Одинокие прятки

Срывающееся дыхание. Ночная темнота заливает всё внутри через наполовину прикрытые глаза, вползает под ресницы густой венозной кровью, чёрной, как смола и как угли в костре. Грудная клетка хлипкая, узкая, вся из тонких костей, дрожащих от нервного пульса. Стучит-стучит. Юске раньше не замечал, но теперь понял, что она может не выдержать бешеного сердцебиения, потрескается. Он медленно неохотно думал, что его кости под слоем плоти, наверно, похожи на тонкий рыбий скелет, объеденный морскими хищниками. Ткнёшь пальцем, и он развалится на части. Одного необдуманного вздоха было бы достаточно тогда, чтоб поселившееся в доме нечто переломало мальчика, как ненужную зубочистку. При этом Юске не кричал и бежать не пытался. Причина была не в его смелости, просто тихий ужас внутри сдерживали, им управляли, не давая выйти из берегов, сохраняя оболочку мягкой и спокойной. Ощущение контроля было ненавязчивым, но четким, вполне осознаваемым. Первым ошейником и упряжью стали ароматы. Хвоя и карамель, горячее красное вино и гвоздика, имбирь и домашняя выпечка, восхитительно свежая, точно только что из духовки. Эта разлитая в помещении сладость заставляла улыбаться против воли, отчего бледный и напуганный парень сам походил на призрака с перекошенным лицом. Чердак в доме Юске стал другим, эта изменившаяся до неузнаваемости комната под скошенным потолком теперь даже пахла иначе. Это было дико, совершенно необъяснимо в июньскую душную ночь, но она пахла… Рождеством. Сходство усиливалось ещё тем, что Юске выдыхал сизые облачка пара изо рта, хотя холода при этом не чувствовал. Сравнивать было почти не с чем, ведь ему редко приходилось видеть настоящие зимы, как в кино или на картинках, но однажды они ездили всей семьёй на Хоккайдо кататься на лыжах. Это были лучшие каникулы в его жизни, самые беззаботные. Вот там он дышал так же – наружу из лёгких вырывалось пушистое белое и мгновенно таяло. Декабрьские снежинки садились на нос, на ресницы, тут же исчезая, и это ощущение было сказочным. Как, впрочем, и сейчас, только без снежинок. Без семьи, без всего, что напоминало о реальности. И всё равно, окутывающее мальчика безмолвие напоминало те белые праздничные дни. Вдох, выдох, лёгкие покусывал, пощипывал, щекотал страх, как небольшой озноб, как новогоднее ожидание чуда. Следить за паром изо рта было интересно, на какое-то время Юске только на этом и был сосредоточен, отключился от остального, забыл о месте, времени и пространстве и просто дышал волшебством. Накатил безграничный покой, неестественный, странный, ему будто вкололи под кожу тишину, которая позволила ни о чем не беспокоиться хотя бы недолго. Учитывая предшествующие события этого жуткого дня, тупое наркотическое спокойствие воспринималось почти с благодарностью, как заслуженный отдых после большого изматывающего сражения. Подросток расслабленно сидел на антикварном тяжёлом чёрном столе с ножками в виде львиных лап. Забрался с ногами, устроился поудобнее и стал ждать, сам не догадываясь, чего именно, однако он чётко отдавал себе отчёт в том, что выполняет какую-то обязательную часть церемонии. Ожидание – это то, то нужно именно сейчас, то, что от него требовалось. Он не соображал, где находится и для чего делает то, что делает, но беспрекословно выполнял необъяснимый строгий ритуал, правила которого по какой-то причине ему надиктовывал внутренний голос. А, может, это было что-то извне, он не знал, просто слушался. Кукла расселась на столе напротив Юске, но не по-турецки, как это сделал школьник, а глупо раскинув ноги в стороны, словно при растяжке на уроке физкультуры. Фигурка опиралась на стол своими пластиковыми ладонями и внимательно смотрела на парнишку, задрав свой пластиковый подбородок вверх. Юске не помнил, как клоун оказался в таком положении, моменты перемещения куклы ускользали от него. Вспышка – провал, и снова