Одинокие прятки

Это была хорошая попытка подружиться, пусть и неудачная. Поездка, которая должна была запомниться надолго, даже несмотря на гнетущее досадное завершение. Они проснулись какими-то потерянными. То, что произошло ночью, мало кто осознал и понял. Юске сильно подташнивало, хотя он выпил всего ничего по сравнению с другими и спал вроде крепко и долго. Поэтому от хлопот по уборке территории его освободили по настоянию Такаши, и болезненно серо-зелёный парнишка всё утро просидел на траве в заботливо устроенном гнезде из покрывала и спальника. Он меланхолично следил за мельтешением притихших приятелей, которые собирали и упаковывали то, что осталось от вечеринки. Вчерашнее совместное веселье обернулось грустью и отчуждённостью. Юске было плохо, он тяжело глубоко дышал, считал свои вздохи, пытаясь унять головокружение, и от нечего делать запоминал мелочи, из которых складывалось это мучительное утро, чтоб отвлечься и забыть о мигрени. Раздражало и настораживало всё: беспокойно вздувающаяся от ветра бумажная скатерть, вкус табака на нёбе, оставшийся с ночи, запах подсохшего хлеба с сыром, которым завтракали более крепкие члены команды, неприятное шевеление оживающего на дне обрыва города, жидкие лучи света, косо стекающие через облака и зовущие скорее вернуться домой. Каждая деталь так и просилась в прямоугольник из соединённых рамочкой пальцев. Но никто не решался скрестить их и направить на небо или на одного из ребят, как будто это могло вызвать настоящую бурю или обидеть человека рядом. С самых первых минут после пробуждения стало понятно, что никто не станет по-детски играть в молчанку, как раньше, Йошиатсу был внешне спокоен, не хамил, не задирался. Общался со всеми с подчеркнутой вежливостью и осторожностью, пусть скупо, но отвечал на любые вопросы и охотно помогал со сборами. Да и вообще вёл себя на удивление нормально. Томо, следивший за ним с подозрением, даже засомневался в своих воспоминаниях. Не была ли ночная выходка этого чудака его личным пост-алкогольным бредом? Что это вообще такое было? Дурной сон? Видение, вызванное необъяснимым кульбитом подсознания? Ни то, ни другое. Судя по всему, что-то всё-таки случилось. Иначе было не объяснить изменившуюся атмосферу. Всем четверым было не по себе, стыдно, плохо и муторно, но главная причина была не в том, что они перебрали накануне. А в чём, толком никто не знал, а если и было у кого-то достойное объяснение, то он не спешил им поделиться с окружающими. На контрасте с тем, что было вчера, неловкость чувствовалась особенно остро, они понуро шагали тем же путём, но в обратную сторону мимо белых звёздочек на кустах, которые немного пожухли и теперь осыпались на землю от любого неловкого прикосновения. Мимо монастыря, чьи стены смотрели на четвёрку с немым укором и разочарованием. Назад – по канатной дороге, скрипучей и ржавой. Она больше не будила воображение, не дарила радости. Шагать по крышам не было никакого желания, ноги болтались в пустоте, а мысли почему-то настырно вертелись вокруг падения, о котором вчера не думал никто. Но сейчас что-то тянуло вниз привязанными к лодыжкам незримыми гирями. И подростки замирали, каждый от своего демона сомнения: «А если отстегнуть ремни на сидении, и…» Все устали, в автобусе Йошиатсу даже отрубился. Заснул, привалившись к внезапно приободрившемуся Юске. Во сне черты лица Йоши заострились и будто обнажились, демонстрируя какую-то жуткую внутреннюю надорванность, как у выпотрошенной игрушки, все секреты которой торчат наружу вместе с пожелтевшей свалявшейся набивкой и уродливым проволочным каркасом. Томо взглянул мельком и тут же отвёл взгляд. Смотреть было стыдно и мерзко. Такаши что-то тихо рассказывал своему парню на ухо, но тот слушал рассеянно, не вникая в суть. Отчуждённо уставившись в окно, за которым плыл мимо унылый пейзаж, Томо с напряжением ловил чужие фигуры в отражении на фоне тёмной обивки кресел. Сам не понимал, зачем. Не смог взглянуть прямо, зато теперь подглядывал исподтишка, как всё ещё измотанный, но отчего-то разрумянившийся в салоне автобуса Юске был трогательно заботлив с приятелем. Он обхватил Йошиатсу одной рукой, чтоб тот не упал, и прижал к себе, позволяя голове друга покоиться на его плече. Сидел тихо, почти не дыша, всю дорогу, не двигался, хотя ему явно было неудобно, да и рука у него наверняка затекла. Томо отмечал все эти нюансы про себя, как помечают на полях в тетради досадные ошибки. Частично находил их в оконном зеркале, частично выхватывал краем глаза то, что происходило слева от них с Такаши. В голове монотонно по кругу вертелось только одно слово: «клоун». Менялась только интонация, от обвиняющей до вопросительной, от злой до насмешливо-нежной. И это было как приворот, как проклятие, нечто необъяснимо привлекательное. То, что нельзя было отбросить при всём желании. Томо было противно: ему не хотелось думать о Йошиатсу, но он думал и не мог это прекратить. Расстались сдержанно, как чужие, почти без эмоций. И были взрослые тошнотворные фразы, настолько пустые, что хоть волком вой. «Пока-пока». «Увидимся». «Бывай». «До понедельника». Столько равнодушия в каждом звуке. Йошиатсу и Юске пошли в одну сторону, Такаши и Томо – в другую. Отца Томо не было дома, и он пригласил своего мальчика заглянуть ненадолго. Лучшего лекарства от совести пока ещё не придумали. Просто попить вместе ледяного лимонада из холодильника, чтоб потом, согревая замёрзшие губы, провести по ним большим пальцем, нажать. Просто показать ему свою комнату, включить в ней телевизор, чтобы не смотреть, конечно, кому он сдался? Томо отчаянно нуждался в Такаши после этого похода. Только бы смыть неуместное чувство вины чистыми ягодными поцелуями. Только бы оттаять самому и успокоиться, взлохматить тугие чёрные локоны, растрепать этого наивного открытого паренька. Немного испугать его, очень вкрадчиво до приятных мурашек. Измять и привести в беспорядок его одежду, чтоб в собственном сердце наоборот воцарились порядок и гармония. Так и надо было сделать, и Томо сделал. Он знал, что Такаши не против, и что он поможет. *** Тишина – убийственна. Тишина и неизвестность. Йошиатсу не отвечал на звонки. Ни в субботу вечером после возвращения, ни на следующее утро. Все воскресенье Юске провёл, гипнотизируя телефон. Однако тот почему-то гипнозу не поддавался и продолжал хранить упрямое молчание. Подросток не находил себе места. То слонялся без цели по саду, то возвращался в дом. Как всегда, в трудную минуту попробовал порисовать. Устроился на чердаке у окна, но ничего не получалось, всё валилось из рук. Грифель постоянно ломался, а во время очередной попытки починить его, Юске умудрился поранить палец об обычную детскую точилку. - Вот растяпа! - недоумевал он, беспомощно глядя на ранку. Сидел на полу и заворожено следил за тем, как светлое дерево жадно поглощает кровавые капли. Не сдавался, закидывал друга мэйлами, звонил и не получал ответа. Прежний Йошиатсу так никогда бы не поступил с ним. С ними… Он не заставил бы их волноваться, обязательно дал бы о себе знать, хоть коротко бы, но написал. Даже после того случая со злополучным коньяком, когда Йошиатсу