Нет времени

Следующая пара дней прошла неплохо… — вспоминает Ванда. Особенно в смену Брентана, который принес им учебники и словари, а Бартону — еще и теннисный мяч. — Маур! — с восторгом ткнул пальцем в словарь Бартон. — Слышишь, Лэнг, вот так я тебя теперь буду звать. Это по-норвежски — муравей. Звучит вполне по-Торовски, отличное имя для супергероя. — Я не супергерой, — ворчит Лэнг. — И это слово звучит по-дурацки. Хотя и да, по-Торовски. Как будто Тор рыгнул. — Хорошо, тогда мы будем звать тебя по-испански, ормира, — соглашается Бартон. — Слышишь, все, ты меня достал! — отзывается Лэнг и ожесточенно шелестит страницами пожелтевшего, редкого издания — словаря языка ваканди. Через пару минут он радостно выпаливает: — Нчака пданда! — Что это? — Соколиная задница! И я так буду называть вас обоих с Сэмом, если будете надо мной стебаться! — А что из этого — «задница»? — заинтересованно спрашивает Уилсон. — Пданда. — Пданда, — удовлетворенно повторяет Сэм. — Вот так мы тебя и будем звать, если станешь плохо себя вести. К чему все усложнять? *** Брентан ловит себя на том, что его тянет подольше сидеть в «предбаннике», перебрасываться с ними едкими шуточками и слушать испанские, вакандийские и норвежские слова. Они классные ребята, и ему очень хочется, чтобы их поскорее выпустили. Может быть, он возьмет выходной, и они вместе выберутся на пиво. А пока он сидит на скамейке для охраны и смотрит, как Бартон развлекается с теннисным мячиком. Целью служит пластиковая бутылка с водой. Короткое движение, почти без замаха — мяч летит в стену-отскок-другой-третий-четвертый — и сбивает бутылку. Угол-другой угол-стена-пол-бутылка. Как у него получается? Пол-потолок-угол — поймать мяч в прыжке, взмыв к потолку, и одним слитным движением, не глядя, все еще в полете — за спину. Попадание. Брентан видел хороших снайперов, мастеров своего дела. Он и сам отличный стрелок. Но это… выше его понимания. И пусть Лэнг ворчит, что стук мячика уже засел у него в черепушке — Брентану не надоедает наблюдать. Ванде, кстати, этот стук не надоедает. Даже наоборот, в нем есть что-то успокаивающее, как и в ежедневной игре в «Города», и в колыбельных на ночь. (Бартон в прошлый раз с чувством исполнил Nothing else matters «Металлики» и заявил, что ЭТО — колыбельная, потому что ЕГО ДЕТИ, например, под нее отлично засыпают). И все идет нормально — до следующего дежурства Батлера. *** То, что этот день будет плохим, Ванда поняла, как только надзиратель показался на пороге. Единственное, чего она не представляла — насколько плохо все закончится. Она молча терпела, когда Батлер стягивал ее запястья за спиной, заламывая руки так, что больно было даже плечам. Ее чуть не стошнило, когда он украдкой, вроде бы случайно провел ладонью по ее животу — но она терпела, смиряя тупую боль силы, разрывающую виски изнутри. Но ее сдержанность, казалось, только раззадорила его. Он явно хотел, чтобы она сорвалась. — Мисс Максимов, — сказал он, зайдя в «предбанник» в середине смены. — Я тут обнаружил, что вы сегодня с утра ничего не ели. Голодовку протеста решили объявить? — Нет, — она покачала головой, стискивая зубы. — Просто не хочу. — Ай-я-яй, — он сокрушенно поцокал языком. — Отказываться от еды — это нарушение распорядка. Мне придется вас заставить. — Не трогай ее, — тихо сказал Бартон, вцепившись в решетку. — Слышишь меня — не трогай ее, гнида. У тебя же есть я в качестве мальчика для битья. — С тобой, — улыбнулся Батлер, — не так интересно. Он зашел в ее камеру, и при взгляде на его масляную улыбочку Ванда попыталась отползти к дальней стене, но он в два шага настиг ее и схватил за волосы, запрокидывая голову назад. Это было так