Только между нами

      На веранде дома Польши было многолюдно и ужасно шумно. Сам хозяин, поникший и похожий на большую нахохлившуюся птицу, сидел в кресле-качалке, укутавшись в клетчатый плед. Вокруг него крутился Литва, стараясь хотя бы немного развеселить его. Но все попытки Ториса были тщетны. Наконец-то, выйдя из глубокой задумчивости, Феликс громко произнёс, обращая на себя внимание всех присутствующих:       — С этим надо что-то делать!       Латвия восторженно зааплодировал, соглашаясь со словами поляка.       — И вы, Прибалты, и вы, Балканы, и я — мы все не самые сильные страны, но мы, — Польша все более распаляясь, отшвырнул от себя плед, и тот попал в задремавшего Грецию, — должны противостоять более сильным и от того зазнавшимся странам. Вместе мы сила! Давайте объединимся и дадим отпор милитаристам!       Лукашевич упал обратно в кресло, утопая в овациях. В последовавшем за этим обсуждение участвовали все присутствующие страны. Была внесена масса предложений. Не обошлось и без драк. Кто первый начал, выяснить не удалось, но через пять минут в драку втянуты были все Балканы. Другими словами полемика вышла по-настоящему горячей. И страны не сразу заметили приближающихся к ним незваных гостей.       — Я смотрю у вас тут собрание, — Россия подозрительно сощурилась, как это обычно делал Германия, и осмотрела веранду.       — Надеюсь, мы не помешали? — немец мило улыбнулся и шагнул в сторону Лукашевича. На его лице улыбка вышла кровожадным оскалом. — Мы забежали всего на пару минут. Я просто хотел поинтересоваться, как твое здоровье, Феликс, — имя поляка Германия прошипел тому прямо в лицо, делая акцент на последней букве и возвышаясь над сидевшим в кресле Лукашевичем.       Вокруг побледневшего Феликса и Байльшмидта образовалась мёртвая зона. Подавить революционное движение в его зачатке оказалось не таким уж и сложным делом.       Уже сидя в летящем по направлению к Африке самолёте, Анна не могла сдержать смеха. Побледневшее лицо поляка накрепко отпечаталось в её памяти. Людвиг её веселья не разделял: в его глазах доведение до нервного срыва Польши было форменным ребячеством, и он до сих пор не мог понять, как согласился в этом участвовать. Но позитивный настрой России передался и ему. И теперь немец расслабленно сидел в кресле, потягивая из бокала пиво и думая о своём.       С появлением, раскинувшегося под ними чёрного континента, чувство скорого завершения всей истории усиливалось. Но к своему удивлению, кроме естественной в данной ситуации радости примешивалось сожаление, как назойливый червячок, поселившееся в груди. Людвиг очень не хотел и одновременно боялся того, что, как только заклятье будет снято, их отношения с Россией вернуться в прежнее русло. Закончится временное перемирие, вспомнятся былые обиды. И Анна вновь скроется от него за вежливыми официальными фразами.       Самолёт пошёл на посадку и стюардесса с улыбкой, словно приклеенной к её лицу, попросила пристегнуть ремни.       — Не верится, что скоро всё будет как раньше, — Анна защёлкнула ремень и посмотрела на Людвига, — и я вернусь в своё тело, так нагло оккупированное кое-кем, — девушка улыбнулась, а немец болезненно скривился, принимая шутку на свой счёт.       В Африку страны прибыли в полдень, когда солнце пекло особенно нещадно. Но, несмотря на жару, улицы Мапуту были переполнены людьми, спешащими по своим делам. Наведя справки, странам удалось выяснить, что именно Нозизв — олицетворение Мозамбика — за определенную плату соглашалась проводить магические обряды по просьбе других стран. Жила она в хижине в джунглях, пренебрегая достижениями цивилизации, и была счастлива.       Проводник согласился довести их до начала священного леса и показать на карте, где находится жилище богини. Сев в машину с кондиционером после сорокаградусной жары, страны почувствовали себя намного лучше, и трёхчасовая поездка до границы джунглей показалась очень простой. Анна задремала, положив голову Германии на плечо, а немец наконец-то решил почитать блокнот, найденный им в библиотеке.       Это оказался дневник. Первой датой было проставлено десятое декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года.       Врач сказал, что, если я начну вести дневник, мне станет легче. Я не верю, но ради дорогого Николеньки постараюсь. Боли каждый день усиливаются, иногда я даже не могу встать с кровати. Голова раскалывается. Я слышу все мольбы моего народа, чувствую их страдания, но ничего не могу поделать. Иногда у меня появляются такие ужасные мысли, что мне становится страшно от того, в какого монстра я превращаясь. Убить Николеньку — как я могла о таком подумать!       Врач говорит, что это из-за войны. Людвиг, бедный мальчик, он, наверное, даже не думал, к чему приведут его действия. Так странно с ним воевать, ведь я помню его совсем маленьким. Но даже тогда он был слишком серьёзным для своих лет.       Германия захлопнул дневник и посмотрел на спящую Россию. Нет, он не будет читать дальше, несмотря на то, что тёмная часть его сущности подначивает продолжить чтение. Но это слишком личное, слишком запретное. Иногда не стоит лезть в тёмные закоулки чужих душ.       Немец запрятал блокнот на самое дно своего рюкзака, решив, что как только он вернётся в Москву, он положит его туда, где нашел. Как только его руки перестали чувствовать шероховатую поверхность дневника, Байльшмидт ощутил странное чувство облегчения.       Когда машина остановилась, а проводник сказал, что дальше он не поедет, Германия растолкал Россию, и они вышли из джипа. Забрав у мужчины карту и взяв у него клятвенное обещание дождаться их, страны направились в глубь джунглей.       Путешествие по тропическим зарослям оказалось делом крайне неприятным и далеко не романтичным. Очередной раз запнувшись о коварно спрятавшийся под кучей опавших листьев корень дерева, Анна недовольно проворчала:       — Такое чувство, что каждый кустик тут хочет нас убить, — и тут же, не заметив, больно ударилась о свесившуюся с ветки лиану, — никак не могу привыкнуть к твоему росту.       Людвиг, как обладатель более гибкого и невысокого тела, такого удобного в густых джунглях, лишь коварно улыбнулся.       Проплутав час по лесу, страны вышли к реке, отмеченной как последний пункт перед хижиной Нозизв. Анна ни с чем не сравнимой радостью опустила руки в прохладную воду и умылась. Но этого ей показалось мало, и она просто опустила голову в реку, наслаждаясь чувством того, как вода нежно ласкает короткие волосы.       Вынырнув, девушка с удивлением увидела на противоположном берегу женщину. Та словно возникла из воздуха и теперь молча стояла, сложив руки на груди и наблюдая за ней и Германией. Брагинская посмотрела на Байльшмидта, который напрягся, видимо, тоже заметив незнакомку.       Мозамбик не бросилась бежать, а когда страны добрались до неё, лишь произнесла на ужасном португальском:       — Что вам надо?       Нозизв легко согласилась дать антидот, который следовало выпить, бросив туда волос того, на чьей крови создавалось зелье. А вот выпытать у неё имена заказчиков, оказалось делом невозможным. Ни угрозы, ни просьбы, ни взятки — ничего не помогло. Мозамбик упёрлась, не желая вмешиваться в разборки цивилизованных стран.       — Европейцы и так забрали у меня все, что имело хоть какую-то ценность. Я не собираюсь стать для всех вас козлом отпущения.       Анне с Людвигом пришлось уйти, так и не узнав имён. Но теперь у них был почти готовый антидот, что можно было считать большим шагом вперёд.