заперли на две недели и отобрали телефон, он ухитрился стянуть ненадолго мамин, чтоб сообщить: «Не волнуйся, Ю, живой я, живой! Всё окей! Передай Такаши, что к фестивалю буду». Юске до сих пор хранил это послание в своем телефоне, не стирал, а иногда даже перечитывал перед сном. Теперь молчание сводило с ума. Юске решил для себя, что он сбежит из школы и рванет к Йошиатсу, если тот не явится на уроки. Откуда было знать взволнованному мальчишке, что лучше бы Йоши и правда не приходил на занятия. Потому что то, что случилось в понедельник, в итоге обернулось трагедией для всех. «Пожалуйста, не заезжай за мной, Юске» - единственное, что написал Йошиатсу за два дня. Смс пришла рано утром, настолько рано, что Юске глазам не поверил. К тому времени он ещё не проснулся, механически схватил телефон с прикроватной тумбочки, хотел отключить сигнал, думая, что это будильник, но вовремя сообразил и чуть не уронил трубку, когда увидел имя отправителя. Подхватил в воздухе за пару сантиметров от пола и с испугом вчитался в сообщение. Наверное, с миром что-то стало не так. Может, инопланетяне захватили планету, пока Юске мирно нежился в своей постели, или просто наступил старый добрый апокалипсис? Ясно было одно: это ненормально, чтоб Йошиатсу вставал в пять утра. Неожиданно и дико, как непрогнозируемая экологическая катастрофа. Юске пришёл в себя и застрочил быстро-быстро, без особенной надежды на ответ: «Ты охренел? Ты в порядке? Ты разбудил меня, Йоши! Я бы тебе врезал, но не могу поверить, что это происходит наяву. Может, я сплю? Может, в эту, как её, Книгу Гиннеса позвонить? Пусть запишут куда-нибудь. Пять утра – это даже не рекорд, это грёбаное чудо!» Удивительно, но телефон почти мгновенно завибрировал, и слова на экране заставили Юске невольно улыбнуться: «Дурак, ты не спишь. Спящие в смсках не матерятся!» И веселый смайлик в конце, который почему-то показался грустным. Тем не менее, этот пустяк немного успокоил Юске. Тогда ему подумалось, что всё ещё будет хорошо. Что все его подозрения – бред сумасшедшего, тупое собственничество. Что Йошиатсу вовсе не запал на новенького, и у них с Юске ещё может быть шанс на хэппиэнд. По крайней мере, он знал, что для друга все эти годы был особенным, ближе, чем кто бы то ни было, а это уже было отличной отправной точкой. Но даже такой настырной слепой упрямой даме, как надежда, не удавалось заглушить тихие всхлипы и бормотание страха внутри, на самом дне сердца Юске. Паника пустила в нём корни, паника знала правду – серую и неприглядную. И эта правда шипела в темноте сквозь зубы: «Никаких хэппиэндов, детишки. Вы были слишком плохими и непослушными, поэтому Санта к вам не придёт». Юске послушался Йошиатсу и впервые за долгие годы за другом не заехал. Потом он, конечно, очень жалел и винил себя. Потом, когда восстановил картину полностью, по словам знакомых и не очень знакомых очевидцев. Сделать это было несложно, о выходке Йошиатсу говорила вся школа, он переплюнул собственный рекорд с перформансом на тему повешения, шума было гораздо больше. И не удивительно, этот пафосный проход по коридорам запомнился всем. Кое-кто даже успел снять видео, многие показывали Юске фотки на мобильниках и не понимали, с чего он бесится, требуя удалить снимки. Смешно ведь! И правда, смешно… На самоподготовке Йошиатсу не было, и Юске занервничал, правильно ли поступил, когда не заехал, ведь этот соня мог спокойно отключиться после смс, с него станется. Написал ему, зарылся под одеяло и задремал. Но Йошиатсу не спал. Во дворе на первой перемене ещё никого не было. Шаги звучали слишком громко в пустом колодце за серым забором. Шаги кричали, вопили, звали на помощь, просили остановить. А может, это вовсе не шаги были, а истеричный пульс в висках, в горле, орущий во всём теле, кроме груди. В груди было пусто. Тук-тук по бетонной плитке. Как в кино, ведь в жизни так не бывает. Он надел простые чёрные кроссовки, и должен был ступать в них мягко и бесшумно, как животное, как ночной убийца, но выходило не так, или это его слух обострился. Пустота почему-то с вожделением подхватывала и усиливала любой звук. Громче, в сотни раз громче, чем это возможно, он двигался рвано, но с четкими повторениями. Подволакивал правую ногу, потому что натёр её в походе, правда, заметил только сейчас. В ритмичном порывистом движении вперёд небольшая боль была приправой, она придавала всему магии. Йошиатсу больше не было страшно, он шёл, улыбаясь. Но что это была за улыбка – алый полумесяц, серпом отрезавший подбородок, деливший выбеленное лицо напополам. Красная помада уродовала рот, будто грубый грим у страшного клоуна, будто смазанный боевой раскрас дешёвой потаскухи, которую изнасиловали толпой и выбросили в канаву. Ядовитый, мерзкий, совершенно сумасшедший оскал. Йошиатсу улыбался. Чтобы усилить эффект, сунул руку в карман, вытянул провода, вставил в уши капельки наушников и нажал на «play». Наушники тоже были красными, поэтому на фоне обнажённой груди выглядели как больничные трубки, по которым струилась кровь. Так казалось. На деле по ним текла музыка, которая заставляла мальчика забыть обо всём. Теперь оно происходило на самом деле, то, на что он решился в первую же секунду, когда с губ Томо сорвалось это: «Клоун!». Это была его священная война, прыжок веры и одновременно – социальное самоубийство. А на деле – очередная дурацкая выходка, чрезмерная, с перебором. Может, он задолжал Такаши за тот поцелуй во дворе? Может, заслужил наказание? Йошиатсу многое передумал за эти пару дней. Только теперь ему было не до мыслей о справедливости. Он не останавливался ни на секунду. Мелодия в ушах визжала, билась и кромсала. И это было хорошо. Отвлекало внимание, дарило странный покой в непокое. С музыкой всегда легче дышалось. Если бы Йошиатсу мог, он бы хотел писать песни, а не слова. Так, чтоб совсем не было этих долбаных образов, затянутых в чернила, как в латексный костюм для садо-мазо: тесно, неестественно, рёбра сдавливает, не продохнуть. Символы в словах казались Йошиатсу заключёнными, музыка снимала с них наручники, выпускала на волю. Он верил, что звуки чисты и невинны, они расслабляют и лечат даже через боль, а тексты как неумелые пальцы только и делают, что лезут в раны, углубляя их и расширяя. Но увы. Он был всего лишь завистливым одиночкой. Он умел писать только стихи. Даже в этом Такаши повезло больше. Его дар побеждал, сам друг детства был очевидным триумфатором, поэтому получил заслуженную награду. А проигравших - на крест. Йошиатсу так придумал – придумать было просто, решиться сложнее, добраться до школы размалёванным ещё сложней. Узкая спина была согнута, руки спрятались в карманах чёрных брюк. И всё же он не скрывался, не пытался уйти в тень. Весь смысл был в том, чтоб сделать это напоказ. Когда он шёл, смотрел прямо перед собой с гордостью, с достоинством, плечи уверенно двигались попеременно, то одно вперёд, то другое. Он чуть раскачивался при ходьбе и про себя вторил мелодии. «Только сегодня, только для тебя я буду самым ублюдочным жалким уродом, клоуном, чтобы ты смеялся и кривил лицо. Ты будешь смотреть только на меня. Хотя бы сегодня». Первыми