Все, что необходимо, это любовь

Pov Кристин       Я попросила Эрика остаться, а сама поспешила не первый этаж, чтобы узнать, что случилось.       Внизу меня встретила негодующая кухарка: -Миссис, мы тут совершенно ни при чем! Да где такое видано? — она даже, казалось, увеличилась в размерах, раздуваясь от праведного гнева. Детские шалости и баловство Мишеля и Густава вызывали лишь ее улыбки, частенько она или дворецкий выгораживали детей. Но в сегодняшнем переполохе сыновья виноваты не были, — Какой-то мужчина — вроде взрослый человек, а ведет себя, как ребенок — бросил камень в окно кухни и поспешил прочь. Да вон он, тот камень валяется, в углу.       Я нашла тот камень — увесистый булыжник — к нему был примотан лист бумаги. Оригинальный способ отправлять письма. И, пока горничные сгребали стекло, я отвязала записку и прочла:       «Это еще не конец, Кристин», — как немногословно и как по-детски.       Мишель встретил меня на лестнице. Я знала этот его взгляд — откровенность за откровенность, правда за правду. Я продемонстрировала ему записку, Мишель, прочитав, присвистнул: -Зачем это? Зачем постоянно напоминать, что месть нашей семье — смысл его жизни? -Я не знаю. Могу лишь предположить — для того, чтобы заставить нас бояться, дрожать от каждого звука, гадая, что будет им предпринято на этот раз. Чтобы постоянное ожидание западни сводило с ума. Страх — мощное оружие… Но это лишь предположение, не более, ничем не подкрепленное. -Именно поэтому стоит показать, что мы не боимся его. Не запираться в доме, а на зло ему блистать на сцене, устраивать званные ужины… -Ага, и балы-маскарады. Только будь готов кричать «караул», если увидишь человека в костюме красной смерти, — немного саркастично заметила я. Почему маска красной смерти? Не знаю, но что-то подсказывает мне, что Рауль выберет именно ее. Эрик был в таком костюме на балу в оперном театре, давно… А все происходящее сейчас напоминает мне то время, правда, будто отражается в кривом зеркале, более жестокое, безжалостное, бездушное… — Я беспокоюсь, как бы это послание не оказалось хитрой приманкой, надеясь именно на такое наше поведение. Эрик сейчас слаб. Рауль мог рассчитывать на это.       Мишель задумчиво опустился на ступени. Я села рядом -Мама? — послышался сонный голосок Густава. Я обернулась. Сын стоял на вершине лестницы, взъерошенный со сна, — папа беспокоится. -Передай ему, что ничего не случилось, разбили бокал на кухне, вот и все. Я скоро приду, — Густав кивнул и, развернувшись, прошлепал в нашу спальню. -Ты не расскажешь им? -Эрику расскажу, я понимаю, что это необходимо, тайны не помогут. А вот Густава хотела бы от этого уберечь. Незачем ему все это. Бог знает, как я бы хотела всех вас отгородить от этого, жаль, не получилось… -Почему ты выбрала его тогда? И почему изменила решение? — Мишель растянулся на широкой лестнице, пристроив голову на моих коленях, я начала неспешно перебирать его волосы, — я не понимаю. -Ты видел Рауля? -Да, недавно. -Тогда ты должен понять, почему выбрала его когда-то. Я была еще молода, даже юна, и наивна, а он, такой красивый, да еще и расточает комплименты… Я знала его с детства, у нас много общих воспоминаний, — непривычно было вспоминать об этом. Нет, я не испытывала сожалений, не жалела, что покинула его. Но теперь казалось, что те пикники на чердаке, страшные сказки, море, красный шарф… и мальчик, милый добрый мальчик, остались в другой, такой далекой жизни… — ну, а потом я начала понимать, какой он на самом деле. Его неспособность противостоять соблазнам и своим порокам пугала меня. А Эрик… он всегда любил меня так, как не умеет никто, хоть и не выражал это так… открыто, так… пошло. Он не сыпал комплиментами, не опускался до