Spectrum (Спектр)

Всё началось с нарциссов. Нежного букетика, принесённого миссис Хадсон и поставленного на каминную полку на почётное место рядом с бездумно уставившимся пустыми глазницами черепом. Нарциссов всего семь штук: на тонких изящных ножках, с хрупкими светло-жёлтыми головками, слегка склонёнными набок. Оксюморонные цветы — столь же нежные и ласковые, сколь холодные и отстранённые. Джон не знает, дело ли только в этом, не ему одному очевидном совпадении и точном попадании в характер восхитительно заносчивого детектива. Быть может, дело и в том, что у миссис Хадсон произошла серьёзная размолвка с одним из квартирантов миссис Тернер, и он принёс ей букет в знак извинения, миссис Хадсон его не приняла, равно как и любые попытки исправить ситуацию, и таким образом нарциссы оказались в захламлённой гостиной квартиры 221b. Это всё не имеет значения, потому что в это раннее солнечное утро важно только одно — Шерлок Холмс, стоящий рядом с камином и задумчиво гладящий кончиками пальцев ярко-жёлтые лепестки жонкиля*. Нежно гладящий, если быть точным. Джон несколько раз моргает и нервно откашливается. В последний раз он был так поражён, когда увидел вновь своего друга живым и здоровым на пороге своей крохотной квартирки, которую он начал снимать меньше месяца спустя мнимого самоубийства Шерлока. Вот только на этот раз хрупкость момента нарушать не хочется — наоборот, хочется запечатлеть это на подкорке, запомнить навсегда, вытатуировать на своей сетчатке — настолько необычен и одновременно мучительно прекрасен Шерлок в этот момент. Взлохмаченные после бессонной ночи тёмные кудри, мягкий изгиб спины, широкие плечи — весь сплошные углы и остро торчащие кости — он кажется удивительно хорошо сложенным: высоким, статным, стройным, неожиданно ранимым в своей сонной флегматичной задумчивости. Джон едва слышно делает шаг вперёд, вступая в солнечный луч, ясно высвечивающий танцующие пылинки в воздухе — практически сплошное их с Шерлоком ДНК, соединённое и извивающееся спиралями и хаотично — прямое подтверждение теории Броуна о беспорядочном движении частиц**. Шерлок едва заметно вздрагивает, явно замечая приближение Джона, но виду не подавая и не прекращая размеренные поглаживания. Всё это выглядит одновременно неожиданно и предполагаемо, но всё же не противоестественно, будто это нормально — восхищаться нежностью утреннего света и хрупкостью нарциссов под пальцами, думая при этом, судя по сосредоточенности, не менее чем о новой классификации наркотических препаратов согласно личным предпочтениям Холмса. Джон внутренне содрогается. Не стоит об этом думать. Не в это сонное воскресное утро. Не тогда, когда единственное, чего хочется, — это подойти к детективу и обнять со спины, цепко хватаясь пальцами за тонкую застиранную серую футболку и утыкаясь носом в тёплую, солнцем нагретую спину. А Джон Ватсон не тот человек, который противится таким невинным желаниям. Поэтому уже через несколько мучительно долгих секунд Джон стоит за спиной у Шерлока, обхватывая его угловатое тело и вдыхая знакомый запах: немного химикатов, сандалового дерева (шампунь) и грозового воздуха — смесь озона и мокрого асфальта. — Пока есть цветы, человек может надеяться,*** — подаёт голос Шерлок, звуча сипло и немного простуженно. Джон согласно хмыкает, прижимаясь всё крепче. Он думает о том, насколько все недооценивают Шерлока, насколько часто этот прекрасный человек оказывается объектом неуместных насмешек и ухмылок. Джон не слеп. Он очень ясно видит все недостатки Холмса, тщательно им культивированные, и не последнюю роль в этом играет сам Ватсон. Но вот такие моменты — когда Шерлок погружается в свои мысли, одновременно с этим отпуская, растворяя свои рамки в кислотном растворе, выбеливая свои беспорядочные мысли в неразведённой Жавелевой воде,**** — в такие моменты всё кажется идеальным. Потому что таким оно и есть. И человечность Шерлока, тщательно скрываемая, проступает, как краска на лакмусовой бумажке, выходит на поверхность, осторожная, как дикий зверь. — Люди будут надеяться, пока у них будешь ты, Шерлок, — фыркает внезапно Джон. — Детектив в забавной шляпе. — Джон… — неуверенно тянет Холмс, опуская цветок обратно в вазу, отчего он, немного покачнувшись, облокачивается об узкое горлышко. Шерлок разворачивается в объятиях Джона и наклоняется, уткнувшись тёплым носом в изгиб между шеей и плечом, влажно дыша и едва слышно шмыгая. — Джон, я неидеален. — Нет, конечно же, — ухмыляется Ватсон. — Ты самая настоящая заноза в заднице; ты просто невероятно раздражающий и абсолютно игнорирующий любые социальные нормы; ты совершенно не имеешь понятия, что холодильник — не лучшая среда обитания для частей тела не так давно умерших людей; ты наглый, бесцеремонный, совершенно потрясающий обормот, который влез вместе со всеми своими длинными конечностями мне в голову, сердце и в душу, если она на самом деле есть, и не желает вылезать