Нелюбимый

Под темной кожей Флориана тянутся жилы — словно черви и личинки роются в сырой земле.  Под бесцветным взглядом Флориана проползают по бетону автобусы и машины — словно черви и личинки копошатся на дороге. Под уголками губ Флориана застывает засахаренный мед.  Его голова — гудящий улей. Его город — сломанный телевизор. Его голод — оглушающий белый шум. Флориан не знает, к чему бросаться — к религии, опиуму или народу. Тряпкой кидается на пол, под ноги — под осуждающие взгляды, под судящие взгляды. Сломанной куклой. Куколкой со сломанными ногами. Маленьким принцем смотрит на свою розу, а пчелы бьются у него за зубами. Пчелы, осы и оводы — и гудят, и гудят, и гудят, и за зубами у него белый шум. Его голова — сломанный телевизор. Лоран держит его за хтоническую руку, чувствуя могильный холод промерзшей почвы. Весна. Боль у Флориана вязкая, полупрозрачная. Засахаривающаяся. Иссыхающая. Как мед. Как вспенившаяся слюна. Как кровавая жижа. Он похож на Париж — у того на зубах кровь и срань, срань и кровь, и рваные кусочки мяса между ними. Париж пережевывает людей и выплевывает их на окраины; на парижских окраинах дома забиты человеческим фаршем. Флориан пытается вспомнить: у Лорана боль на вкус сладкая, как спелый персик — и стекает по подбородку, по шее, как сок, или она на вкус как мыло, как застиранная тряпка, как накрахмаленная простынь? Флориан сейчас не сможет ничего вспомнить. Его голова — гудящий мегаполис. Его голова — солнечный диск. Его голова — футбольный мяч. Флориану кажется, у него нет сейчас головы. Это не больно. Лоран рядом. Лоран любит наркотики, а они его — нет. Он ищет чего-то нового, но они ему этого не дают. Разве что помогают оставаться живым и привлекательным: ему доступна любая диета, и лучшая из них — та, при которой сжимаются зубы. Одна из немногих вещей, что не изменилась в Париже — в нем все так же много очень красивых людей. Флориан думает, что ему здесь не место. Желание уехать все сильнее наступает ему на горло, несмотря на то, что мало кто любит этот город с его бетонными катакомбами так, как Флориан. Лоран не любит Париж. Он гордится тем, что родился здесь, но предпочёл бы жизнь в Калифорнии — только ему там не место. Потому что своих Лоранов там уже предостаточно. В Париже, впрочем, тоже, но в случае с Калифорнией суть побега обесценивается. Лоран бы хотел быть единственным Фрэнком в своем гротескном Шоу Рокки Хоррора. (Может, тогда его заметили бы, может, тогда его полюбили бы.) Лоран для Флориана почти им стал — потому что не стал никто другой. Никто другой даже не пытался. На самом деле они могли бы дать друг другу многое, если бы один давать умел, а второму было, что давать. Марк способен на то и другое для Лорана, но помогать не собирается; Марк хотел бы помочь Флориану, но не способен для него ни на то, ни на другое — он вроде как любит Флориана, но тот ему все так же не верит. Марк тоже ни во что не верит — папочка выгнал его из дома, когда тому было семнадцать, и цинизм налип на него, как запекшаяся кровь под разбитым папочкой носом. Лорану повезло хоть в чем-то, и за это он держится как за спасательный круг; он в огромном океане, а Флориан — в болоте, но нефтяные пятна в этом океане уже испачкали его оперение, и взлететь он не сможет, как не смогут изможденные чайки. Флориану сейчас не плохо и не хорошо, Флориана сейчас словно не существует — и он не знает, нравится ему это или нет. В его глазах — цветные помехи. В его голове — человеческий фарш. В его голове — скрежет сломанных шестеренок. Лоран не может ему помочь. Лоран не может себе помочь. Лоран не знает, может ли помочь хоть кому-либо. Голова Лорана — разоренное гнездо.