его увидели мальчишки на год младше, внизу у ящичков со сменкой, где они брали спортивную обувь для уроков физкультуры, хором разинули рты, замолчали, хотя за минуту до того, как Йошиатсу вошёл в холл, они весело болтали о чём-то. О чём – позабыли сразу и напрочь. Примерно так же встречали его и другие, на лестнице, в коридоре и рекреациях. Редко кто показывал пальцем или насмехался в открытую, больше изумлялись, застывали столбом, хохот раздавался уже в спину. Йошиатсу знали как местного дурачка, но дурачка агрессивного, и никому не хотелось разозлить двинутого хулигана. Поэтому почти все сторонились и расступались. Некоторые успевали проводить шокированным взглядом или достать телефон, чтоб сфоткать чудака, несколько школьников из числа самых мелких с восторженным гоготом припустили за ним и так и провожали до класса, шагая за Йошиатсу след в след, но при этом держась на порядочном расстоянии, чтоб не получить затрещину или чего похуже. Сумасшедший же, сразу видно, мало ли что такому в голову придёт. Так что бежали сзади хихикающей свитой. Это на самом деле смотрелось как цирковое шествие. Он зашёл в класс за мгновение до звонка, почти сразу за учителем, чинно направился к своей парте, снимая на ходу наушники. - Ндаааа, занятная у вас школа, оказывается, - протянул Томо, потягиваясь, с ноткой восхищения в голосе. - Йоши! Ты чего? – хором воскликнули Такаши и Юске, синхронно поворачиваясь к равнодушно проходящему мимо них Йошиатсу. Тот проигнорировал и замечание Томо, и вопрос друзей, плюхнуся на стул и стал про себя считать секунды до того момента, когда его выкинут вон. Преподаватель не видел того, кто шёл за его спиной, поэтому поначалу не понял, почему, когда он появился в классе, у всех ребят разом лица вытянулись. Причину увидел только когда дошёл до доски, повернулся к мальчикам и разглядел… На привычном месте у окна со скучающим лицом, размалёванный, недовольный, весь в гриме, уже сидел Йошиатсу, снова сложив ноги на парту. Но прежняя угроза оставить Йоши дежурным до конца года вылетела из головы сэнсэя вместе со всем словарным запасом. Он только что-то невнятно промычал, пялясь на ученика. Снял очки, лихорадочно протёр их, снова надел и опять снял, не в силах поверить, что учащийся их школы может так нагло и бездарно перешагнуть рамки дозволенного и нахамить всему педагогическому коллективу в его лице. Полуголый парнишка был без рубашки, поверх обнажённого торса он надел только подтяжки, для усиления комичности или просто, чтоб брюки не сваливались с тощих бёдер. Кроме этого на нём из одежды не было ничего, на шее, как диковинный кулон, болтался алый шарик–кляп на кожаном шнуре, правую руку от плеча и вниз украшала свежая татуировка, на костяшках пальцев были то ли странные грубоватые надписи фломастером, то ли тоже тату. Чёрные всклокоченные волосы, густо и неровно подведённые глаза с красными тенями вокруг, напоминающие заплывшие следы от ударов, плюс к этому великолепию последняя деталь, которая окончательно добила их старенького почтенного преподавателя. «Fuck you all», - было выведено жирно и некрасиво маркером на груди Йошиатсу. Все дети, кроме него, в классе встали и сели по указке учителя. Йоши не двигался, всё смотрел и смотрел в окно, будто только там находилось что-то интересное. - Йошиатсу-кун, это что за цирк? Как ты это объяснишь? Ответа не было. Учитель затрясся от возмущения и быстро промаршировал в конец класса. Приблизился к Йоши и с брезгливостью указал трясущимся пальцем на его исписанную грудь: - Что это за гадость? Йошиатсу лениво повернул к нему лицо и пояснил: - Английский язык. Вы-то должны знать. Или вы не в курсе того, чему нас учите? - Дети, открыли учебники, повторяем словарные слова. Когда вернусь, будем писать диктант. Скажите спасибо этому клоуну, знатоку нецензурной лексики. Недовольный гул прекратился сразу, когда сэнсэй резко хлопнул учебником по парте Йошиатсу и повысил тон: - Я сказал - учебники! Время пошло! А ты вестал и марш из класса. Идём к директору! По-моему, давно пора тебя из школы гнать… в специальное учреждение для таких, как ты… Почему-то эта фраза ужасно не понравилась Томо. За пару минут до этого он с интересом наблюдал за разыгравшейся сценкой. Затея Йошиатсу его поразила, хотя бунтарь из паренька был так себе, но внимание привлечь ему удалось. К тому же он за пять минут, пока шёл от ворот до класса, своим внешним видом сказал каждому встречному, что о нём думает, и это было так круто, так по-панковски, что Томо не мог не оценить выходку. Хотя его тоже послали по-английски за компанию со всеми. Но это не злило,наоборот, почему-то хотелось аплодировать этому дерзкому придурку, Томо даже забыл, что совсем недавно готов был его придушить собственными руками за то, что обидел Такаши, за то, что полез с поцелуями и потом посмеялся над его откровенными словами. Сейчас он наоборот хотел даже защитить и поддержать этого клоуна. Но клоуну это было не нужно. Йошиатсу спокойно поднялся и последовал за учителем. Он сказал им всё, что думает. Теперь – наплевать, что будет дальше. Он смирился. В глубине души, может, даже и добивался того, чтоб его наказали, а ещё лучше - выперли из школы. В прежние дни это место было ему как родное, уютнее дома. Но за какую-то неделю всё изменилось. Перспектива, что Томо будет мозолить ему глаза до самого выпуска, Йошиатсу не прельщала. Зачем целый год смотреть на то, как Такаши виснет на новеньком, наблюдать эти сладкие как патока ужимки с ленивого одобрения самодовольного Томо? Для чего? Куда проще было сбежать, чем терпеть унижение и постоянно прокручивать в голове то, как ему отказали. Он ругал себя за ту вспышку, но с прошлым уже ничего поделать было нельзя. Жест с вытиранием губ стоял перед глазами. Мерзко, как же это было мерзко. Вот он - настоящий позор, Йошиатсу сам себя растоптал. А пройтись по школе, как юродивый, как артист из дешёвого шоу уродов, было даже в чём-то приятно. Это поставило четкие границы между ним и окружающими. Йошиатсу всегда любил четкость и категоричность, никаких размытых линий или полутонов. Это ведь больше похоже на правду, чем мягкая недосказанность. Грубость и резкость, гипербола, от такого он тащился. Поэтому если бы его сегодня вышибли, было бы просто чудесно. Но директор был человеком снисходительным и терпеливым, он не то чтобы понял выходку Йошиатсу, он оказался гораздо мудрее. Мужчина был преподавателем и управленцем особого толка, из убежденных, а таких очень мало в системе образования. Он искренне верил, что за каждого ребёнка нужно бороться, особенно за таких необычных, как Йошиатсу и его друзья. Возможно, именно поэтому им многое позволялось, эксцентричность в рамках разумного спускали с рук. Директор надеялся найти к ним подход, причём не только по доброте душевной, но и из прагматичных соображений, чтоб работать на перспективу и не разбрасываться одаренными учениками. Он знал, что ничего не смыслит в современном искусстве, но пара-тройка рекламных строк на сайте их школы о выдающихся выпускниках точно бы не помешала в будущем. Поэтому разговор прошёл совсем не в том ключе, в каком ожидал Йошиатсу. Его холодно