мучительно дышать-дышать, выбираться на поверхность. Попытки вытащить что-то реалистичное из головы заканчивались острой резью в висках, будто кто-то запрещал ему восстанавливать все происходящее целиком. А когда он пытался что-то воссоздать вопреки предостережениям, незримый неведомый строгий надзиратель в наказание вгонял в его мозги раскалённое шило. Значит, рваться не стоило. Юске почти с весёлым облегчением решил для себя, что сошёл с ума и теперь мирно ловит диковинные глюки, даже диагноз себе поставил по играм и триллерам. Решил, что это прогрессирующая шизофрения, и он просто блокирует для себя фрагменты памяти, те минуты, когда сам брал игрушку в руки и усаживал в эту идиотскую позу, придавая ей правдоподобность. «Замечательно, просто офигеть! Юске в стране чудес! Я всегда подозревал, что со мной это произойдёт рано или поздно, но не думал, что будет так увлекательно. Зарисовать бы эту прелесть. Комната просто конфетка, любой профессиональный дизайнер или декоратор позавидует. Надо было раньше с катушек слететь. До разговора с Йоши было бы лучше всего», - подумал он и внезапно расстроился. В этот момент, как будто отреагировав на его печальные мысли, с четырёх сторон стола резко полыхнули четыре свечи, которые он раньше не заметил – казалось, до этого на столе их не было. Именно красный воск источал настойчивый рождественский запах, Юске понял это, когда аромат усилился, вызывая странное чувство, будто его укачало в машине или в самолёте. Он хватанул воздух ртом, крепче прижал к животу свой скетчбук, который подхватил и сразу обнял, как только заметил альбом. Прячась за ним, словно за щитом, Юске настороженно смотрел на соткавшиеся из плотного воздуха свечи. Они нагревалась, пропитывались теплом и источали приторную пряную сладость, все четыре стояли в старых посеребрённых подсвечниках, каждый из которых изображал какую-то часть скелета. Один – челюсть, другой – крышку черепа, а ещё была правая кисть и осколок чего-то большого, вероятнее всего части ноги, в кости которой якобы выдолбили выемку для свечи. Юске подивился мастерству и фантазии художника, выдумавшего этот набор, ведь подставки выглядели необычно и стильно. Диковатый хохот прервал его внутреннее восхищение мастером. Надламываясь на два потусторонних эха, кто-то смеялся безумно страшно и заразно одновременно, Юске даже несмело улыбнулся и по инерции снова стал осматриваться в поисках прячущегося невидимого весельчака. Где же этот жизнерадостный любитель притаиться в тени, где он смеётся так задорно и глупо? Но единственным оппонентом мальчика была неподвижная кукла, жутковатая в своём чёрно-белом костюмчике. «Кошмарный уродец всё-таки, если б не лицо!» - подумал мальчик, разглядывая игрушку напротив. - Себе аплодируй, Юске, это ты создал эту комнату и всё в ней. Здесь каждый предмет до последней чёрточки придуман тобой. И меня, в том числе, ты сделал именно таким, так что не жалуйся! - ехидно заметил голос. И Юске снова неверяще уставился на клоуна. Поверить в то, что говорит именно этот предмет, было сложно даже в сомнамбулическом состоянии. Мгновенно тени на умело раскрашенной рожице затрепетали, как бывает на речном дне. Серо-голубые всполохи подчёркивали глаза, бросали в них слепые злые блики, искривляли губы пластиковой подделки под человека в коварной ухмылке. Быстрая рябь исказила черты, клоун выглядел надменным и самодовольным. Казалось, несмотря на свои слова об авторстве, призрачный собеседник Юске считает это волшебное пространство своей заслугой. - Нет… Не понимаю, о чём ты… Как я мог создать что-то вроде этой… крутоты? – мальчик склонил голову, сейчас он выглядел ещё меньше, чем был на самом деле, совсем миниатюрным и уязвимым. Напуганный ребёнок, в этот момент ему нельзя было дать по виду больше тринадцати лет. На какой-то миг ему даже пригрезилось, что это он крошечный, а кукла большая – в