по-своему классно. К его разочарованию, девушка оказалась не девственницей и знала о процессе чуть больше, чем он сам, потому подбадривала, командовала, хвастаясь своим опытом. Как раз это Томо и не понравилось. И свечи её ароматические с дурацким удушающим запахом, и такие же душные поцелуи с придыханием ужасно раздражали. А ещё то, как подружка, вредничая, попросила выключить мобильный, когда он тревожно заорал в пропитанной подростковым возбуждением сумрачной квартире каким-то тяжёлым треком его любимой английской группы. «Мама» - высветилось на экране. Едва дыша, полуголый Томо, выползший из-под шустрой, уже полностью обнажённой девчонки, смотрел на телефон, зажатый во влажной ладони и думал: «Стоит ли?». А когда он перестал заливаться и вибрировать, обречённо затих, мальчик вздохнул и выключил мобильный. Больше их никто не потревожил… Одна минута может перевернуть всё. Он мог ответить, но не ответил, он мог перезвонить, но не перезвонил. Событие нанизывается на принятое решение как стеклянная бусина на тонкую крепкую леску, за ней идёт другая, а затем ещё одна, следующая, и всё – неизбежное не остановишь, как бы тебе ни хотелось. Смущающая неловкость и чувство победы, впопыхах, в темноте, пусть грубо и неуклюже, но главное - сам факт того, что это произошло, радовал. Горячий пот и похоть, в чём-то даже уродливые ритмичные движения бёдер, отвратительный визгливый скрип девичьей кровати с узорным металлическим изголовьем, за которое цеплялись руки его девушки, всё это в совокупности с приятным ощущением законченности превратилось в сладкую усталость, заслуженный приз для взрослого мальчика. Вот на что Томо променял тот звонок. Утром всё было решено. Бывают простые истории, эта - очень незамысловатая. Проснувшись, Сая захотела послушать музыку, но не могла найти диск, который ей часто ставил Томо. Не вспомнила название. Вытрясла всё из шкафа, перебрала диски по многу раз, но так и не обнаружила нужный альбом. Позвонила, но сын не ответил. Почему-то решила, что сможет найти ответ в ближайшем музыкальном магазине. Ускользающее из памяти имя исполнителя разъедало её мозг едким беспокойством, как соляная кислота, она мучилась, когда выходила из квартиры, пришла в отчаяние, когда магазин оказался закрыт, долго бродила вокруг и плакала, теряя последнюю смутную связь с реальностью. Где она нашла горсть тяжёлых, гладких камешков, непонятно, возможно, на какой-то стройке, возможно, в ближайшем парке, рассовала по карманам, вернулась к закрытому магазину и стала бросать их в стекло так, будто пекла блинчики по озёрной глади. Правда с витриной ничего не случилось, ни трещинки, ни царапинки. Подошедшие случайные прохожие остановили Саю, кто-то взял под локоть. Женщина послушно выронила камень из руки, стала беспокойно оглядываться и спрашивать у участливых незнакомцев про песню, которую хотела послушать, но никто не мог взять в толк, о чём эта сумасшедшая говорит. Почему-то звонок из полицейского участка стал для отца последней каплей. А ведь Сая ничего страшного не натворила, ничего такого не сделала, за что он так с ней? *** - Томо, мать твою! Я с тобой разговариваю! – голова задумавшегося мальчика дёрнулась вперёд и вниз вслед за проводами, он согнулся пополам, а выдранные отцом из его ушей наушники были с яростью брошены на пол машины. Они припарковались у школы, но Томо этого даже не заметил. Мужчина в застегнутом на все пуговицы пиджаке, перегнувшийся к нему через сидение, уже не выглядел идеальным. Он был в бешенстве. Мгновенно придя в себя, Томо откинулся назад и спокойно, пренебрежительно усмехнулся. Ему приятно было видеть эту злость, жаль только, что он вызвал её случайно, не намеренно, тогда бы удовольствие было вдвое