больно, что из глаз у нее брызнули слезы. — Ты у меня будешь есть, милая, — прошептал он, второй рукой сжимая ее скулы и заставляя открыть рот. — Будешь, — он провел указательным пальцем по ее губам и сунул ей палец прямо в рот. Ванда, не задумываясь, вцепилась в него зубами. — Вот с-сучонка, — прошипел он, выдергивая палец. — Да я тебе зубы в глотку вобью! Ты же понимаешь, что я могу сделать с тобой все, что захочу. И он ткнул ей кулаком в зубы — не слишком сильно, но достаточно, чтобы соленая кровь тут же наполнила ее рот. Батлер держал ее за волосы и с любопытством наблюдал. Она закричала, теряя контроль. Вся сила, которую она пыталась сдерживать, рванулась наружу, и это было гораздо сильнее чем раньше. Накопившаяся за день злость требовала выхода. И тут сработал ошейник. Ее тело пронзил мощный электрический разряд. Она рухнула на пол, выгнулась дугой и закричала. Сила пыталась вырваться наружу, а боль мешала сосредоточиться и взять себя под контроль. Она уже не кричала, а выла, катаясь по полу. Батлер отступил на пару шагов, как от картины в музее, чтобы лучше рассмотреть. Они слышали крики Ванды и видели, как он выходит из ее камеры, как стоит, сложив руки на груди и удовлетворенно глядя через бронестекло. Сэм орал и не переставая материл надзирателя последними словами. Скотт плакал и кидался на решетку. Бартон только молчал, глядя перед собой глазами, выцветающими до оттенка стылого льда. В тот день он больше не предлагал им играть в «Города». Ванда тихо стонала, приходя в себя. Сэм мерил шагами камеру из угла в угол. Лэнг лежал на своей койке, безразлично глядя в потолок. Бартон сидел на полу, привалившись спиной к стене, бросал теннисный мяч по замысловатой траектории, включающей 5-6 отскоков от стен, и сосредоточенно хмурился, что-то прикидывая в уме. *** Через три дня, в очередную смену Батлера, Бартон сымитировал сердечный приступ. Он осел на пол, так правдоподобно хватаясь за сердце, что охрана почти купилась. Офицер зашел в камеру, чтобы проверить, не умер ли заключенный. Второй охранник остался снаружи. Бартон, не открывая глаз, изогнулся и ударил с пола ногой под колени, сбил Батлера на пол и крепко схватил за форменную рубашку на груди. Ничего этого заключенные из других камер не могли увидеть. Но они все слышали после того, как надзиратель зашел к Бартону, шум, сдавленный крик, тошнотворно глухие звуки, которые издает голова человека, с размаху встречаясь с углом металлической койки, вой сирены тревоги, топот бегущих охранников, их крики и ругань, несколько хлестких ударов, пришедших в поставленные блоки. Потом треск сразу нескольких электрошокеров, хриплый вскрик Бартона, шум падения. И дальше только бесконечные глухие удары, удары, удары. Удары дубинок и ботинков в несопротивляющееся тело. Сэм дергал решетку и кричал: «Остановитесь, уроды, вы же его убьете!» Скотт закрыл руками уши и, трясясь, вжался в угол камеры. Ванда не могла даже этого, но она мерно билась затылком о стену, пока один из охранников не закричал: «Стоп! Эту сволочь запрещено убивать!» Сначала из камеры на носилках вынесли залитого кровью Батлера — по нему было видно, что если он и выживет, то вряд ли когда-нибудь будет работать в охране. Потом протопали сапоги охраны, лязгнула и закрылась стальная дверь. И стало тихо. Тошнотворно тихо. — Клинт, — дрожащим голосом позвал Скотт Лэнг. Тишина. Трое заключенных в своих камерах вслушиваются изо всех сил. Но со стороны камеры Клинта — ни звука. Тишина затягивает, как трясина в кошмарном сне. «Нет-нет-нет», — бормочет Ванда. Секунды сбегаются в минуты. Хоть бы звук… хоть бы стон, вздох или шорох, господи, хоть что-нибудь… Им кажется, что весь мир