человеческий рост, она возвышается над ним и смеётся. Правда, он тут же поднял взгляд и убедился, что всё, включая пропорции, находится на своих местах, а странное пластиковое существо мертво и не двигается. - Ах, как же это смешно, как забавно, вы, парни – просто умора, играть с вами одно удовольствие, - искренне веселилось двоящееся эхо, к звуку которого Юске уже начал привыкать, по крайней мере, он больше не вздрагивал ежесекундно, - Ораторское искусство – это явно не к тебе. Зато по части изобразительного и декоративного ты мастер, кроха. Почти мастер. Впрочем, огрехи и недочёты – это такая шелуха, не стоит переживать. Над этим мы ещё поработаем, не волнуйся. Я обещаю тебе успех. Так или иначе.... На этих словах он сделал хитрую паузу, которая показалась Юске подозрительной, но до того, как он успел уточнить, в чем именно подвох, потустороннее существо продолжило: - Но успех будет, со стопроцентной вероятностью, я знаю! Юске недоверчиво приподнял одну бровь, и немного настороженно поинтересовался: - Успех? Погоди... Похоже, я в дурдом загремлю со стопроцентной вероятностью. Вот это точно. Банальные порисульки в альбомах, каракули на полях тетрадок – это всё, что я умею… Я в жизни ничего не придумывал в таком духе. Скульптуры, витражи, все эти мелочи, резьба, оформление, как в театре… За окном царила чернота, и на чердаке стало темнее, но свечи разгорались ярче. И, хотя Юске не мог оторваться от изучения пластикового лица, так похожего на живое любимое лицо Йошиатсу, он готов был поклясться, что сгустившиеся плотные сумерки как-то влияли на пламя свечей, оно становилось всё жарче и выше, и даже – вот чудеса – было более оранжевым. Создавалась иллюзия, что с четырёх сторон стола их освещают и одновременно охраняют настоящие огненные столбы, джины из арабских сказок, каждый ростом с крепкого мужчину. Свечи-великаны гладили и коптили потолок, но палёным не пахло. Только явственнее и грубее хватали за горло запахи: хвоя и карамель, горячее красное вино и гвоздика, имбирь и ароматная выпечка только что из духовки. - Ты рисовал здесь, Юске, ты подкармливал меня. Так же, как и твои друзья. Йошиатсу – стихами, Такаши – музыкой. И ещё кое-чем, гадкие, особенные мои мальчики, как же я рад таким знакомым… Твои пацаны талантливы, не спорю, да только твои чёрточки и порисульки, как ты говоришь, оказались сильнее и жёстче всего. Они сработали, кроха, сложились воедино и открыли проход в это убежище. Давно у меня не было художников, пора бы и поразмяться, вы такие вкус… Я хотел сказать, славные. Как занятно… Кажется, мой последний, от перевозбуждения и радости, сам себе отрезал ухо, вот потеха-то была… Нарисуешь мне отрезанное ухо, Юске? В обрамлении остролиста и звёзд! Паренёк почему-то пропустил, прослушал последний факт и вопрос его не тронул, он всё ещё был ошарашен заявлением, что эта потрясающая комната – дело если не его рук, то его воображения и по дурацкой привычке мальчика, не умеющего правильно отвечать на комплименты, снова стал отнекиваться: - Это так глупо говорить тебе… Ты же кусок пластика, но… Даже ты лучше меня, красивая вещь, ценная, произведение искусства… А я – никто, не умею делать ничего толкового. Я и художник от слова худо…. Откуда умение и талант на такую стильную продуманную композицию? В воздухе прошелестел недовольный ироничный вздох, как ветер в наполовину затопленном гроте, как эхо, катающееся, скачущее туда-сюда, словно теннисный мячик, между двумя горными ущельями: - Почему-то творцы такие слабые, такие неуверенные в себе, всё ждут, когда их похвалят, убедят в том, что они действительно чего-то стоят. Терпят, дурашки, живут в ожидании, когда же найдётся кто-то, кто сможет заткнуть дыру в их сердце, - наверное, если бы игрушечный клоун смог, он бы вполне логично пожал плечами. Но у него такой возможности не было, были только слова ниоткуда, говорящие