С долей откровения

      И ничего в этом не было такого. Ну, подшучивали они над Иккингом, ну, издевались немного, ну и что? Он же такой, что невольно вызывает один только смех. И ничего плохого нет, что он вместе с остальными смеется, когда Иккинг вдруг падает или роняет что-то, или показывает свою никчемность. Зато у него происхождение хорошее, и в будущем он будет вождем. Чем не радость?       Рыбьеног убеждал себя в этом каждый день. Каждый день, когда он вместе с ребятами насмехался над этим тощим неказистым мальчуганом. Да и ведет он себя правда смешно, даже его одежда выглядит смехотворно – как не посмеяться? Рыбьеног вот сразу устроился в команде популярных, поэтому считал себя достойным, а Иккинг… он не достоин их дружбы. Он дурачок… кажется.       Сколько бы Рыбьеног не пересекался с ним, Иккинг вел себя отстраненно. Ходит скованно, держась у стены, вот только взгляд у него, что не нравилось Ингерману, был не «простеньким», а высокомерным. Пафосным.       Иногда со страхом Рыбьеног думал, что когда Карасик станет вождем, он их погубит за то, что они насмехались над ним. Но Сморкала всегда успокаивал его, что такой дохляк не доживет до совершеннолетия. И Ингерман снова успокаивался, продолжая смеяться со всеми.       Рыбьеног все искал причины для своей неспокойной души. К примеру, разве могут Иккинга назначить вождем? Кажется, и Стоик это понимает. Кому надо, чтобы Олухом правила смехотворная веточка? Только бед на остров наведут. Нет, Иккинг не может быть вождем. Разве сможет он когда-нибудь стать таким сильным как его отец? Таким храбрым, жертвенным, умным? Нет, никогда. Этому парню самое место на побегушках в кузне. Нечего ему делать во главе острова.       И Рыбьеног снова облегченно вздыхал.       Но его взгляд все заставлял Ингермана содрогаться. Такому хилому парнишке стоило бы испуганно озираться по сторонам, как загнанная в лапы хищника мышь, а он так смело смотрел в глаза окружающим. Эх, как много он о себе возомнил, как много. Такому наглецу точно не быть вождем.       В тот вечер в обеденном зале было тихо, все уже давно занимались своими делами. Сморкала все лип к бедной Астрид, а близнецы творили безумие. Рыбьеног сидел за соседним от Иккинга столом. Ингерман заметил, что тот поставил тарелку с едой поодаль, а сам что-то записывал левой рукой в своем блокноте. Пожалуй, тогда для Рыбьенога эта была единственная особенность Карасика. На их острове никто больше не был левшой, кроме него. Этот тип снова отличился.       Иккинг не замечал заинтересованного взгляда Ингермана, продолжая что-то чертить угольным карандашом. На этот раз его взгляд не был высокомерным, а был каким-то странным. С нотками сумасшедшего блеска, заинтересованный. Рыбьеног отодвинул пустую тарелку в сторону и попытался чуть приподняться, чтобы увидеть, что же рисовал там Иккинг, но случайно с громким треском опрокинул лавку, подняв огромный шум. Эхо стука отразилось по всему залу и все, кто сидел здесь, вздрогнули. Карасик только что не вскочил с места от испуга, выронив карандаш.       — Извините! – смущенно пролепетал Ингерман, поднимая лавочку. Он не заметил, что Иккинг все продолжал смотреть на него. А когда почувствовал на себе чужой взгляд, приветливо улыбнулся.       — Эй, Иккинг, – с наигранной веселостью сказал он. – Как дела?       Тот удивленно вскинул брови.       — Нормально, – прошептал он и принялся оглядывать пол. Рыбьеног непонимающе выпучил глаза, когда взгляд Карасика остановился на его ноге. Ингреман опустил голову, обнаружив, что встал прямо на угольный карандаш, которым недавно рисовал Иккинг. Только теперь он состоял из трех частей.       С досадой Рыбьеног взглянул на Карасика, ожидая, что тот прожигает его ненавистным взглядом, продумывая, как убьет его в будущем. Но вместо этого мальчуган просто грустно вздохнул и закрыл блокнот, поднимаясь с места.       — Я случайно, – оправдывался Ингерман, чувствуя, как краснеет. – Правда, случайно.       — Все у вас случайно, – раздраженно отозвался Иккинг, но потом сменил тон, дружелюбно улыбнувшись. – Я понимаю, ничего страшного.       — Точно? – подозрительно прищурился Рыбьеног.       Карасик оторопел.       — Точно. Почему ты так смотришь на меня? – искренне поинтересовался он.       — Ну, вдруг ты хочешь убить меня, – ляпнул Ингерман и тут же поджал губы.       Иккинг некоторое время не двигался, приоткрыв от удивления рот.       — Прошу прощения? – сипло выдавил он.       Рыбьеног чувствовал ту же неловкость, что и Иккинг. Первый не находил, что ответить, поэтому озирался по сторонам, то и дело пожимая плечами и размахивая огромными руками, а второй застыл на месте. Щеки у него краснели.       — Я… – Рыбьеног нервно улыбнулся, – ну… то есть, я хотел… сказать, что это просто… тебе обидно.       — И поэтому я должен убить тебя? – непонимающе спросил Карасик, не глядя шаря рукой по столу в поисках блокнота.       — Нет-нет, - тут же оправдывался Ингерман, – я вовсе не это хотел сказать. Просто, это случайно вырвалось.       — Случайно? – удивленно спросил Иккинг. – И как часто у тебя возникают мысли об убийствах?       Рыбьеног был похож на переспелый помидор.       — Это совсем не то, что я хотел сказать. Я, в общем-то, эм… Я вовсе не думаю об убийствах. И ты тоже. Не думаешь ведь?       Он со странной надеждой взглянул на Иккинга, что тот, к удивлению Ингермана, пошатнулся, выразив в глазах необычайный гнев и презрение.       — Ты думаешь, что я собираюсь убить тебя?       — Ну, не только меня, – решился ответить Рыбьеног, – всех нас. За то, что мы… смеемся над тобой.       Карасик разочарованно покачал головой, и на лице его появилась горькая усмешка.       — Только потому, что вы смеетесь надо мной, не значит, – зло шептал он, – что я желаю вам зла. Смеетесь – продолжайте в том же духе. Я не дурак, чтобы как-то мстить вам сейчас или в будущем, когда стану вождем…       При этих словах Рыбьеног невольно сглотнул, со страхом глядя на Иккинга.       — Проклятье, да у меня и в мыслях не было. Я не собираюсь вас трогать, тем более, пока ваш смех оправдан.       — П-п-пока? – заикаясь, спросил тот.       — Да, – коротко ответил Карасик, и в глазах его что-то недобро сверкнуло.       Ингерман со страхом сглотнул, переминаясь с ноги на ногу. Иккинг молчал и уже собрался было уходить, как Рыбьеног вдруг осмелился поднять голос:       — Так ты точно… Не хочешь нас убивать?       Юноша грустно улыбнулся и опустил голову.       — Знаешь, я думал, что, когда стану вождем, вы просто перестанете надо мной смеяться и начнете уважать меня. Сам посуди, тогда и делать ничего не придется, верно? – он тихо вздохнул. – И на самом деле, ты первый, кому я об этом говорю.       — Спасибо, – вдруг сказал Рыбьеног и, не глядя на удрученного Иккинга, мелкими шажками двинулся к выходу.