перестал дышать. От всего мира осталась лишь эта звенящая в ушах тишина вместо дыхания и голоса Бартона. —Бартон! — бешено кричит Сэм. — Дыши! Не смей сдаваться! Слышишь меня?! — Клинт, пожалуйста… — зовет Ванда. — Прошу тебя… не оставляй… Cкотт Лэнг чувствует, как его заполняет отчаяние, близкое к безумию: как темная холодная вода, оно заливает остатки рассудка. И из-под этой воды Скотт запрокидывает голову, глядя в слепой металлический потолок с глазком камеры. — Я не знаю, есть ты вообще или нет. Смотришь ли на нас… Но если ты есть, и если ты слышишь меня сейчас, — хрипит Скотт, — не дай ему умереть. Ты же видишь — он из тех, кто всегда закрывает других собой. Вот и сейчас… Скотт мучительно всхлипывает и вытирает ладонью последние в своей жизни слезы. — Он же герой, настоящий, каким я всегда хотел быть, — говорит он. — Он чертов герой, и я больше не хочу быть таким, Иов, мне, наверное, такое вообще не по зубам. А ему для этого не нужна суперброня или что-нибудь еще. Он сам себя назначил героем, бессрочно, и это закончится, только когда он умрет. Давай, это будет не сегодня, а? Я видел на записях, как он прикрывает собой мальчика от пулеметной очереди в Заковии. Как он прыгает с небоскреба на Манхэттене, зная только две вещи: что у него только одна жизнь, одна стрела в колчане, и что из окна этажом ниже выпала женщина, которую он, может быть, успеет подхватить. Он… не убийца. Он… чертов герой. — Не знаю, слышишь ли ты меня, — говорит Лэнг, запрокинув голову и глядя в слепой стальной потолок. — А может, тебя и вовсе нет. Но если ты есть — спаси его. У него совсем нет времени: или ты сделаешь что-нибудь, или он… умрет. Через две минуты срабатывает тревожная сирена, еще через три минуты — дверь пропускает двоих медиков. Теперь Сэм, Скотт и Ванда слышат сразу многое: ругань, сухой треск дефибриллятора, жужжание разворачиваемой аппаратуры. *** Скотта не удержали ноги: он сполз по стене на пол, когда услышал, как сквозь этот шум пробивается единственный важный, один единственный существующий для них троих на целом свете звук. Сначала неуверенный и сбивчивый, а потом все ровнее и ровнее. Писк регистратора сердечных сокращений, отмечающего каждый удар сердца. Через несколько бесконечно долгих часов прибыла бригада врачей, возглавляемая доктором Хелен Чо. Привезенная ими аппаратура заполнила почти весь «предбанник» и камеру Бартона: как ни настаивала Чо, она не получила разрешения перевезти в его стационарную больницу. Кореянка была в бешенстве, но ей пришлось обходиться собственным мобильным медицинским комплексом. Ванда слушала, прижавшись ухом к бронестеклу, ее отрывистые реплики на корейском, подозрительно похожие на ругательства, и думала о том, что больше не собирается биться головой о стену. Даже и не думает делать этого. Даже если Бартон… она запрещала себе думать об этом, но постоянно натыкалась на эту мысль, колючую и холодную — даже если он так и не придет в сознание. - Не надо делать за них их работу, — сказал бы Клинт. И она не собиралась. Ее глаза, как и у Скотта, как и у Сэма, теперь были сухими и бесслезными. Они горели ненавистью. *** Клинт уже второй день лежал без сознания, подключенный к аппаратуре, когда началась смена Брентана. Первое, что сделал Питер — не говоря ни слова, освободил руки Ванде, оставив только символическую «косынку», удерживающую их спереди. Его лицо казалось каменным, потяжелевшим, поперек лба легли тяжелые морщины. Он обхватил ее затекшие запястья и начал массировать, но девушка осторожно потянула руки на себя, высвободила их, молча покачала головой и отвернулась. — Эй, Лэнг, все в порядке? — спросил он, выдавая тому суточный рацион. Скотт повел