правду, – А потом ваше голодное сердце разбивается и становится ключом... - Стой, не хочу знать, я вообще ничего не жду, ничего не прошу, не хочу... Успех какой-то, чума... Мне вообще пора, наверно. Спасибо за дивную экскурсию, не хочу, чтоб родители, если они вдруг вздумают вернуться раньше, обнаружили меня тут одного, болтающего с призраком, - парадоксальная галлюцинация перестала даже отдалённо нравиться Юске, как только заговорила о разбитом сердце, и он попробовал дёрнуться в сторону, но ничего не вышло. Свечи насмешливо полыхнули и уменьшились до обычного размера. Тело не ответило на сигнал мозга, он даже пальцем не пошевелил, хотя всполошившееся сознание билось в истерике, будто его заперли внутри статуи мальчика. - Нет, Юске, ты никуда не пойдёшь, пока мы не договоримся о правилах, - гулкий голос звучал вкрадчиво, с деланным безразличием, под которым, как под коркой льда, пряталась страшная угроза, – Играть нужно только по правилам, а иначе неинтересно. Лазейки, трюки, разные уловки, как же я это обожаю, но если границы не обозначены, то придумывать обходные пути – безумие. Я предвкушаю, что с тобой будет невероятно интересный раунд, ты такой… экстраординарный подросток. Да и вокруг тебя много аппетитных фигур со своими способностями. Расставить, смешать и развлекаться! - Я не понимаю, о чём ты, кто ты, но я знаю – я ни на какие игры не подписывался, никакого успеха и дурацкой похвалы не просил. Мне просто было плохо, и я шёл немного помалевать в своём скетчбуке. - О, ты просил, и просишь ещё как. Твоя дыра в сердце просто вопит, зовёт на помощь. Что, неужели, твой мальчик прокатил тебя? О, эта очаровательная угрюмая истеричка! Стоило ожидать, неужто ты думал, что он захочет трахнуть тебя? Тебя! Животики надорвёшь с такой глупой самонадеянности. Из жалости или по старой дружбе? - Заткнись! - сорвался Юске, – Захлопнись сейчас же! В комнате будто стая ворон закаркала, клоун хохотал в голове Юске, правда, почти надрываясь, захлебываясь, эхо не останавливалось, оно продолжило с издевкой: - Я всегда подозревал, что твой славный Йоши умеет причинять боль не только себе. Да как талантливо! Вдребезги! Я прямо слышу хруст осколков за твоими рёбрами… Очень поэтично вышло, он будет топтать их каждый день, мучиться совестью и писать об этом стишки. - Не смей говорить о нём, ты… Ты! Кто бы ты ни был… - то, что происходило, позволило Юске наконец стряхнуть с себя внутреннее оцепенение, хотя внешне он оставался замурованным в самом себе. Так они и сидели друг напротив друга, как два каменных изваяния, вели диалог, не раскрывая рта. - Я кукла. Просто кукла. У меня нет имени. Увы, я не принадлежу к миру живых и к миру мёртвых тоже… Когда-то в древности одни народы звали нас музами, другие – джинами или колдунами. Но на самом деле я примитивное приспособление для твоего удобства, как сейчас говорят, гаджет. Такая особенная полезная штучка для тех, кто хочет прославиться, обладает каким-то даром, и главное, условие – ко мне, в эту комнату попадают лишь те дети, которые несчастны до глубины души, пропитаны ядом до печёнок. - Как гнилой мандарин, - пробормотал Юске, вспомнив слова, что он не раз слышал от Такаши. - Именно. Как красиво сказал! То, что надо! Как же я хочу играть именно с тобой! - искренне восхитился клоун, и неожиданно Юске понял, что голос больше не напоминает бездушное эхо, звучащее со всех сторон и в то же время из неизвестности. Теперь говорила именно кукла, и её интонации напоминали избалованного, капризного злого ребёнка, а не потустороннюю жуть с того света, и потому он осторожно задал вертевшийся на языке вопрос: - Что тебе надо от меня? Не похож ты на послушный бездушный гаджет. Тебе что-то нужно… - Игра! - весёлый тон куклы был переполнен недосказанностью, как земля после дождя червями, - Я починю тебя, лапочка, залатаю, я подарю тебе то, чего ты больше всего на