лести, называл меня своим ангелом. Его любовь нежная и страстная, яркая и спокойная, немного пугающая, связанная с его страхом, с моим — и я, и он боимся причинить вред друг другу. Такую любовь стоило беречь, такую нужно было выбрать… -Ты когда-нибудь сомневалась в правильности этого выбора? -Нет. Любила я его, нужно было только дать нашим отношениям шанс. И Эрик с первых дней доказал, что его любовь — не простые слова. А я пытаюсь доказать свою, — смогу ли я когда-нибудь избавиться от чувства вины, ведь тогда я принесла ему столько боли. Я вижу, что теперь мой ангел улыбается, а в его глазах тихо плещется спокойное золотисто-зеленое море… Но мне никогда не забыть боль в его глазах, слезы и печаль одиночества. Несчастный человек, похоронивший себя заживо, но поверивший в возможность чуда, выбравшийся из своей скорлупы и так жестоко обманутый… мной. -Ты доказала свою любовь, Кристин. Когда пришла ко мне, — услышала я ласковый голос за спиной. Я обернулась, Мишель подскочил. Эрик сидел на верхней ступени лестницы, вероятно довольно давно, прижимая рукой рану… — Когда вернулась и со страстью и нежностью твердо заявила, что не хочешь уходить, когда провела всю ночь в моих объятиях… -Эрик, как ты сюда дошел? Тебе нельзя, — перебила я его, поднимаясь к нему. Я дотронулась до его лба — он был горячим, — У тебя жар. Густав, — позвала я младшего сына, который примчался к нам из нашей спальни, где, видно, уснул, — пошли кого-нибудь за доктором, пусть приедет немедленно, — мальчик серьезно кивнул и сбежал вниз по лестнице, разыскивая дворецкого, кучера или экономку, — Мишель, помоги мне довести его до постели.       Вдвоем мы дотащили Эрика до кровати, что оказалось весьма трудной задачей, потому что он почти лишился сознания. -Принеси воды и полотенец для компрессов, — дала я новое поручение Мишелю, сама же сняла рубашку с Эрика. Удивительно, что швы не разошлись, учитывая, что он сам дошел от комнаты до лестницы. Его грудь тяжело вздымалась при вдохах, кожа блестела от пота. Никогда прежде он не болел — здоровье у Эрика была отменное, но рана, видимо, ослабила его, что может привести к очень серьезным последствиям… -Эрик, родной, прошу, очнись, — я поднесла флакончик с нюхательной солью, который достала из прикроватного столика, к его лицу. Веки его дрогнули, — Не теряй сознание, — я сжала его лицо ладонями, мягко поглаживая кончиками пальцев. -Светлый ангел просит Эрика не спать, — пробормотал он. Я не могла не обратить внимание на то, что он снова стал говорить о себе в третьем лице, чего не было довольно давно. Говоря так, он, вероятно, стремился отгородить свое тело, которое все считали безобразным, от своей души, чтобы не так больно было слышать те слова, которыми его называли. Сейчас его называли так не многие, а я искренне считала его прекрасным, Мишель спокойно принимал его внешность, зная его доброту, а Густав, как всякий ребенок своих родителей, считал его красивым.       Мишель принес кувшин с широким горлышком и стопку полотенец, поставив все на прикроватный столик. -Как он? -Бредит, — я окунула полотенце в прохладную воду — или она только показалась мне такой? — выжала лишнюю и приложила его на лоб Эрика. Вторым я обтерла его шею, грудь, руки и живот. -Чему ты усмехаешься? — поинтересовался Мишель, а я вдруг поняла, что на самом деле усмехаюсь. Верно, я на грани истерики. Я думала о том, какими не романтичными и не страстными могут быть прикосновения. Но Мишелю я об этом рассказывать не стала. Скоро вернулся Густав и, доложив, что доктора скоро привезут, устроился на полу возле кровати.       Эрик бредил. То погружался в прошлое, то переносился в возможное будущее, звал меня, сыновей, стремился убить Рауля, на что Мишель добавлял, что и сам не прочь убить этого виконта… Я хотела облегчить страдания Эрика, но не знала, как.       