оттуда. — Я… — растерянно тянет Шерлок и замирает, крепко зажмурившись и пытаясь справиться с потоком новой информации, обрушившейся на него, как лавина. Он не силён в выражении собственных чувств, но ещё более неловок он в принятии чужих. Но это же Джон, и он не может — не имеет права — позволить себе всё испортить. — Молчи, Шерлок, просто молчи, — мягко улыбается доктор и нежно проводит рукой по ясно вступающим позвонкам — настолько хорошо прощупывающимся, что, кажется, он может пересчитать каждый отдел позвоночника независимо друг от друга: остро торчащие позвонки шейного, мягкий изгиб грудного, короткая часть поясничного, дальше шёл крестец и копчик — территория пока что заказанная, но от этого не менее соблазнительная. — Я всё понимаю и ничего не требую, — осторожно говорит Джон и немного отстраняется, пытаясь заставить Шерлока посмотреть на него. Тот щурится, как недавно разбуженный кот, пытающийся казаться наглым и невинным одновременно и определённо не преуспевающий ни в том, ни в том. — Сейчас мы пойдём на кухню, я сделаю тебе чай и тосты, а потом, если сюда не примчится Лестрейд, мы будем заниматься чем-то ленивым и повседневным. Можем даже к Молли сходить, — улыбается Джон и тянет Шерлока за руку в сторону раздвижных дверей. Шерлок любит смотреть, как Джон делает чай. Он не просто засыпает заварку в чашки и заливает её кипятком — он священнодействует. То же благоговение и откровенное восхищение тем, что он делает, Шерлок видел лишь тогда, когда Джон смотрел на него, касался его пальцами — уверенно, прямо, твёрдо заявляя он-мой-и-больше-ничей. Шерлок с благодарностью обхватывает чашку с «Английским завтраком»,***** согревая внезапно замёрзшие руки. Джон с довольной улыбкой наблюдает за ним: за тем, как детектив жмурится, вдыхая острый запах чёрного чая, за тем, как Шерлок страдальчески вздыхает, глядя на тарелку с тостами с абрикосовым джемом, за тем, как тот делает осторожные глотки. Всё это только их: принадлежит лишь им. Когда с завтраком покончено, приходит Лестрейд. Глаза Шерлока загораются, когда он выслушивает его, вникая в мельчайшие детали дела, перебивая и переспрашивая. — Идиоты! Почему вы не позвали меня сразу? — возмущённый крик Шерлока звучит приглушённо из-за двери спальни, где он скрылся несколько минут назад, чтобы переодеться. — Может потому, что это всё же наша прямая обязанность — расследовать преступления самостоятельно, не прибегая к чужой помощи? — немного возмущённо произносит Лестрейд. А потом его глаза наконец обнаруживают то, что выбивается из привычной картины. — Нарциссы? Серьёзно? — поражённо спрашивает инспектор и уставляется на Джона широко раскрытыми глазами. — Это миссис Хадсон, — фыркает Джон. — Уж не думал ли ты, что это я подарил их Шерлоку? — Именно об этом он и подумал, — бросает пренебрежительно детектив, хватая пальто с вешалки. — Джон? — выжидательно смотрит он на Ватсона. — Да, я иду, не смотри ты так на меня, — закатывает глаза Джон и подходит к вешалке. — Не смотреть на тебя как? — нагло улыбается Шерлок, повязывая на шею — господи боже, Джон жизни не представляет без этой шеи, длинной и молочно-белой, заслуживающей отдельного параграфа в описании внешности Холмса — тёмно-синий шарф. — Так, будто ты хочешь его съесть, — Лестрейд толкает Джона плечом, заслужив мгновенно гневный взгляд Шерлока. Джон заливается восхитительным румянцем. Дело оказывается до безобразия простым: прелестную розу сорта «Sweet Juliet», выращенную специально для Международной цветочной ярмарки, украл сын несчастной садовницы, чтобы продать на чёрном рынке и погасить долги (азартные игры всегда были его слабым местом — это Шерлок вычислил в первые пять секунд общения с нервным, необщительным и агрессивным подростком). — Ты всё ещё уверен, что цветы даруют людям надежду? Та несчастная явно так не считает, — спрашивает Джон, когда они уже едут в кэбе домой: голова Шерлока покоится на плече у Джона, а их пальцы сплетены. — Всё ещё уверен, — твёрдо произносит Шерлок. — Эта роза была его последней надеждой — не продал бы он её, парня ждала бы расправа более жестокая, чем обычный выговор со стороны правоохранительных органов и отозванное заявление матери. — Возможно ты и прав, — соглашается Джон. — В любом случае, на вечер у нас есть бутылка отличного Жёлтого Шартрёза и много свободного времени. Есть предложения? — кажется, улыбку доктора можно ощутить на молекулярном уровне, уж Шерлок в этом не сомневается. — Ох, Джон, я мог бы предложить тебе столь многое, если бы этого не было для нас чересчур, — с притворной печалью вздыхает Шерлок. — Но сегодня вечером мы просто выпьем за удачное завершение дела и постараемся не пьянеть — иначе я буду отвратительно шепелявить. И Джон Ватсон уверен в том, что его единственная цель на этот вечер — выяснить, сколько Шартрёза ему нужно будет влить в Шерлока, чтобы полюбоваться очаровательной (он точно в этом уверен) шепелявостью идеального Шерлока Холмса.