свете желаешь. А взамен ты будешь играть со мной… в прятки! Я очень хорош в этом соревновании, - это клоун произнёс серьёзно, с гордостью, как если бы говорил о том, то является Нобелевским лауреатом. - И что будет, если проиграю? К тому же то, что я хочу, получить невозможно, - уныло произнёс мальчик. - Бьёшь сразу в яблочко, молодец, так держать! А ты не проигрывай, Ю-тян, держись так долго, как сможешь. И помни – для меня нет ничего невозможного. Будет тебе Йошиатсу и признание твоего таланта – всё на блюдечке с голубой каёмочкой, только не упусти шанс, слушайся и открывай ротик пошире. Иногда кусок пирога слишком велик, как бы ни подавиться, - на существо снова накатил приступ истеричного смеха, звуки катались по чердаку, отталкивались друг от друга, как бильярдные шары, сводили с ума. Здесь нужно было не медлить. Решительное «нет» могло бы остановить раскрутившееся тяжёлое колесо событий, или хотя бы затормозить его безумный бег. Но это легко предполагать со стороны. Правда же в том, что у каждого есть особое место, критическая точка, как у стекла, ударишь – и оно пойдёт трещинами. Юске пошёл трещинами, ответил не сразу, поколебался всего мгновение, и это определило всё. Только на миг перед его глазами встала фантастическая теперь возможность повернуть время вспять, просто ехать на велике рядом с Йошиатсу, смеяться до упаду тому, как они ловко сбежали от директора. А потом сделать то, что не сделали – сидеть на детской площадке на качелях и уплетать бургеры из любимой забегаловки, смотреть, как Йоши жуёт и пытается говорить одновременно. Потом Юске бы позвал его к себе, и он, конечно, согласился бы… - Бредятина, не буду я ничего такого делать… - неуверенно пробормотал он, не понимая до конца, о чём говорит – о неосуществившемся прошлом или об игре в прятки с пугающей куклой, словно сошедшей с постера третьесортного ужастика. - О да, я тебя понял, - рассмеялся клоун с гадкой липкой удовлетворённостью в голосе, - А теперь и ты всё поймёшь и сделаешь по правилам. Можешь взять любые вещи, которые тебе понадобятся в этой комнате. Договор заключён, и она теперь твоя, с этого момента сюда могут попасть только твои друзья, и то, только если ты того пожелаешь. И если, конечно, они достаточно несчастны, чтоб войти. Бери, что хочешь. Если чего-то не хватает, дорисуй. Юске удивлённо сжал в объятиях скетчбук, осознавая, что больше не заперт в самом себе и ничто его не удерживает в одном положении, заставляя сидеть по-турецки на чёрном столе. Подросток спрыгнул на пыльный пол, но почему-то не побежал вниз, к себе в комнату, как хотел, а, озадаченно зевнув, направился к одному из узорчатых шкафов. Контроль усилился, но уже иначе, теперь Юске стал покорной марионеткой, мысли шли своим чередом, а тело двигалось по указке, словно следуя за невидимыми нитями. Кукла продолжала сидеть в той же позе, казалось, она наблюдает за его действиями с любопытством, и даже больше – будто бы управляет ими, подсказывая, где, что лежит, нашёптывает, как именно и что нужно делать. Пока Юске искал и устанавливал на чёрном столе зеркала, друг против друга, он успел задать только один самостоятельный вопрос: - Почему Рождество? - Что? Не понимаю тебя, кроха. - Почему здесь пахнет Рождеством? - Ах, это! Есть два ответа, оба правильные. - Так не бывает! - В моей логической системе только так и случается. Одно решение – скукота. Так вот, во-первых, ты сам выбрал эти запахи, они тебя расслабляют больше других, успокаивают. Во-вторых, изначально этот праздник был языческим праздником жертвоприношения. Бога солнца, который подарил людям добрый урожай, убивали разными милыми способами, чтоб он потом возродился. Сказочки для идиотов. Но кровь была реальной, мальчиков резали самых, что ни на есть живеньких, лучших из лучших, - клоун даже задохнулся от возбуждения, сделал голодную паузу, словно слюну сглотнул, - Вот