отчитали, сказали, что он может забыть о летних каникулах - впереди его ждала отработка в школе. А прямо сейчас - вызов родителей. - Я позвонил твоему отцу на работу. - О нет, - неожиданно забеспокоился Йошиатсу, который до этого выглядел совершенно невозмутимым, но эта новость заставила его встрепенуться. Директор отметил реакцию про себя с большим удовольствием. Всё время, пока он пытался воззвать к чувству вины мальчика, тот упрямо молчал и изредка корчил страшные рожи, а тут надо же - очнулся, заволновался, - Почему не маме, она же сейчас дома, вы могли бы... - Нет, не мог бы. Моё мнение: тебе не хватает строгости в воспитании, Йошиатсу кун, наверно, мама тебя слишком балует. Хотя я слышал, твой младший брат гораздо более старательный мальчик, в учёбе преуспевает. В общем, школа в твоем случае не помощник. Здесь нужна мужская рука, - и директор, презрительно поджав губы, махнул в сторону его внешнего вида, - Я бы попросил тебя отмыться от этой грязи, но хочу, чтоб отец всё увидел воочию. Поэтому сиди так. Мы его дождёмся. На перемене директор вышел из своего кабинета, оставив провинившегося одного, полностью погружённого в свои мысли. Йошиатсу обречённо проводил его взглядом и вздохнул. День предстоял не из лёгких. Строгости в воспитании в его семье как раз было даже с перебором. И с мужской рукой проблем не было, совсем наоборот. Он знал, что взбучку ему устроят суровую, ещё когда только задумал это паясничание напоказ, в выходные отец ещё не успел увидеть тату, это тоже было проблемой. В любом случае Йошиатсу не ожидал, что папу вызовут с работы, да ещё и продемонстрируют ему сына во всей красе. За это точно влетит по полной, без синяков не обойдётся, главное, чтобы без лишнего шума, иначе проблем не избежать, уже пару раз соседи вызывали полицию из-за криков. Йошиатсу знал, что сам виноват, никогда не мог держать язык за зубами, задирался, дерзил в ответ, орал, даже сам поднимал руку, что только разжигало отца ещё больше, и вместо одной оплеухи мальчишка зарабатывал травмы посерьёзнее, и море гадкой, оседающей на душе озлобленности загнанного в угол зверька. Такое не прощается, только копится и ждёт возможности рвануть со всей силой. Йошиатсу с тоской опустил подбородок, раздумывая, стоит ли попытаться размазать маркер на впалой груди или это бессмысленно. Воды в кабинете не наблюдалось. Можно было попробовать порыться в ящиках директорского стола, пока никого не было, возможно, там найдётся пачка влажных салфеток или ещё что-то подходящее, чтобы оттереть ругательство. Запоздало он отчитал себя за то, что писал на себе утром перед зеркалом именно фломастером, а не маминой помадой. Отчаяние накрыло с головой, он почти решился на стихийный обыск ящиков, как вдруг из-за спины раздался приглушённый голос: - Псссс, Йо, давай сюда. Он обернулся, в дверь кабинета заглядывал настороженный Юске, всё время посматривавший назад, проверяя, нет ли кого в приёмной, и манил к себе пальцем. - Ю, как ты… Откуда… А как же секретарь? - Её Такаши отвлекает, не знаю, что он там придумал и наплёл, но это ненадолго. Рюкзак я твой захватил. Драпаем! - несмотря на напряжённость момента, друг выглядел очень довольным, таинственность, с которой он подносил палец к губам, ему невероятно шла и Йошиатсу на миг невольно заулыбался, это было так здорово: Юске пришёл к нему в трудную минуту, Такаши помогает… Мало кому так везёт с друзьями, его мушкетёры опять его выручают. Но тут же вспомнил всю ситуацию целиком, подумал о Такаши и, нахмурившись, мотнул головой: - Не пойду я никуда, - сказал он категорично, - И тебе прогуливать нефиг! Юске только фыркнул в ответ: - Ну что за осёл! Так, слушай, играть в храброго мазохиста потом будешь! Или ты хочешь, чтоб тебе отец прямо в школе морду набил? - Что? А ты-то откуда знаешь? - Мы слышали, как директор это обсуждал с нашим учителем. Не тупи, Йо! Я сейчас за шиворот тебя отсюда потащу! Ну-ка подорвался быстро! Нам ещё выбираться отсюда как-то придётся. Живо!!! Йошиатсу обиженно зашипел, ему не хотелось принимать помощь именно от Такаши, но Юске тут был не при чём. Так что хулиган подумал с минуту и сорвался с места, тут же переключаясь из режима «всё тлен» в режим совершения шалостей и безбашенных, прекрасных до идиотизма поступков. Даже глаза Йоши заблестели иначе, по-лисьи, с хитрецой, когда, направляясь к двери, он с радостью поймал на лету брошенную ему приятелем футболку – часть спортивной формы. Спустил с плеч подтяжки и, кряхтя, натянул белую майку, уже когда, крадучись, проходили приёмную. При этом, конечно, не мог не пожаловаться: - Юске, ты, кажется, со средней школы не вырос, твои шмотки даже такому дрищу, как я, маловаты, в облипку всё… - Я бы на твоём месте не жаловался, ходячий образчик наскальной живописи, а то заберу обратно. Когда только с татухами успел? И как тебе их в салоне набили-то? Помнишь, нам даже пирсинг делать не хотели без разрешения родителей. - В субботу и сделал вечером. Легко вообще-то, я позвонил двоюродному брату из Имабари, ему двадцать два, а голос как у пятидесятилетнего. За ним должок был, я ему кое в чём помог, ну вот и сунул трубку тату-мастеру. Сказал, это мой папочка. - Хитро, конечно, придумано, но твой настоящий папочка этого не одобрит. - Надеюсь, он сдохнет от разрыва сердца, когда услышит всё это, увидит, и ещё татухами его добью, - легкомысленно рассмеялся Йошиатсу. Юске, поспешно шагавший впереди, только ещё больше ссутулился и не ответил на эту сомнительную шутку. Не от всего он мог защитить Йошиатсу, кое-что было просто не в его силах. Но можно было попытаться отсрочить неизбежное, как-то увильнуть от наказания. Единственное, на что способны дети в некоторых случаях - это сбежать. И они сбежали. Было даже по-своему увлекательно. Когда спустились на этаж ниже, перемена уже закончилась, поэтому риск наткнуться на одноклассников отпадал сам собой, зато директор или секретарь должны были вернуться и обнаружить пропажу. Но они всё же рискнули, забежали в туалет, чтоб Йошиатсу смог умыться перед зеркалом, и только после этого припустили к выходу. Двигались стремительно, короткими перебежками, как в военной компьютерной игре - от убежища до убежища. Перед тем, как заворачивать за углы, Юске осторожно выглядывал, делал пару шагов вперёд, а потом негромко издавал своё сигнальное: «Гоу!», и Йошиатсу, как хорошо вышколенный рядовой, бежал по команде вслед за капитаном. Когда они пулей пролетели школьный двор и оказались наконец на стоянке для велосипедов, оба, не сговариваясь, покатились со смеху, давно ничего такого глупого вдвоём не творили, не озорничали по-крупному, и сейчас стало так ярко и светло. Где-то в животе взрывались маленькие пушистые бомбочки с хохотом, подростки сгибались пополам, хлопали себя по бокам и утирали слёзы. Даже ощущение опасности не могло унять этот истеричный припадок счастья. Они оба скучали по этому - вместе творить дурь всегда было так здорово. - Побег из курятника, - задыхаясь, выдавил из себя Йошиатсу, когда они уже забрались на велики и погнали вниз по улице. И смех накрыл новой лавиной, колёса вихляли по дороге из стороны в сторону, от того что