Доктор пробыл у нас довольно долго, отогнав нас от постели больного, продолжительное время колдовал над Эриком.       Во время обеда я отослала детей на кухню, приказав мой обед принести в комнату — я не хотела отходить от Эрика дальше, чем это было необходимо врачу.       В конце концов доктор закончил свою работу, сложил бесчисленные баночки, коробочки и конвертики в свой саквояж и подошел ко мне: -Я сбил жар. Сейчас ему нужен покой и длинный сон. Если проснется — дайте ему воды, можно куриного бульона, если захочет есть. Через каждые 4 часа нужно давать ему вот этот порошок, разводя в небольшом количестве воды, — мужчина протянул мне несколько конвертиков с порошком, — Все решит завтрашнее утро. Но он сильный, должен выкарабкаться. -Спасибо, доктор, — поблагодарила я, убирая лекарство в кармашек платья, — миссис Алер заплатит Вам.       Мужчина, коротко поклонившись, вышел, а я направилась к постели. Эрик был бледен, дышал тяжело, но ровно, лицо его обрело спокойное выражение — теперь его не мучили видения. Я опустилась рядом с ним, помня все инструкции врача. «Но он сильный, должен выкарабкаться» — эти слова продолжали звучать у меня в голове. Да, он сильный, но довольно ли этого? Хватит ли ему сил противостоять всем штормам, обрушившимся на нас?       Я боялась даже представить жизнь без него. Если мой ангел погибнет, мир сгорит в огне и покроется льдом. Даже подумать о жизни без его музыки, без его голоса, без его любви слишком невероятно. Поняв это один раз, уже не забудешь. Я поняла это, когда вернулась. Услышав его музыку в подземелье оперы спустя год, услышав, как он, словно в забытьи, зовет меня, поняв, что любовь его не ушла… -Кристин? — пробормотал Эрик, голос его был слаб. Я взглянула на его лицо, он смотрел на меня. -Хочешь пить? — я уже протянула руку к графину с водой, но Эрик отрицательно покачал головой, чуть поморщившись. -Нет. Просто побудь рядом, — в его голосе мне послышалось что-то странное, непривычное. Такие нотки появлялись в голосе Мишеля, а потом и Густава, когда они просили посидеть с ними, пока они не уснут, чтобы отогнать ночных чудовищ из-под кровати или из шкафа. Смесь страха, неуверенности, волнения и чего-то еще. Эрик никогда не просил меня о подобном. Возможно потому что не нуждался — спали мы в одной кровати, а он прежде никогда не болел. Когда болела я, Эрик день и ночь сидел у моей кровати, боясь оставить меня одну. Когда заболевали Мишель или Густав, мы вдвоем сидели у их кроваток, и в эти моменты Эрик был таким печальным и взволнованным. -Конечно, я буду рядом. Спи, — я сжала его ладонь в своих и коснулась костяшек пальцев губами.       Через три часа я разбудила его, чтобы дать лекарство, и позвонила, чтобы позвать горничную — нужно чтобы кто-то попросил кухарку приготовить бульон. -Кристин, извини меня, — почти прошептал Эрик, когда я помогла ему сесть на кровати и кормила — руки у него сильно дрожали. -За что ты извиняешься? — удивленно я подняла на него взгляд. -За то, что из-за меня у тебя столько забот. За все это. -Ты никогда прежде не болел, я никогда не ухаживала за тобой. Но не могу сказать, что мне не нравится, — я улыбнулась ему. В этой его нужде в моей помощи было что-то действительно притягательное. Не то, чтобы я радовалась его болезни, нет, конечно, но… заботиться о нем мне было удивительно приятно, — Разве не в этом мы клялись перед алтарем — заботиться и защищать, быть вместе в болезни и в здравии?       Поев, Эрик снова уснул, успокоенный моим уверением в том, что забота о нем мне не в тягость. Я же сидела рядом, вновь держа его за руку, надеясь, что мне удастся не уснуть.