это были времена, кроха! Ты бы видел это разнообразие – сухие деревья с острыми шипами, дикие лошади в разные стороны, подрезанные сухожилия и гонки в пустыне. Какая эстетика! Ностальгия! Так что эти запахи и меня расслабляют и радуют. Видишь, как мы с тобой похожи! - Да ни за что! Ничем не похожи! - буркнул Юске, как сварливый, но все же покорный слуга, устанавливая большое серебряное зеркало на подставке, всё витое, в лепных украшениях в виде обнимающих стекло рук, напротив простого квадрата зеркала в оправе из светлого дерева. Потом на минуту мальчик замер, выбирая свечу из тех четырёх, что стояли по углам стола. Каждая подмигивала рыжим огоньком, призывала выбрать именно её, как девушка, которая хочет пойти на выпускной бал или какую-то роскошную вечеринку. А Юске было не до веселья, несмотря на то, что голос управлял его движениями, после рассказа о кровавых жертвоприношениях дизайн подсвечников больше не казался ему таким уж потрясающим, как и все его собственные прежние мрачные картины. «Что я делаю? Зачем?» - думал он лихорадочно, а рука сама, против воли, потянулась к подсвечнику-челюсти, взяла его и установила между двумя зеркалами. Пламя затрещало, заискрилось, меняя краски, на минуту почернело и выросло уже на его глазах, а не где-то в стороне. Дотронулось до скошенного чердачного потолка и упало вниз. Остальные три источника света погасли. - Можешь взять соль, кроха, так тебе будет спокойнее, а мне интереснее, - хихикнул клоун. Мальчик послушно прошёл в дальний конец комнаты, почти до двери. Как же он жадно смотрел на эту дверь, пока приближался к ней, шагая, будто заводной игрушечный солдатик, как же хотел выбежать вон из жуткой западни. Но за полметра до спасительного выхода ноги сами повернули налево к старинному буфету в изразцах, руки стали дёргать выдвижные ящики, в самом нижнем обнаружилась коричневая глиняная чашка с поваренной солью. Юске повернулся, неестественно бледный и прямой, вытянутый, как струна, промаршировал к окну, чувствуя, как под мышками выступил пот, а в уголках глаз - слёзы. Срывающееся дыхание. «Моё тело – не моё», - гудело и билось внутри тяжёлым языком колокола. Дрожь струилась по позвоночнику, белый пар вырывался изо рта. Но было не холодно, было жарко, как в пекле. Он шёл к столу, на столе его ждали. Белый грим куклы в свете свечи и луны с улицы засиял, Юске услышал мерзкий противный звук, как чечетка на костях - это у него непроизвольно стучали зубы. Клоун криво усмехался, хотя вроде бы расположение черт лица не изменилось, чёрные слёзы из его глаз в виде капли и в виде звезды блестели, как настоящие. - Давай, Ю-тян, не сопротивляйся. Завтра, уже завтра твоя жизнь изменится. Стоит только выиграть! Ты знаешь, что должен сказать. - Не хочу! - страдальчески заскулил Юске, - Пожалуйста! Не хочу, нет, - и прижал к животу с одной стороны скетчбук, с другой - чашку с солью. - Играем! - счастливо прогремело эхо. Юске обречённо склонил голову, опустил веки. Побелевшие губы мальчика мягко шлёпали, челюсти еле разжимались, сводимые судорогой, он с трудом произносил то, что от него хотели, всхлипывал через слово, но говорил: - Я создал тебе новое тело и оставлю его здесь. Пожалуйста, прими его, возьми его. Это мой дар тебе, безымянному, с этого момента можешь им пользоваться, как пожелаешь. Он испуганно открыл глаза, посмотрел на куклу, она не шевелилась, сидела всё в той же смешной позе – ладонями в стол, расставив ноги. Искристая радостная надежда затеплилась в душе, школьник подумал: «А вдруг всё было наваждением? Было и прошло, всего лишь кукла…!» - Бу! - резко выдохнул голос и расхохотался, - Продолжай, эй, лентяй! Юске снова зажмурился, стиснул оба защитных предмета в руках и быстро-быстро выпалил: - Поиграй со мной, поиграй со мной, поиграй со мной, поиграй со мной, поиграй со мной! – повторил ровно пять раз, как того требовали обожаемые