плечом и ничего не ответил. На скулах Питера из-под кожи проявились напряженные желваки, когда он подошел к камере Бартона. Он глянул через решетку на неподвижное изломанное тело, опутанное датчиками и проводами, над которым уже вторые сутки колдовала Хелен Чо. На тело человека, который спас его сына… — Питер стиснул зубы до боли. Он давал присягу. — Что… с ним? — слова выходили из одеревеневшего горла с трудом. — Передозировка ваших любимых методов наведения порядка, — сухо сказала миниатюрная кореянка, ощупывая грудь Бартона. — Вам ведь такое привычно? Он ухватился за решетку, чтобы не упасть — эта волна презрения просто могла сбить с ног. А хуже всего — что такое же презрение к себе он испытывал и в собственной душе. — Я… это было не мое дежурство. Я бы не допустил. Виновные понесут наказание, мэм. — Это, конечно, утешает, — ядовито отозвался Лэнг. — Их премии лишат — или выходной не дадут? Питер хотел что-то ответить, но заткнулся, когда услышал странный хриплый звук. Размозженные, опухшие губы человека, лежащего перед ним, шевельнулись, растянулись в странную гримасу. — Хелен… он… тут ни при чем. Самым плохим для Брентана был момент, когда он понял: это не гримаса. Это попытка улыбнуться. Питер порадовался, что все остальные этого не видят: ни Лэнг, подпрыгивающий от восторга, ни Ванда, ни Сэм, молотящий кулаком по решетке и кричащий: «Клинт! Ты живой, черт тебя дери!» Бартон с трудом приоткрыл глаза. — Живой, — прохрипел он. — Спасибо, Хелен. Что там у меня? — Я восстановила вашу поврежденную селезенку. И разорванное легкое. И еще пару-тройку внутренних повреждений. И те сломанные три ребра, одно из которых воткнулось вам в легкое. Сотрясение мозга еще будет давать о себе знать. Вы потеряли много крови, и на восстановление костей руки мне понадобится еще четыре дня. В целом, жизненные показатели приближаются к норме. Но только постарайтесь больше не доводить дела до такого состояния. А сейчас я, с вашего позволения, пойду спать, раз уж вы очнулись. Потому что последний раз я спала двое суток назад. Она спешно вышла из камеры, и стук ее каблуков был злым и резким, как будто она вколачивала на каждый шаг по гвоздю. Питер с каменным лицом смотрел на Бартона. — Помочь вам чем-то, сэр? Воды? Подать что-нибудь? — Да, бутылку воды бы неплохо, оставьте там, где я могу достать рукой. И норвежский словарь. И мой мячик. Бартон вцепился в ворс теннисного мячика пальцами забинтованной руки, попробовал сжать — и тут же побелел от боли. Пальцы разжались, мяч скатился по одеялу и стукнулся об пол. Наверное, этот глухой стук был последней каплей, заставившей Брентана сделать то, что он сделал. Так или иначе, он поднял мячик, склонился над Бартоном, так, чтобы быть к камере наблюдения спиной, и беззвучно, одними губами спросил: «Чем я могу вам помочь?» Как и большинство снайперов, Бартон умел читать по губам. Убедившись, что его лицо не видно камере, он так же беззвучно ответил: — Известите Кэпа, где мы. И увидел, как в ответ Брентан прикрывает глаза в знак того, что согласен выполнить эту просьбу. Потом Бартон завозился на своей койке, устраиваясь поудобнее — Брентан боялся прикоснуться к нему, было такое чувство, что на всем его теле нет живого места. Ванда, Сэм и Скотт услышали шорох поправляемых подушек, треск пластиковой бутылки, досадливое восклицание, когда Бартон не сумел ее удержать, и Брентану пришлось напоить его. А потом тихий голос. — Ну что, сыграем в «Города»? Проигравший отжимается. Только чур я сегодня пропускаю. — Халявщик, — сказал Скотт, прижимаясь горящим лбом к холодным прутьям решетки. — Халявщик и жулик. А еще чертов самоубийца. Ну ладно, давай играть в твои города.