водители ржали, как умалишённые. Проехали пару кварталов, успокоились, и Юске предложил: - Давай угощу тебя бургером? В нашей кафешке. Войдёт? - Оу, - глубокомысленно произнёс Йошиатсу, что могло означать только «Да-да-да!», других вариантов просто быть не могло, - А в честь чего? - В честь успеха. Мне понравилась затея с клоуном. Было... сильно! И красиво. Но ты совсем отмороженный, конечно, я чуть не поседел, когда увидел тебя в таком виде. - Да ладно тебе жаловаться, сам знал, с кем связался, - жизнерадостно ответил Йошиатсу, и словно в подтверждение своих слов нажал на звонок, подмигнув другу. Почему-то в этот момент Юске неуклюже отвернулся и чуть не завалился на асфальт вместе с велосипедом, но вовремя спрыгнул. Встал, взял велик за руль, и так и пошёл пешком, задумчиво по пустынной улице, на которой в этот час не было ни машин, ни людей. Йошиату обогнал его, обернулся, сделал петлю и объехал кругом, потом тоже слез и зашагал рядом: - Ты чего? - удивлённо спросил он, пытаясь заглянуть в лицо Юске, но тот всё время прятался от взгляда и неодобрительно пыхтел на все попытки Йоши развеселить его, заключавшиеся в не слишком нежных щипках, тычках и придурочных «Эгегей!» со скошенными к переносице глазами в комплекте. - Ну что случилось? Ты-то почему скис, Ю? - сдался наконец Йошиатсу и прекратил мучить парня прикосновениями. - Да вот думаю, сейчас тебе сказать или сначала накормить, чтоб ты подобрее был? - Юске невесело шмыгнул носом. Они завернули в небольшой переулок, где дома стояли так близко друг к другу, что соседи из окон напротив вполне моги играть друг с другом в мяч. От этого приходилось идти совсем близко, два мальчика и два велосипеда занимали почти всё свободное пространство, рули чуть не скребли стены. Так и шагали в тишине под стрекотание велосипедных цепей, велики по краям, мальчишки посередине, задевая друг друга локтями и переглядываясь. Йошиатсу слева, Юске справа. Цепи пели настырно, как цикады, и вслед за недавним весельем пришла нарастающая тревога. Казалось, это напряжённое движение в тесноте и волнении будет вечным, но Юске внезапно остановился, прислонил велосипед к стене и резко повернулся всем корпусом, правда глаза на друга детства поднять не смог. Сердито вперился взглядом в носки своих кед, будто они были в чём-то виноваты, и выпалил сходу: - Того... этого... люблю я тебя. Вот. Йошиатсу замер с округлёнными до невероятного размера глазами-блюдцами, минуту постоял столбом, потом повторил жест Юске - осторожно отставил велосипед, повернулся к собеседнику, напротив, старательно изучая малейшие детали изменения его мимики, словно надеялся найти в этом ответ, а еще лучше - доказательство того, что фраза ему послышалась. Помолчал, а потом нервно хихикнул и вкрадчиво уточнил: - Как друга, да? Ты это хотел сказать? Ну, конечно... Это как-то уж слишком эмоционально, Ю, но я тебя тоже... - Нет, идиот! - Юске стоял, ссутулившись, теребил руками лямки своего рюкзака и уже даже начал выводить ногой на асфальте небольшой повторяющийся полукруг. Туда-сюда, туда-сюда скользил носок тёмно-синей спортивной обуви, а Йоши сосредоточенно следил за ним и до него не сразу доходил смысл произнесённого. - Что? - севшим голосом переспросил он, хотя понял всё и сразу, сам недавно был в такой же ситуации и эти подрагивающие пальцы и характерное движение, когда Юске облизывал пересохшие губы и продолжал затем их взволнованно покусывать, всё это было знакомо Йошиатсу по себе. Но он всё же попытался уцепиться за последний бастион глупости, - Как брата, да? Скажи, как брата, пожалуйста! - Блять, как сестру, - психанул Юске и наконец оторвался от созерцания обуви, задрал подбородок и зло посмотрел в глаза другу, - Что ты несёшь? Думаешь, это легко говорить? Йошиатсу не мог отвести взгляд от гипнотически чёрных, как уголь, зрачков, в которых сейчас обнаружилась бездонная страшная глубина, в летний день вызвавшая сильный озноб. Мальчика будто ледяной водой окатило, и он, провалившись в пылающие яростью глаза, ничего не соображая, покачал головой и выдавил из себя только: - Пипец… Да быть не может, нет же… Юске возмущённо выдохнул и рявкнул: - Я хочу тебе язык в рот засунуть. Так понятнее?!! Ну что за дебил! Из-какого-то окна истошно заорала испуганная кошка, которая до этого, видимо, мирно дремала на солнышке, но «трепетная» сцена признания её потревожила. Йошиатсу после откровенных слов запаниковал, как эта кошка, наверно, если бы мог, так же по-звериному выгнул бы спину и прижал уши. Юске всё почувствовал правильно, вспыхнул до корней волос, но твёрдо решил стоять до конца и не увиливать. Пусть лучше так, не будет он прятаться ни от себя, ни от Йошиатсу. Пусть лучше знает! Так думалось в ту минуту в узком переулке, где расстояние между домами было настолько маленьким, что соседи из противоположных окон могли стрелять друг в друга из водяных пистолетов и посылать бумажные самолётики. А двум мальчикам в тесноте достаточно было сделать только шаг вперёд, чтоб оказаться друг у друга в объятиях. Но между ними вдруг будто разлом в земле появился, несуществующая трещина росла, разделяя друзей, только что они были вместе, сообща, и вот – оказались, как на противоположных полюсах, Йошиатсу даже отступил назад, вжимаясь в седло собственного велосипеда.. - Ю...- страдальчески протянул он. - Ох, как же стыдно… Заткнись, - с пониманием попытался оборвать Юске. Но они были слишком близки, чтобы на этом всё кончилось, простых решений не существует в такой запутанной ситуации между людьми, которые с детства прочно вросли друг в друга, пустили корни и стали вместе стремиться вверх к солнцу. Годами взрослея рядом, они обрекли себя на особенные сложности. Недомолвками тут было не обойтись. - Ю... - повторил Йошиатсу, - Ты же знаешь, я за тебя глотку кому угодно перегрызу, я тебе почку готов отдать... - Не гони! У тебя и так одна... - невесело усмехнулся Юске. - Вот именно. Понимаешь... Блять. Это всё так... - Противно? - попытался подсказать Юске, морщась от нарастающей внутренней боли. - Нет! Что ты, глупый... - Йошиатсу отчаянно всплеснул руками, запустил пальцы в волосы, сжал виски, он истерично жестикулировал, пытаясь объяснить суть того, что чувствует, ему самому было обидно за Юске, но передать это было сложно, - Совсем не так… Это... - Гадко? - казалось, паренёк сейчас протрёт в асфальте дыру носком ноги, и тут же прыгнет в образовавшуюся щель, лишь бы скрыться хоть куда-нибудь, - Слушай, сам заткнись хоть на минуту, не перебивай! Это, конечно, охуенно... То, что я тебе нравлюсь, я поверить не могу. Это даже... приятно. - Но? - Юске тихо улыбнулся, почти незаметно, одними уголками губ. Он столько раз прокручивал в мыслях этот диалог. Концовки были разными - от самых трагичных до невменяемо-романтических с жарким французским поцелуем в конце, который был слишком слащав даже для фантазий. Одно оставалось неизменным при смене декораций и финалов. В каждом варианте предполагаемого разговора было «но». И сейчас он смирился, просто ждал, пока его пригвоздят и добьют этим мерзким противительным союзом, как копьём. - Просил же тебя, не перебивай... Это тоже, знаешь