клоуном правила. А дальше он произнёс фразу, которая испугала его больше всего увиденного и услышанного за этот вечер и ночь. Он уже делал и говорил то, чего не ожидал от себя, изо рта вылетали слова, казавшиеся неожиданными, теми, что придумал не он. Но это было страшнее всего: - Найди меня. Найдёшь, и я отдам тебе свою жизнь! Хотелось возмутиться, хотелось кричать, отказываться. «Нет, я не знал, меня никто не предупредил о ставке!» Но Юске чётко знал, то теперь время пошло, и его оправдания и доказательства никому не нужны. Правда была в том, что правил он не знал, что они были изначально придуманы как капкан. Он начинал с позиции проигрывающего, с позиции лоха на ярмарке, которого разводят в напёрстки, только потерять в итоге он должен был кое-что поважнее кошелька. Чудовище забавлялось с ним, чтоб разжечь свой аппетит. Нелогичная, неправильная игра ради проигрыша. Эта мысль осенила его молнией, поэтому он не стал пререкаться, а резко рванул прочь с чердака, нёсся, как полоумный под насмешливый свист и улюлюканье куклы за спиной. Всюду горел свет – в люстрах, ночниках, светильниках под потолком, в бра на стенах и в уютных высоких торшерах, периодически лампочки мигали, как рождественская иллюминация, потрескивали и гудели, парочка взорвалась за спиной Юске, когда он пролетал мимо них, и в звоне стекла ему слышался чужой смех и шаги по разбитому стеклу. Он не спустился, почти скатился кубарем на второй этаж, потом на первый, сквозь коридор мимо ванной – в прихожую. Там ещё пахло мамиными духами, и они показались самыми прекрасными на свете после вони из хвои и пряного теста. Вдруг в голову пришло, что печенюшки в виде пряничных человечков тоже вовсе не милая традиция, и они тоже напоминают принесение в жертву. Милые ни в чём неповинные фигурки сжирают так, как сейчас намереваются сожрать и его. Нет, он не дастся так просто, он убежит! Юске дёрнул ручку входной двери, раз, другой, но она не поддалась, не повернулась ни в одну сторону. С расширенными от ужаса глазами стал трясти её, и вдруг отпрянул, закричал и стал дуть на руку, пританцовывая от боли на месте, как цирковой медведь. Ручка тем временем шкворчала, словно сковорода с жареным рисом, она оплавилась вместе с замками, надежно заперев его в этом доме вместе с голодной куклой. Путь к отступлению был отрезан. Когда до него это дошло, Юске заметался по комнатам в поисках укромных местечек, где можно укрыться от призрака - любителя поиграть. Поворот на кухню, паника, никаких вариантов – окна закрыты наглухо, синяя скатерть на столе чересчур короткая, не достаёт до пола, шкафы мелкие, ни диванов с ящиками, ничего подходящего. Тёмная кухня похожа на смертельную ловушку, деться было некуда, только острейшие ножи на магнитной панели-подставке на стене блестели призывно. «И кто ещё тут на блюдечке с голубой каёмочкой?» - мелькнул вопрос. Пока Юске вертел головой по сторонам, по всем углам в доме что-то происходило: затрещало, заходило и захихикало. Шаги были повсюду, за спиной и спереди, горлу уже было больно от нарастающего турбиной сердцебиения, клокочущего на уровне шеи и в тяжелой голове, а не там, где ему положено. - Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кроха, соображай скорее, не разочаруй меня! – издевался голос, как будто в затылок Юске, у того даже пряди немного колыхнулись, словно от чужого дыхания, как если бы призрак решил подуть ему на загривок и выше. Подросток был обречён, в его доме негде было спрятаться от маленького, бродящего по коридорам пластикового маньяка. Это было бы смешно, если бы не трясущиеся руки, если бы не то, что это происходило на самом деле, и ставка в игре была не шуткой. Не помня себя, Юске опять пролетел мимо ванной, и снова побежал наверх, на второй этаж, скорее, скорее к себе в комнату. Захлопнул дверь, повернул защёлку, хотя знал, что это не помеха для клоуна, и сполз