больше. - Что такое, папочка? – процедил он сквозь сжатые зубы в искажённое от гнева ивовсе не красивое сейчас лицо отца. - Слушай, когда с тобой разговаривают! - А иначе что? Сдашь меня в дурку, как сделал это с мамой? – Томо прищурился, с интересом изучая реакцию. Губы у того подрагивали, каждая чёрточка, каждая морщинка, пропитанная ядом, выражала не сожаление, которое сын уже перестал ждать от отца, а праведное возмущение: - Да как ты можешь вообще меня попрекать! Ей нужен был уход! Она была больна! - Вот именно, больна, после операции, после опухоли, она была не чокнутая какая-нибудь, не наркоманка, как ты. А ты взял и выбросил её, как ненужный мусор. Биоразлагаемые отходы, - улыбка подростка выглядела сейчас почти зловещей, - Я теперь тоже не подхожу под твоё определение удобного сына, да, па? Так вот я не буду удобным, заранее прости за причинённый дискомфорт. И ничего ты мне не сделаешь. Отец Томо смотрел на него в ужасе: это чудовище росло рядом, питалось за его деньги, пожирало время и нервы, и при этом отказывалось подчиняться. Глядя, как юноша вытягивается, меняется, бунтует, он не чувствовал в нём родной крови, не испытывал ничего, кроме брезгливости. Может, когда-то сын нуждался в нём, может, ожидал, что они обнимутся и поплачут вместе над общим горем, но это было совсем не в его характере. - Посмеешь ещё хоть раз сбежать или связаться с очередной бандой, сделаю! Есть специальные клиники, есть закрытые школы, наконец. Я с тобой достаточно намучился, - он указал подрагивающим пальцем на папку, лежащую на соседнем с ним пассажирском кресле, - Чего мне только стоило выбить тебе хоть такие рекомендации и разрешение на перевод, сколько я денег потратил, ты знаешь? А какие связи задействовал? Так что будь паинькой, посмеешь вести себя, как в Токио, я найду на тебя управу. - На маму уже нашёл. Теперь можешь не беспокоиться. Ни-ког-да! Отец вцепился в обивку своими аккуратными ухоженными ногтями, с силой сжал, скрипнул зубами и наконец выдавил: - За что ты так меня… Нет… За что ты так себя ненавидишь, Томо? Я не понимаю. На миг мальчик даже смутился, закусил губу, но почти сразу взял себя в руки, склонился, чтоб подобрать наушники, игнорируя вопрос, и демонстративно холодно, словно невзначай бросил: - А ты себе уже нашёл тут годную шлюху, когда ездил дом выбирать? Или пока нет? А то, может, познакомил бы сразу. Устроим тихий семейный ужин на четверых - ты, я, она и барбитураты, как тебе идейка? Вдруг этой я тоже понравлюсь, как предыдущей? - Пошёл вон, - медленно, тяжело переводя дыхание, произнёс отец, - Вылез из машины сейчас же! - Да пожалуйста, - пожал плечами Томо, втайне празднуя маленькую победу. Он ненавидел, когда этот человек попрекал его своей мнимой заботой. Не о сыне он пёкся больше всего на свете, а о себе. А Томо хотел одного – мести. Когда подросток выбрался из автомобиля, отец надменно бросил ему вдогонку: - Сидеть здесь! Поставлю машину на стоянку, вернусь, пойдём к директору школы, нам назначено. Сидеть! Тихо, смирно, без выходок мне тут. Понял? Томо только широко равнодушно зевнул в ответ, помахивая ладонью перед распахнутым ртом. Когда мерседес исчез из вида, он тихо буркнул себе под нос: - Сидеть? Я ему, что, собака, что ли? Вот ещё… - он невесело усмехнулся, осмотрелся по сторонам, сделал пару шагов и сел прямо на тротуар, облокотившись спиной о невысокую изгородь, широко расставил колени и, в очередной раз зевнув, потянулся вперёд руками с соединёнными в замок пальцами. Перспектива предстояла унылая, и после приказного тона папочки хотелось изменить первоначальному плану и дать дёру прямо сейчас. Если верить поисковику, на севере города есть автобусная станция, это даже необычно. Потрясающая