ли, нелегко, говорить такое лучшему другу. Если бы ты знал, может, в другой ситуации... Но ты для меня просто как Макото. Точь-в-точь как он. Поэтому... прости... Йошиатсу был расстроен не меньше Юске, слова и правда давались ему с трудом, видно было, как он осторожничал, как бережно подбирал каждое из них, чтоб не ранить глубоко. Но от этого было только хуже. Юске чувствовал это как медленно входящий в него нож. Не с размаху - сразу на добивание, а пыточно долго короткими порывами, раскачиваясь туда-обратно, неотвратимое лезвие по миллиметру в грудь. Макото был младшим братом Йоши, милым, маленьким, невероятно послушным, примерным мальчиком, который в противовес брату никогда не шалил и не делал глупостей, которого мать берегла, как зеницу ока, а отец никогда не трогал. Сравнение было жутким для Юске. И не только из-за родства. Меньше всего на свете он хотел бы ассоциироваться для Йошиатсу с этим невинным до гадливости ангелочком. Только не он. Чем он заслужил это отношение? Ведь они с Йоши всегда были на равных, как ему казалось, да и взрослые часто говорили про них что-то вроде «два сапога пара». Единственное, что Юске мог сделать тогда, чтоб прекратить это взаимное самоистязание – протянуть руку для рукопожатия. Пусть только Йошиатсу замолчит, пусть перестанет. Говорить в ответ ничего не хотелось, комментарии были излишни. Не самый худший вариант, любимый мальчик не смешал его с дерьмом. даже сказал, что польщён, как бы это ни было унизительно... Больше всего Юске хотелось сбежать, но он выстоял, и так и сделал, это было по-товарищески и по-мужски. Кисть резко взмыла вверх по воздуху вперёд в привычном будничном жесте, однако Йошиатсу среагировал иначе, так, как никогда бы не поступил до признания. Он отшатнулся. Просто отклонился назад на автомате и испуганно прижал руки к телу, вытянул их по швам. Спустя миг сообразил, поправился, протянул открытую ладонь, но было поздно. Юске уже понял, что как прежде не будет. Йошиатсу старательно отводил глаза, и рука его была пугающе влажной. Вот тогда Юске пожалел, что проболтался. - Слушай, Ю, - очень хрипло, натянуто произнёс Йошиатсу, - Как-то это слишком для меня сегодня. Слишком много всего. Давай без бургеров? - Как скажешь, - приглушённо ответил Юске. - Нет-нет, - испуганно залепетал Йоши. Но как же ненатурально это звучало, - Не в том смысле, всё нормально... Просто пойду домой, наверно. Мне ещё предстоит хрен знает что сегодня из-за школьного шоу. И тут Юске жалобно, с тоской в глазах предпринял последнюю попытку: - Зачем тебе домой, поехали, может, ко мне? Отец остынет со временем. Ну, может, остынет. Из школы же тебя не выгоняют… Так зачем лезть под горячую руку? Мы бы посидели наверху у меня, как обычно, пиццу бы заказали и… Но шансов уже не было. Побледневший Йошиатсу замотал головой: - Нет-нет, я к себе поеду, думаю, лучше уж сразу… Раньше он бы так ни за что не сказал. А сейчас он предпочёл семейный ад, дикие разборки гарантированно тихому вечеру с Юске на чердаке под скошенной крышей, и понятно, по какой причине. Ещё минуту назад это предложение было бы таким заманчивым для Йоши. Как же ему было неприятно, если он на такое решился? Это был полнейший стопроцентный провал. Юске теперь виделась плохо скрываемая брезгливость в каждом движении, в каждом вздохе Йошиатсу, страшнее не могло быть ничего. Друг через силу улыбнулся, сделал колечко из указательного и большого пальца – «Окей». Ничего было не окей, всё было ужасно. Йоши торопливо подхватил велик, сжал пальцы на руле чересчур сильно и двинулся в сияющий прямоугольник к выходу из переулка, даже не дожидаясь ответа или хотя бы простого «Пока!». Юске следил за его удаляющейся напряжённой спиной под белой футболкой, которая и вправду была ему мала, поэтому при движении было видно каждый позвонок и то, как сходятся крыльями острые лопатки. Даже его спина выглядела испуганной и угнетённой, что же творилось в душе? Вдруг Юске стало так обидно, нестерпимо... Не грустно, не тяжело, а именно обидно, и зависть захлестнула его желчной шипящей волной снизу-вверх к горлу. Изо рта непроизвольно вырвался неконтролируемый злобный оклик вслед Йошиатсу: - Эй! Стой! Я знаю! Это всё из-за него. Из-за чёртова новенького! Ненавижу! Его друг удивлённо обернулся, а потом вдруг изменился в лице, как будто увидел что-то гадкое – мокрицу, слизняка или вспоротый живот маленького щенка, которого когда-то прежде очень сильно любил, но сейчас хозяина от него только тошнило и ничего больше. - Знаешь, а не заезжай за мной, Юске. Ни завтра, никогда. Не хочу… «Тебя видеть» - мысленно продолжил Юске, неуклюже, с трудом разворачивая велосипед в узком пространстве между домами и поворачиваясь в противоположную сторону. Сзади раздавалась спокойная металлическая песня велосипедной цепи, тающая, уходящая вдаль, в безжалостно бросившее его счастливое прошлое. *** Дорога домой, прежде любимая, превратилась в этот день в пятнадцатиминутную бета-версию ада. Пейзажи, которыми Юске обычно наслаждался, изо дня в день впитывая их спокойную медлительную красоту, теперь мучили хуже самой изощрённой дьявольской пытки. Он ехал быстро и ровно, впитывал открытыми участками кожи разгорающийся зной. Раньше любил детали, а теперь почти ничего не замечал вокруг, только вот птица вспорхнула из кустов, пролетела совсем рядом и обогнала его, исчезла. Голова гудела, и глянцевые яркие виды вокруг казались ему жестокой издёвкой. Потому что внутри была темнота, никакого цвета. После того, как Юске выехал из города, на пути не встретилось не души. Но он всё равно зачем-то старался держать себя в руках. Ну и что, что он только что потерял того, кто был центром его вселенной, того, о ком привык заботиться ежедневно, да что там - ежесекундно. «Ничего страшного» - шёпотом повторяли бледные губы Юске. Весь его вид говорил – полюбуйтесь, ничего не произошло, земля не взорвалась, реки не вышли из берегов. Подросток не подавал вида, что чем-то расстроен, лицо застыло гипсовой маской, он по привычке крутил педали и смотрел в одну точку перед собой. Солнце стояло высоко над горизонтом, тени стали короче и жёстче, поля и рощи, которые тянулись вдоль раскалённой дороги под Мацуямой тоже стали контрастнее, их ядовито-сочные краски давили на глаза своей бешеной радостью. «Мы дышим, мы все живые, поэтому счастливы», - кричали они хвастливо. Юске вздрагивал, потому что как припев слышал в общем хоре шорох каждого отдельного листика на фоне кислотно-прекрасной небесной лазури: «Мы живые, а ты - нет…» Он разгонялся всё сильнее, чтобы стереть этот насмешливый шепоток, чтоб пение мира слилось в ровный спокойный свист воздуха, а знакомые картинки вокруг стали одной полосой смешанных грязных красок. Ветер подталкивал паренька в спину, играл с ним. Тогда недавно окрашенные волосы взвивались вверх непослушным летучим золотом, падали, лезли в глаза, слепили. Юске недовольно щурился, тряс головой. В какой-то момент не выдержал, провёл рукой по лицу, чтоб убрать надоедливую чёлку и понял, что щёки давно уже мокрые. Сначала удивился, а потом, не останавливаясь, на ходу, отпустил велосипед и отпустил себя. Опустил вниз