Тобирама Сенджу

      Кисточка замерла у самого лица.       — Ты… уверена? — Вновь засомневалась Аканэ.       Тобирама вздохнула.       — Да, уверена.       — Но, может быть, на другое место? Их ведь не смоешь, на всю жизнь останутся.       Отговаривать младшую Сенджу казалось делом бесполезным, но, кто знает, может она передумает, откажется в последнюю минуту. Чакра-татуировки — они навсегда, они будут «расти» вместе с человеком, облегчая ему контроль чакры. Ничего общего с боевой раскраской, которую можно смыть, можно перерисовать; ничего общего с обычными татуировками, которые сотрет время.       Аканэ имела право медлить. Ей чакра-татуировки нанесли еще в родном клане, задолго до того, как она вошла в семью Сенджу. Кажется, в два или три года. Две клыкообразные полосы на щеках по-прежнему помогали управляться с большими объемами чакры и использовать мощные техники.       Весь клан Сенджу не щеголял с татуировками лишь потому, что выносить искусство за пределы родной вотчины Аканэ запрещалось. Сколько бы ни пытались старейшины выведать секреты состава краски, к каким бы уловкам ни прибегали, лишь бы получить заветный рисунок, но оставались с носом. Традиции предков превыше всего.       Единственной, кому татуировки могли быть переданы, так сказать, по наследству, так это дочери. Тобирама как об этом прознала, так попросила поделиться знанием. Знанием родительница делиться отказалась, но нанести татуировки согласилась, выложив на стол самые разные узоры. Неброские, но замысловатые и красивые.       Тобирама, однако, от них отказалась. Чем были полосы у мужского альтер-эго, она, конечно, знать не знала, — шрамы ли, боевая раскраска ли, а то и вовсе такие же чакра-татуировки — но от образа решила не отходить, взяла чистый лист и тремя быстрыми движениями обозначила, где хочет поставить метки.       Ярко-красные линии на скулах и подбородке Аканэ не оценила. Ни капли дикой грации или шарма! Но дочь отчего-то уперлась и ни в какую не принимала другие варианты. Женщине оставалось только поджать губы и уйти мешать краску.       Как заметила Тобирама, в краску добавлялась настолько концентрированная чакра, что её можно было различить невооруженным глазом. К тому же, плотность синего свечения подозрительно напоминала кисель. Неужели кеккей генкай? Ничего подобного девочке раньше видеть не доводилось, даже в сериале.       И вот она сидит и ждет, пока ей нанесут татуировки. Час уже ждет, чисто механически отвечая на один и тот же вопрос. Аканэ раз за разом останавливала кисточку в опасной близости от её лица, поддаваясь сомнениям, из-за чего хотелось забрать краску и управиться со всем самой.       Наконец Тобирама ощутила, как по скулам и подбородку мазнуло холодом. Всё? Так быстро? Она даже не уследила за мамиными движениями.       — У тебя есть две минуты на отказ. Потом краска впитается.       Вот как. Значит, прикасаться к ним пока нельзя. Девочка опустила поднятую было к лицу руку, встала на ноги и подошла к зеркалу. Теперь не было различий между ней и тем Тобирамой. Так… непривычно. Герой сериала — чистая выдумка — смотрит на неё из отражения задумчиво, слегка оценивающе. Без кимоно, одетый в хакама, с растрепанными ежиком волосами, тонкими нахмуренными бровями, недобрым прищуром глаз, сжатыми в линию губами и влажными ярко-красными полосами на скулах и подбородке. Проходит минута, заканчивается вторая… Краска впитывается, перестает блестеть. Уголки губ мальчишки приподымаются в слабой улыбке. Да, так ей нравится гораздо больше.