путевая романтика, давно он не трясся в старых, пропахших потом и бензином автобусах. Пока Томо лениво размышлял о путях отхода, он на автомате опять надел наушники и, порывшись в карманах толстовки, достал сигарету и закурил. Напротив располагалась велосипедная парковка, ровными рядами между металлическими держателями там были расставлены велосипеды, по всей видимости, принадлежащие ребятам из этой школы. Все выглядели до отвращения обычно, стандартные модели, настоящая армия велосипедных клонов, некоторые, правда, были изрядно потёртыми, некоторые с погнутыми рамами. В этой безрадостной картине общей серости ярким пятном выделялся только один велик - непримиримо-оранжевый, спортивный, новёхонький, со сверкающими спицами. Томо даже с удовольствием присвистнул, рассматривая его. «Какая крошка славная, на ней бы полетать. Чёрт, я становлюсь похожим на отца». Последняя мысль неожиданно расстроила его и он, вздохнув, закрыл глаза, на ощупь прибавляя громкость в плеере, и так же наугад поднося сигарету к губам. Но она не достигла цели, к его удивлению, выскользнула из пальцев. Томо ещё не понял, что произошло, перебор гитарных струн в его ушах, и внезапная пустота в руке как-то остро и красиво совпали по тональности. Это была редкая минута, когда происходящее напоминает стильный музыкальный клип, движение будто замедляется, ощущения вязнут в одном тягучем, снятом от первого лица, плане. Большой, указательный и средний пальцы сомкнулись вместе, захватывая только воздух. Томо изумлённо открыл глаза и увидел прямо перед собой хитрую улыбающуюся мордашку. Если бы не мужская школьная форма, он бы решил, что над ним склонилась какая-то невероятно привлекательная и чересчур бойкая девчонка. Но это был мальчик, школьник, правда, странноватый: его уши украшала россыпь серёжек, чёрные длинные волосы были убраны в высокий хвост с торчащими в разные стороны чуть подвитыми локонами, тёмные тёплые озёра глаз в обрамлении пушистых ресниц затягивали в какую-то уютную мглистую глубину, что была куда глубже любой Марианской впадины. А губы... Губы явно смеялись над Томо и беззвучно приоткрывались, произнося что-то неизвестное. Гитарное соло вместо слов довершало совершенно сказочную картинку. Томо тряхнул головой, сбрасывая минутный ступор, и снял наушники. - Чего тебе? - резковато спросил он и тут же втайне устыдился своей деланной грубости, почему-то жутко не хотелось спугнуть этого парня. Но тот не обиделся, только выпрямился в полный рост, шутливо погрозил ему пальцем правой руки – в левой была зажата минуту назад испарившаяся из рук Томо, сигарета. - Тут курить нельзя! И вообще - вредно это, - добродушно заявил незнакомец. - А ты что? Моя мамочка? - на автомате выпалил Томо, понимая, что не в силах оторвать глаз от миловидного странного собеседника, его мимика была настолько оживлённой и забавной, что завораживала не хуже трюков умелого гипнотизёра. - Это вряд ли, - рассмеялся парнишка и неожиданно сам затянулся отобранной у Томо сигаретой, - Я бы тогда миллионером стал. Это я к чему? Здесь курить нельзя, лучше за школой, ну или на крыше на худой конец, зачем перед воротами палишься? - Да откуда я знаю ваши правила, я только сегодня в Мацуяму приехал. И отец меня сразу в школу притащил к директору. Показывать будет. - Как это показывать? Ты что, дайкон-рекордсмен на фермерской ярмарке, что ли? Тут уже Томо сам не выдержал, рассмеялся: - Ну, для моего отца я, наверно, в чём-то дайкон-рекордсмен, такая же чушь собачья, противоестественная. - Бывает, да. А как по мне, в тебе нет ничего овощного, ты тот ещё фрукт, - весело бросил необычный мальчишка с девчачьей причёской. Докурил, лёгким щелчком отправил окурок в урну и протянул руку для