руки, ехал не держась, сидел прямо. Ослепительно-голубое с золотом наверху, ослепительно-зелёное по сторонам, серое с белой разделительной полосой внизу. Слишком много сверкающего: новёхонький велосипед, жаркий свет с круглыми бликами в высоте, наглые краски природы. Даже пьяняще-сладкие запахи лета были чересчур искрящимися. В носу некрасиво хлюпало, в груди оборвалось что-то уникальное, самое важное, и одинокий школьник, который ехал домой, почему-то плакал навзрыд в звенящий солнечный полдень, такой медовый, горячий и праздничный, созданный для любящих и счастливых людей. Руки Юске бессмысленно болтались по бокам, ноги крутились по инерции, как часть механизма: цепь, шестерёнки, мальчик. Он всхлипывал и задыхался от боли, изредка перехватывал руль, чтоб не упасть, и сам не соображал, зачем? Возможно, лучше было бы не ехать, а лежать на дороге в пыли, лицом в шершавое, грубое, разодрать кожу в кровь, вдыхать запах шин, впитанный пылающим асфальтом. Наверно, и правда, лучше бы так… Юске не было места в цветной картине. Чёрная злая корявая клякса, трясущаяся от ревности, источающая горечь и солёную грязь из глаз – именно так он себя чувствовал. *** Когда он приехал, прошёлся по дорожке в саду, то не успел даже приблизиться к двери, почувствовал – никого не было, мало того, никого не будет, и ночевать придётся одному. Сам дом неуловимо подсказывал это особенным блеском оконных стёкол, изменившимся оттенком стен. Юске всегда был внимательным ко всему внешнему, а с этой постройкой подружился в первый же день. Они будто нашли общий язык, тайный для всех остальных. Скрип дерева, тени, полутона – всё это Юске читал, как открытую книгу, и узнавал новости об обитателях дома до того, как они случались. Мама только собиралась в ванную, а призрачный стон труб об этом уже докладывал, отец думал спуститься перекусить - половицы шептались заранее. А сейчас Юске смотрел на погрустневшее здание и понимал – его бросили. Сегодня даже родители его оставили. Не ожидал, что когда-то сможет расстроиться по такому поводу, но именно в этот день не хотелось быть одному. Он даже позволил бы себе смалодушничать, не признался бы, конечно, в своей беде, но подбил бы маму и папу на совместный ужин и, может даже на просмотр кино в гостиной. Приготовили бы попкорн, достали бы ведёрки с мороженым. Юске любил, когда папа накладывал им в миски всего подряд – земляничного, шоколадного, со вкусом зелёного чая, а потом сверху посыпал разноцветными конфетками, орешками или всем, что только находил в шкафах. Отец был у них шефом по жутко-вредному мороженому для стрессовых ситуаций. И хотя они чаще всего не откровенничали о проблемах, да и вообще почти не говорили, не важно. Даже такие посиделки сейчас были бы очень кстати. Но подозрения Юске подтвердились, едва он перешагнул порог. На тумбочке в прихожей лежала написанная наспех мамой записка, придавленная её же флаконом духов. В воздухе даже до сих пор ощущался их пряный восточный аромат. Юске вздохнул и пробежался глазами по ровным строчкам, прочитал, смял и отнёс на кухню – в мусорное ведро. Родители останутся на ночь в городе. Это можно было сказать одной короткой фразой. По крайней мере, было бы по-взрослому, не так уничтожающе свысока. Совсем необязательно было засыпать сына уменьшительно-ласкательными обращениями и при этом тыкать его носом, как щенка, в различные бытовые дела и опасности, которые, по мнению мамы, подстерегали его на каждом шагу, как пятилетнего. «Не забудь поесть, поставь окна на проветривание, не оставляй открытыми, завинчивай кран». «Ещё бы написала мне пальцы в розетку не совать и в ванну с включённым тостером не ложиться. А это, кстати, мысль», - вяло усмехнулся он сам себе, заходя именно в ванную комнату. Посмотрел на себя в зеркало и тихо застонал. Он и так ненавидел собственное отражение, а теперь опухшее заплаканное лицо с раскрасневшимися глазами-щёлочками напоминало ему о выигранном для Йошиатсу уродливом гёдза-мэне, который до сих пор лежал у него в кармане брюк. От этой болезненной ассоциации захотелось выбежать из дома в сад и долго истерично кричать в небо, пока не сорвёшь связки, или пока волшебная, сердобольная, взявшаяся ниоткуда, молния, не прикончит его к чертям. Он несдержанно выругался, включил холодную воду и стал торопливо умываться. Под конец набрал воды в ладони и нырнул в импровизированный ковшик лицом, замер так ненадолго, чтоб остудить кожу. Завернул кран, вытерся, и, избегая смотреть на своё отражение, вышел. Делать было нечего, есть не хотелось, об уроках думать было тошно, хотя Юске знал, что за сегодняшний прогул по головке его не погладят, придётся объясняться, что-то сдавать, что-то отрабатывать. Но его этого особенно не волновало. Вообще ничто сейчас не способно было его расстроить, хуже и быть не могло, у мальчика теперь осталось одно желание. Единственная ниточка, которая всегда удерживала его от нервных срывов, от истерик, а сейчас от самого настоящего сумасшествия. Он хотел рисовать, причём, как никогда страстно. Взять белое и испачкать его собой… Взять чистоту и впустить в неё ночь. Линия за линией, штрих за штрихом, как узкие надрезы на бумаге, из которых в новорождённый мир выползет всё его будущее уродство и красота. Линии – дыры, линии-щели, чтоб выпустить чёрное – полное отсутствие света. Юске знал, что оно ждёт его наверху, это мохнатое, многоглазое, многоногое, как паук, страдание. Он всегда рисовал от боли. Но в этот раз ему было настолько дурно, что Юске почувствовал почти животное возбуждение при первой мысли о скетчбуке, который он, как часто бывало, забыл на чердаке. «Ах, только бы поскорее», - думал он, выскакивая в холл. «Ах, как же я хочу тебя», - перепрыгивая ступень за ступенью. И хотя дом всегда говорил с ним, теперь Юске не слышал его голос, грустный, умоляющий: «Не надо». Ноги несли мальчика наверх сами. Он знал, что никто никогда не пожалеет его, никто никогда не полюбит так, как ему бы хотелось, потому что хотелось ему Йошиатсу, но… Это ублюдочное «но» уничтожило Юске. Мальчик с разбитым сердцем поднялся на второй этаж, мальчик с разбитым сердцем не слушал предупреждений, мальчик с разбитым сердцем пошёл дальше, ещё выше по скрипучей узенькой винтовой лестнице к новым потерям. Мальчик с разбитым сердцем дёрнул за ручку двери и… *** Поначалу Юске показалось, что он заснул. Было такое вязкое ощущение короткого дневного кошмара. Всего на мгновение. Так бывает во время долгой монотонной работы или от сильной усталости, или от стресса. А может, у него закружилось голова перед зеркалом, когда он вспомнил выигранного гёдза-мэна, и он тогда упал, ударился о бортик ванной или о железную кованную тумбочку для умывальных принадлежностей. Ударился плохо – виском. Лежит, вероятно, в луже крови внизу и бредит. «Так ведь и умереть недолго», - пришло в голову. Тут же Юске осознал, что это не бред. Не сон, в который соскользнул и не заметил, как оказался в иной вселенной. Он действительно стоял на пороге в свою будущую предполагаемую мастерскую, до которой у матери никак не доходили руки – оформить, привести в порядок. Всё было живее некуда – опухшие от недавних слёз