***

— Иккинг! Иккинг! – Рыбьеног на всех парах мчался к остановившемуся у своего дома Карасику, радостно размахивая каким-то куском пергамента. Когда Ингерман остановился, он не давал ему объяснений ещё около минуты, так как пытался утихомирить свое дыхание. Иккинг с сожалением смотрел на задыхающегося друга, думая о том, как долго он бежал сюда. Видимо, он был чем-то так воодушевлен, что совсем забыл о своем драконе.       — Ик-кинг, – тяжело проговорил Рыбьеног и широко улыбнулся. – Ты не представляешь, что я обнаружил.       — Боюсь представить, – с легкой улыбкой ответил тот и скрестил руки, готовясь слушать.       — Я летал на Сардельке, думая о том, как прекрасен наш край, как вдруг наткнулся на стаю Жутких Жутей!       Иккинг удивленно хмыкнул.       — Не замечал их раньше.       Рыбьеног покачал головой.       — В этом-то и дело, – пояснил он, - они не живут здесь. Они прилетели сюда и, судя по всему, ненадолго.       На вопросительный взгляд друга, Ингерман только шире улыбнулся.       — Они пролетали мимо и – о Тор всемогущий! – как прекрасно это было.       — Рыбьеног, – мягко перебил его Иккинг, – может, ты объяснишь, что случилось?       Ингерман воодушевленно поднял ладонь к небу – искрящийся восхищением взгляд был направлен куда-то в сторону голубого неба – и застыл, подбирая какие-нибудь красивые слова для описания увиденного.       Иккинг терпеливо ждал, периодически поглядывая в ту сторону, куда смотрел его друг, но, когда кроме пиков деревьев упирающихся в небесное полотно, он не видел ничего другого, оборачивался обратно. Ингерман так и стоял застывший.       — Эм, – чуть испуганно протянул Карасик, – Рыбьеног, ты завис?       Тот вдруг вздрогнул и посмотрел на Иккинга с той же безумной улыбкой.       — Жути… они, – тихим голосом говорил он, точно боялся спугнуть момент из своей памяти, - танцевали.       — Танцевали, – бездумно повторил Карасик, всем своим видом показывая, что ничего не понимает.       Рыбьеног закивал головой.       — Они летели и танцевали целой стаей. Иккинг, это было чудесно, как жаль, что ты этого не видел! – воодушевленно говорил он. – Но я же не дурак, я зарисовал! Вот.       И он протянул Карасику оборванный лист бумаги, на котором были нарисованы какие-то каракули. Иккинг слабо улыбнулся, глядя на художественные данные Рыбьенога, надеясь, что тот этого не увидит. Но Ингерман тут же возмущенно залепетал:       — То, что ты умеешь рисовать, не значит, что и остальные должны.       — Ладно, ладно, – пошел на попятную Иккинг, в защитном жесте выставив ладони. – Извини. Просто у тебя своеобразный стиль.       Рыбьеног обиженно засопел и гордо поднял голову. И тут же все его недовольство улетучилось, стоило ему вспомнить тот великолепный танец.       Иккинг долго всматривался в рисунок, пытаясь разобрать в нем хоть что-то. Линии были смазаны, обрывочны, и все они не имели никакого смысла, составляя какую-то кашу темных черточек. И ясное дело почему.       — Переверни.       — Ох.       Карасик стыдливо прикусил губу и принялся снова смотреть на рисунок. Теперь эти очертания приобрели какую-то идею. Вот у дракончика крылышки. Или это глаза такие. Иккинг с досадой посмотрел на воодушевленного друга, чувствуя себя виноватым в том, что не может ничего понять. Однако время у него ещё было, и вскоре он понял затею Ингермана. Кажется, до него начала доходить эта своеобразная перестройка Жутей, их совместно передвижение, кручение. Иккинг улыбнулся и закивал головой, поражаясь тому, что Рыбьеног заметил такое чудесное явление.       — Надо же, – сказал он, чем привлек внимание друга, – это удивительно.       — Тоже считаешь? – залепетал Рыбьеног, сложив ладони. – Мне правда очень жаль, что ты не видел этого. Я хотел тебя позвать, но испугался, что они улетят к этому времени, и я только зря тебя растормошу. Да и к тому, если честно, приятно быть первооткрывателем.       — О да, – согласился Иккинг, улыбаясь, – поверь, я знаю это чувство.       — Ещё бы, – ответил Ингерман, – первый человек, который увидел Ночную фурию и выжил. Да ещё к тому же и подружился с ней. Нам ни за что не догнать тебя.       Карасик смущенно пожал плечами.       — Нагоните, – сказал он почти шепотом, – нагоните…       — Ты ведь не обижаешься, что я первым открыл это, – грустно поинтересовался Рыбьеног, вызвав у Иккинга удивленный взгляд.       — Ты опять за свое? – с нотками раздражения спросил он. – Я рад за тебя. Я, честно говоря, был бы счастлив, если бы каждый из вас открыл что-то новое. Не мне все время быть первооткрывателем.       Ингреман виновато улыбнулся.       — Да, прости, – сказал он и после тяжелого вздоха добавил: – Не смотря на то, что я первооткрыватель, ты будешь первым, кому я расскажу об этом.       — Спасибо, – искренне ответил Иккинг.