рукопожатия: - Меня Такаши зовут, а ты кто будешь, загадочный новичок? - Томо, - сказал он с улыбкой и потряс протянутую ладонь. Мельком заметил, что ногти у Такаши накрашены чёрным лаком, а хватка крепкая, вполне себе мужская, несмотря на обманчивую внешность, - И почему же я загадочный новичок? - Ну как, переводишься в конце года, это само по себе нечто сверхъестественное, ну кто так делает? А потом, в наших краях любой, кто не из Мацуямы, уже может претендовать на звание супер-загадочной и крутой личности. Ты откуда, кстати, приехал? - Из Токио. - Всё, хана, только что твой уровень загадочности возрос в разы! Скоро скакнёт выше неба. И кто же в своём уме сюда из столицы припрётся? - Да я, наверно, не совсем в своём. Мой отец обожает говорить, что я с приветом, хотя сам он псих, каких поискать. - С приветом - это хорошо, гораздо лучше, чем без. - Чем же? - Всем! Каждый тронутый мне уже почти как брат. Увидишь потом моих друзей, Йошиатсу и Юске, сразу поймёшь. Мы - команда местных уродов, знаешь, как говорят, если в ящике мандаринов один гнилой завалялся, так он весь ящик испортит. А нас аж трое на этот поганый ящик, хочешь быть четвёртым? - Это как? - Просто быть собой и раздражать этим окружающих. Обычных людей такие бесят. Те, кто не хочет, как это? Соответствовать! Думаю, у тебя получится быть мандарином. Хочешь, по крышам гуляй, хочешь, гоняй в видеоигры, а хочешь - неси возмездие во имя Луны. Томо замер от неожиданности и впервые за весь шутливый легкомысленный диалог, напоминавший незамысловатый пинг-понг, посерьёзнел, с недоверием глядя на Такаши. Сердце гулко дёрнулось в груди, скакнуло вверх в глотку, сползло на место и холодно, протяжно заныло. Добрый знак или дурное предзнаменование, но дурацкая распространённая фраза в устах этого мальчишки прозвучала по-особенному, будто бы он знал, что она может значить для Томо. Иллюзия продлилась всего мгновение, и тут же развеялась. - Блин, да что у тебя лицо так вытянулось? - усмехнулся Такаши, по-детски заводя большие пальцы за лямки рюкзака, - Ты и правда сейчас на дайкон стал похож. Короче, если хочешь, можем после школы пойти куда-нибудь вчетвером. - Можно, - кивнул Томо и подумал, что сбежать из дома сможет в любой другой день, а этот провести с новым симпатичным знакомым. Отчего-то захотелось посмотреть подольше на него, и хоть одним глазком взглянуть на его удивительных друзей-чудиков. Томо без особенных проблем общался со сверстниками, но чаще всего интереса они у него не вызывали, однако тут было другое дело. Ссылка в Мацуяму внезапно заиграла новыми красками, Томо даже оживился и поймал себя на том, что не может смотреть на Такаши без улыбки. Определённо, этот парень был классным, а в жизни так мало классного, упускать нельзя. - Тогда добро пожаловать в банду, - исказив голос до мультяшного, заговорщически проговорил Такаши, - Почти как якудза, только не якудза. - Отец не разрешает мне вступать в банды, - довольно оскалился Томо, вспомнив недавний разговор в машине. - И часто ты слушаешь своего отца? - Да никогда! - Ну и отлично. Удачи там на ярмарке у директора, человек-дайкон. Такаши махнул на прощание, сделал знак "виктори" из двух растопыренных пальцев, резко повернулся и зашагал в направлении школы, свободно размахивая на ходу руками, шёл и насвистывал какую-то незнакомую, удивительно цепляющую мелодию. Томо судорожно соображал, что же это за музыка такая, где он её слышал. Не слышал, просто не мог. Он ещё не знал, что эта ненаписанная пока песня станет когда-то в будущем подарком лично для него. Да и сам автор пока не подозревал об этом, он пересекал школьный двор, изредка улыбаясь чему-то своему. Утро для него началось приятно, вне всяких сомнений.