глаза болели, босые ноги явственно ощущали под собой знакомые половицы. Кроме того – звуки, запахи, всё было, как всегда. Голуби не ходили по крыше в такое пекло, но она привычно потрескивала от того, как разогрелась на солнце. Дерево источало слабый орехово-сладкий аромат. НО… Опять это проклятое «но». Это была другая комната. От потрясения Юске не особенно пристально вглядывался, просто остолбенел. Светлого пустого помещения не было. Вместо него перед глазами были чёрные стены с диковинным контрастным рисунком в виде повторяющегося перевёрнутого белого дерева, пыль, хлопьями лежащая на полу, старинная мебель: узкие полки, стулья с высокими спинками, книжные шкафы, буфеты, серванты с резьбой, стоявшие вдоль стен в непонятном хаотичном порядке, так, словно их кто-то двигал ради уборки или в поисках чего-то потерянного. Искали долго, перемещали, разворачивали, но в итоге всё так и бросили, не вернув на место. У окна располагался длинный тёмный стол с ножками в виде лап льва, какой-то манящий, вычурный, влекущий к себе, похожий на алтарь какой-то ведьмы. В центре комнаты на полу с тихим скрипом плавно наклонялась туда-сюда винтажная детская лошадка-качалка. Краска на дереве облезла и облупилась, сложно было сказать, какого цвета была когда-то эта игрушка, однако жуткий глаз лошади, единственный, который был виден Юске, горел недобрым алым пламенем, словно в дерево потехи ради врезали красный фонарик. Заброшенная комната не выглядела нежилой из-за обилия интерьерных украшений, разве что потерянной и неухоженной. Всё вокруг было заставлено разнообразными рамочками, вазочками, шкатулками, лампами, покрытыми пылью и паутиной. Юске стоял и таращился на всё это загадочное, взявшееся ниоткуда богатство, и даже не искал рациональных объяснений, просто с недоумением вертел головой. Потом опомнился и сделал глупейшую вещь: как персонаж мультфильма, отступил назад в небольшое помещение перед дверью, захлопнул её с грохотом, отдышался и открыл снова. Ничего не изменилось. Это была всё та же – другая комната. Юске пожал плечами и шагнул внутрь, терять ему было нечего. У загадки не было логичного, нормального решения. Да что там, никакого решения не было. Ещё недавно он сидел здесь на полу, рисовал, поранился, когда точил карандаш. Было чисто и пусто. Даже если бы родители решили без ведома сына заставить комнату каким-то антикварным хламьём, вряд ли им пришло бы в голову присыпать его сверху пылью, декорировать паутиной и копотью, которую Юске разглядел, когда вошёл во второй раз. Стёкла в некоторых шкафах были зеркальными, в других в дверцы были вставлены витражи с изображениями фантастических животных, демонов и кающихся грешников. И часть этой мрачной красоты была потемневшей, словно побывала в пожаре. Он с жалостью провёл пальцем по одному такому витражу, следуя за таинственным изречением на стекле, перевода которого, он, естественно, не знал. «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate». Будь с ним рядом Йошиатсу, он бы сказал, что это классика - «Оставь надежду всяк сюда входящий». Но если бы Йошиатсу был рядом, Юске бы никогда не попал в это призрачное место. Заворожённо разглядывая мелочи на полках и необычный жутковатый декор, Юске позабыл обо всём на свете, он просто неспешно двигался по периметру, обходя эту комнату, так похожую на музей. Посмотреть действительно было на что, то тут, то там располагались готичные подсвечники, раритетные пресс-папье то в виде черепов, то в виде занимающихся непристойностями парочек, старые печатные машинки, на которых нельзя было разглядеть ни одного символа на клавишах из-за липкого слоя пыли, жуткие статуэтки то с распятием, инкрустированным рубинами в местах стигматов, то со всякой нечистью, которая поражала даже богатое воображение Юске. Казалось, он только вошёл на чердак, и пяти минут не прошло. Но когда добрался со своим осмотром до стола-алтаря у окна, выяснилось, что на улице уже наступили сумерки. Вечер был синий-синий и ещё не перетёк в чернильную черноту, но Юске вздрогнул от неожиданности, глядя на потемневший сад. Судя по всему, было уже около девяти, а поднялся наверх он не позднее часа дня, от внезапного открытия по спине заструился пугающий холодок… - Сколько я здесь торчу? – взволнованно спросил он сам себя, не осознавая, что произносит слова вслух. И тут же время перестало быть главной проблемой. Парнишка подпрыгнул на месте от неожиданности, когда услышал явственный хриплый ответ: - Слишком мало… Голос был ужасающим. Он дрожал, вибрировал и раздваивался, один отголосок звучал чуть раньше, другой чуть позже, два потусторонних эха сливались в неправильном повторе, это заставило мальчика окаменеть от страха. Источника звука не было. Комната была как на ладони. Единственным живым существом в ней был сам Юске. Тогда кто же с ним заговорил? Когда он пришёл в себя, потихоньку унимая распсиховавшееся сердце, и снова обрёл способность двигаться, он нервно обернулся вокруг своей оси, готовый ударить притаившегося неизвестно где безмозглого шутника. Правда, бить было некого, спрятаться тут тоже было негде. И вдруг взгляд вернулся к столу из чёрного дерева на львиных ножках. Юске тут же понял, что было в этом предмете мебели такого чудного, что сразу выделяло его из всех. Стол был чистым. Ни единой пылинки. Он даже блестел от воска, которым его натёрли, будто за минуту до прихода гостя. Кроме того, поверхность была практически пустой, тогда как всё вокруг было обильно заставлено удивительными безделушками. На столе же было всего два предмета. Первый – забытый скетчбук Юске, который смотрелся здесь лишним, чужеродным пятном. И второе – кукла на специальной подставке. Но что это была за кукла! Юске мгновенно полностью потерял дар речи и понял, что не только говорить, но связно размышлять он тоже не в состоянии. Дурацкая шутка, дикая, неуместная. Так не бывает, этого просто не могло случиться. Скорее всего, он просто помешался, двинулся, слетел с катушек, вот и всё. Так и есть, у него была дурная наследственность. Мама кормила мёртвых щенков. А он… Он… Он создал в своём сознании эту куклу. Другого объяснения не существовало. На столе стояла страшно красивая, до жути точная, уменьшенная примерно сантиметров до сорока-пятидесяти шарнирная копия Йошиатсу. Это был клоун в чёрном костюме с белой рубашкой, чёрная лента была повязана бантиком на шее вместо галстука, на лице был почти узнаваемый грим – выбеленная кожа, вымазанные чем-то тёмным губы, накрашенные глаза. Правда, на каждой щеке ещё было нарисовано по чёрной стекающей слезинке. Одна в виде капли, одна в виде звезды с пятью лучами. Клоун улыбался. Юске не смог потом даже вспомнить, как так вышло, каким образом кукла оказалась у него в трясущихся руках. Голова была заполнена серым туманом, забита им под завязку, как чердак пылью. Он совсем-совсем ничего не понимал. Одно не вызывало сомнения: неодушевлённый предмет, который он держал, не двигался, он был холодным, выражение нарисованной мордашки и стеклянных глаз не изменилось. Но мальчик был готов поклясться, что кукла сказала ему тем самым диким раздваивающимся голосом: - Я ждал тебя, Юске.