вниз. Сидя на корточках на полу, мальчик поставил чашку с солью, положил скетбук рядом, как можно тише, а затем уронил лицо в ладони и беззвучно рассмеялся. Как жаль, что Йошиатсу не узнает, ему бы понравилась эта история. Если бы можно было ему рассказать, как сдох его бывший друг, которого он больше не хочет видеть, его бы это вдохновило. Шорохи не прекращались, коттедж превратился в ворох сухих осенних листьев, то по потолку, то в коридоре раздавался топот маленьких ног, так громко и чётко топочут мыши, но это нечто было крупнее любого помоечного грызуна и гораздо опаснее. - Холодно, холодно, горячо, - услышал Юске совсем близко, и впервые в жизни почувствовал как это – когда волосы встают дыбом. Раньше он считал, что это просто фигура речи, причём довольно глупая. Кукле оставалось только открыть дверь, и конец. И вдруг его осенило, он зачерпнул рукой в чашке, и, стараясь не дышать, нарисовал вокруг себя полукруг белым порошком. За тонкой перегородкой громко потянули носом, не как маленькое существо, а шумно, как огромный зверь в зоопарке втягивает в себя воздух, а потом бьёт хвостом по поджарым бокам и атакует, прыгает на сетку, на посетителей, и те отшатываются от ограждений. Юске, чтоб сбить зверя зажмурился и представил себя мёртвым, обездвиженным, холодным… - Вот как… Холодно? – спросило сбитое с толку чудовище и побежало дальше, в другую часть дома. Юске подхватил альбом и спасительную соль и в два прыжка оказался у своего платяного шкафа. Распахнул створки и нырнул внутрь, уселся под висящим рядом брюк на вешалках, под школьными костюмами. Всего лишь передышка, вряд ли древнее нечто можно так легко обвести вокруг пальца. Дрожа, как на промозглом ветру, скрючившись в три погибели, мальчик высыпал на себя всю соль, что была в чашке. Наверное, надо было оставить про запас, но пальцы не слушались, растрясли, и вот теперь выдыхаемый изо рта морозный пар был весьма кстати. Юске устроил настоящий солёный снегопад. В эту ночь он был уверен, что умрёт, но сдаваться не хотелось, даже если его и загнали в угол, он всегда был таким, старался до последнего, когда было действительно тяжело. - Ты знаешь, нас почему-то считают пустыми. Вообще-то это обидно, - говорил клоун в его голове, и голос звучал приглушённо, значит, он бродил где-то в другом месте, и Юске пока был в относительной безопасности, - Якобы куклы бездушные, в них ничего нет. А сами-то вы какие, забавные человечки? Даже ваш моторчик, самый важный орган, глупая мышца – полая. А сосуды, а мысли? Мои сладкие безмозглые дружочки! Где ты, мой кроха? Оставалось только дрожать и прятаться в тёмном углу, что Юске и делал, чувствуя себя птицей в силках, мышью в мышеловке. Он уткнулся носом в колени, на животе лежал альбом с рисунками, чашка под левой рукой, и соль была повсюду – в волосах мальчика, на ресницах, за воротом, даже, казалось бы, в порах кожи. Он был уверен, что погибнет. Даже если не от рук куклы, то от истерики. И уж никак не мог предположить, что заснёт в такой ситуации, нелепо скукоженный, с колотящимся пульсом. Но Юске заснул. Ему снилось Рождество. Самое настоящее, всамделишное, никаких жертвоприношений. Зато светящиеся витрины, яркая упаковка, блеск и праздничные цвета повсюду. И эти запахи такие дурманящие, ласкают, укачивают, как в колыбели. Юске спал в своём шкафу и не слышал, как в окно его спальни ударился камешек. Сначала один, потом другой. Потом кто-то, как всегда нетерпеливый, начал обстрел садовой мелкой галькой, не думая о том, что может разбить стекло и получить нагоняй. Хуже того, не зная, что внутри дома сейчас опасно. - Юске! Прости меня, не дуйся! Я знаю, что ты не спишь, у вас свет горит везде, как в Рождество! Юске! Эй! – громче и громче позвал кто-то из сада. Потустороннее бормотание по углам и шум шагов затихли всего на мгновение, чтоб смениться довольным победоносным кличем: - Горячо!