Spectrum (Спектр)

Вечер в квартире по адресу Бейкер-стрит, 221b проходит на удивление тихо. Шерлок сидит за кухонным столом, исследуя (поливая какой-то отвратительно пахнущей жидкостью) очередные части тела (пальцы ног), наглым образом позаимствованные из морга у мягкосердечной Молли. Джон сосредоточенно и немного лениво размышляет над тем, что приготовить на ужин: то ли обычную пасту с томатами, то ли рис с овощами. За окном — весна, яркая, живая, свежая, смывающая с мрачного Лондона липкую паутину серости и дождливой мглы, ставшую привычной за осень и промозглую зиму. С момента неудавшегося похищения Джона прошло около двух месяцев, и нельзя было сказать, что их отношения далеко продвинулись. Стали теплее — да, возможно. Стало больше тёплых, уютных, привычных уже прикосновений — начиная со случайных столкновений, когда они передавали друг другу предметы, заканчивая целенаправленными, предельно нежными и показывающими я-здесь-и-я-с-тобой прикосновениями: полуобьятиями, поглаживаниями кончиками пальцев, твёрдо сжимающими ладонь при необходимости. И не то чтобы Джону этого мало — нет, не совсем так, он явно не хочет выискивать возможный катализатор для ускорения развития их отношений. Но Джону всегда было мало Шерлока. После Рейхенбахского падения особенно. То время, что они провели порознь, то чудовищное ощущение невосполнимой потери — будто его сердце и впрямь выжгли из груди, то чувство собственной неполноценности без Шерлока — всё это до сих пор вызывает в нём потребность в постоянном подтверждении того, что несносный детектив здесь, рядом, живой — не в пример живее многих прочих. — Я голосую за пасту, — подаёт голос Шерлок, выбрасывая результаты эксперимента в специальное ведро для подобного рода отходов (на его наличии когда-то давно настоял Джон) и складывая промытые колбы в коробку. — Что? — переспрашивает Джон, отрываясь от своих безрадостных размышлений. — На ужин будем есть пасту — это быстрее, — немного раздражённо повторяет Шерлок. — Ладно, — соглашается Джон, доставая из холодильника овощи. — В шкафчике возьми спагетти и свари. Справишься? — усмехается Ватсон, поставив кастрюлю с водой на огонь. — Конечно же, — немного оскорблённо вздёргивает нос Шерлок. На узкой кухне они перемещаются только так, как это могут делать люди, знающие друг друга много лет, прожившие бок о бок долгое время и прошедшие рука об руку через сотни испытаний. Никаких неловких столкновений, лишних слов и просьб — идеально отлаженный танец для посторонних и привычный симбиоз для них самих. В такие моменты случайных прикосновений становится всё больше, чувство уютного, домашнего комфорта усиливается, а синтез непрочитанных мыслей и невысказанных чувств достигает своего апогея. Через час они уже сидят за столом, медленно поглощая ужин и немного смущённо улыбаясь друг другу — так было каждый раз, когда они ужинали вместе. — Посуду моешь ты, — самодовольно говорит Шерлок, явно пытаясь спихнуть процесс на Джона. — Почему это? — спрашивает Ватсон, подозрительно нахмурившись. — Потому что я уже мыл сегодня всё перед ужином, — нагло фыркает Шерлок. — Это был твой эксперимент, конечно же, мыть всё должен был именно ты, — медленно проговаривает Джон, глядя на то, как Холмс сосредоточенно накручивает на вилку макароны. — Стоило попытаться, правильно? — мягко улыбается Шерлок, столкнувшись одобрительно с острыми коленями Ватсона. Джон улыбается в ответ. Ему, в общем-то, ничего больше и не остаётся — только счастливо улыбаться и пытаться не слишком сильно поражаться тому, насколько сильно диссонирует невинная, детская фактически непосредственность детектива в бытовых вопросах и холодная, предельная концентрация на месте преступления (позволяющая, тем не менее, иногда совершенно несерьёзно хихикать рядом с очередной несчастной жертвой). — Джон. Глубокий баритон Шерлока мягко прерывает поток размышлений Ватсона, вытаскивая его из бесконечной круговерти мыслей, не позволяя погрузиться окончательно, нащупав при этом дно — самую суть, самую сердцевину — поражающую глубину всего того, что происходит с ними двумя. Слишком рано. Они не готовы. Не сейчас, не тогда, когда они ещё колеблются, не в силах ступить в эти бездонные воды, не тогда, когда они мёрзнут на берегу, взрыхляя пальцами ног влажный песок. — Я разведу огонь, ладно? — откашлявшись, предлагает Джон. Шерлок моргает, отвлекаясь от сканирования выражения лица доктора — обычного, въевшегося под кожу времяпрепровождения, никогда не надоедающего и с каждым разом становящегося всё увлекательнее. Он знает Джона Ватсона. Его лицо отпечаталось у него на внутренней стороне век, светясь фосфоресцирующими красками, сияя ярко неоновыми огнями. Каждое выражение лица, всяческая гримаса, маска, которую Джон натягивал в неловкие, неудобные ситуации — всё это было надёжно сохранено в самом центре Чертогов и запечатано с пометкой «хранить до последнего вздоха». Шерлоку хочется больше. Ему нужно больше данных — больше Джона в нём самом. Ему нужен Джон в каждой его клетке — вместо цитоплазмы и ядра, вместо чёртовых митохондрий, синтезирующих его главный источник энергии*. Джон Ватсон определённо предельно важен для Шерлока Холмса. — Хорошо, — говорит Шерлок, откладывая вилку. — И будь добр, доешь то, что у тебя в тарелке, — строго наказывает Джон, вставая из-за стола и направляясь к мойке. — Ладно, — раздражённо фыркает Шерлок, снова берясь за вилку и накалывая помидор. — Чай будешь? — спрашивает Джон примиряюще. Каждая попытка заставить упрямого детектива поесть может закончиться грандиозной ссорой или же наоборот, вполне мирным соглашением — я ем, а ты будешь должен, когда-нибудь я взыщу сполна. Определить заранее, что это будет на этот раз, невозможно — настроение Шерлока меняется, как погода весной — утром мрачный; час спустя скучающий; днём, если подворачивалось удачное дело, — охваченный нервным возбуждением, с горящими, обжигающими глазами, которые в один миг могли полыхнуть арктическим холодом и заморозить любые предпосылки к тёплым чувствам на много миль вокруг и на долгие часы вперёд. Он непредсказуем, как переменчивые океанские течения, но в этом и есть его истинное превосходство — гибкость ума и жёсткость логических выкладок. — Буду, конечно же, — отвечает Шерлок, ожесточённо запихивая в рот вилку с намотанными на неё, как нитки на катушку, спагетти в томатном соусе. Джон мягко усмехается и, проходя к плите с кипящим на ней чайником, треплет детектива по копне курчавых волос. Шерлок тут же довольно жмурится и подставляется под нехитрую ласку, мысленно запоминая и каталогизируя свои ощущения: тяжёлая мягкость Джоновой ладони, его пальцы, пропускающие пряди волос между собой, общая мимолётность движения — непринуждённость и незамысловатость, вызывающая тёплое чувство где-то глубоко внутри и обжигающая на выходе — он бы покраснел, если бы на самом деле умел это делать. С чашкой свежезаваренного Эрл Грэя Джон идёт в гостиную, не обращая внимания на то, насколько сильно Шерлок выпал из реальности. — Пока не поешь — из кухни ни шагу, — с нагловатой ухмылкой говорит Джон, проходя мимо Шерлока и заставляя того издать протестующий стон. Час спустя несчастная паста съедена, в камине горит огонь, смешивающий в себе одновременно нежный янтарный, глубокий тициановый и яркий мандариновый. Сидеть на узком диване, то и дело соскальзывая и уютно облокачиваясь друг на друга, пить резковатый чёрный чай с терпким запахом бергамота и бездумно (ну, или почти бездумно — в случае с Шерлоком на полную остановку мыслительных процессов нельзя было рассчитывать) смотреть в вибрирующую глубину камина — это так привычно, так неуклонно соблюдаемо каждый вечер, что отсутствие хоть одного из компонентов вызывает острое неприятие и категорический протест. Это успокаивает, становясь чем-то вроде константы в их быстротечных жизнях. Каждый вечер сводится к вот этому: потрескиванию дров и углей в камине, аромату Эрл Грэя и дружеского плеча рядом. Внезапно Шерлок отставляет чашку с недопитым чаем на кофейный столик и, согнув свои длинные конечности, укладывается к Джону на колени, повернувшись лицом к пылающему пламени в камине. Такое происходило нечасто — всего пару раз за прошедшие месяцы — и не поддавалось никаким логическим расчётам. Шерлок просто укладывается к Джону на колени, обхватывая ладонью правое бедро и выводя длинным пальцем на нём какие-то ему одному ведомые надписи. Ватсон подозревает, что это отчёты о проведённых экспериментах и формулы используемых в них химических уравнений. Очарование момента заключается в том, что Шерлок полностью открыт, беззащитен в своём безоговорочном доверии Джону. Ватсон запускает руку в густые волосы детектива и начинает медленно поглаживать, распутывая непокорные кудри и чувствуя, как они скручиваются между его пальцами. Ленивый вечер. В такие моменты единение чувствуется не менее, чем в ситуациях, где в крови бурлит адреналин, толчками выплёскиваясь в бурные потоки, проносящиеся так, что возникает стойкий шум в ушах. Единение это другого рода: спокойное, чуткое, невыразимо восхитительное, обволакивающее и сводящее весь мир, всю вселенную к ощущению шелковистости тёмных прядей и острым локтям, упирающимся периодически в мышцы бедра. Это тот симбиоз, который ни один не хочет терять. И ни один не смеет разрушить.