Волчий лес

Шаг человеческий, следом шаг волчий. Шуршат под ногами древние травы. Она не признается, кто снился ей ночью, а он с ней поделится страшною тайной. Шаг человеческий, следом шаг волчий. И мокнут волосы от хладной капели. Но никто из двоих расставаться не хочет. И так день за днем их время летело. Шаг человеческий, следом шаг волчий. Они попрощаются вновь у опушки. И пусть их дружба опасность пророчит. Все равно будут видеться они непослушно. Шаг человеческий, но нет следа волка. Она обернется к нему с легкой грустью. И что-то сердце пронзит, как иголкой. И боль эта долго еще не отпустит.

С рассвета и до заката с волком гуляли мы по тропам лесным, собирали ягоды созревшие, выкапывали корни полезные да коры срезали для заготовок моих. На диво травнику учителю заготавливала столько сырья, сколько до этого никогда не носила. Не соврал алый пес, когда обещал мне заросли лекарственные показать. При каждой встрече нашей не переставал радовать меня новой полянкой загадочной, новым местечком укромным. Сумка тряпичная быстро полной становилась, и остальное время сидели мы с волчонком в тени древесной. Я ему гостинцы из дома передавала в благодарность за помощь, а потом говорили с ним до вечера самого, покуда солнце красное почти за горизонтом не пряталось. Не сдержалась я и взялась за воспитание оборотня: отучила его совсем на четвереньках бегать, показала, как руками есть следовало, чтобы пищу в земле не пачкать. Потешно удивился он, стоило мне ладони лодочкой сложить и зачерпнуть воды из ручья. Смотрел юноша так завороженно, словно перед ним магия невиданная свершалась. Не утаила улыбки я и рассмеялась звонко, на что пес ало-серый взгляд свой потупил и ушами задергал. Сводил он пальцы неуклюже, пытался воду собрать, но быстро сочилась она сквозь щелочки, настырно убегала от него, переливаясь в лучах солнечных. Ворчал мой волк и хмурился, требовал показать магию снова, а мне и не трудно было вовсе, поэтому раз за разом сгребала водицу в лодочку и подносила ему, дабы рассмотрел получше. И тут волк вдруг обхватил ладони мои своими горячими, к себе потянул, а я с испугу затаилась, как громом пораженная. Серьезно он смотрел так, сосредоточенно, а потом возьми да испей из рук моих! Но уже не по волчьи, языком загребая. Губы смешно сложил трубочкой, на меня стараясь быть похожим, и осушил все до последней капли, в конце все же облизнувшись. Обожгло скулы мне, жарко стало от волнения девичьего, но юношу не оттолкнула, так и застыла, в глаза его дымчатые глядя. Мысли мои в сером омуте потонули, сердце заколотилось, будто хворью отравленное. Да что же творилось со мною такое недоброе? Не могла предчувствие странное от себя отвести, не могла не думать о волке. Не могла не думать о Нацу. Диву давалась, сколько же в нем человечности стало. Он все больше и больше на юношу обыкновенного походил, стирались черты его звериные, и с ним спокойно было рядом. Душою тянулась к нему, как тогда под дождем за теплом волчьим. Он манил и пленил, уводил все дальше в лес, все дальше от деревни. А я чувствовала, как нужна ему, видела, как оборотень для меня старался, но взамен ничего не просил. С лихвой ему хватало в плату внимание мое. Недавно волк совсем меня огорошил, когда вдруг замолвил не в мыслях, а наяву. Так обомлевши и уставилась на него, глазами хлопая, себе не поверив. А он скалился радостно, доволен собою был. Поведал мне оборотень, как вечерами одинокими слова вспоминал мои, повторять учился вслух, да чтобы по-человечьи звучало. Говорил он сносно вполне, редко только порыкивал, когда в произношении сомневался. Так заметно менялся пес, так быстро учился всему, что аж не верилось, что он всю жизнь свою в лесу прожил. Привыкала его по имени величать, и каждый раз краснела, когда он, улыбаясь, меня окликал. - Эй, Люси! Смотри, что я нашел! Забрели мы тогда с волчонком далеко в рощицу на норы лисьи посмотреть. Много удивительного Нацу поведал о рыжих охотниках, а после и показал мне их. Тихо сидели мы в укрытии, наблюдали за лисицей важной. Она матерью оказалась. Трех щенков воспитывала. Смешные они были, маленькие. Дальше дозволенного от норы не отходили. Волк нашептал мне на ухо, как видел лису на охоте зимой. Долго же хрипел он со смеху, когда та головой в снег нырнула, да так и застряла. - Лисы неважные охотники. Вот другое дело волки, - грудь вперед выкатив, хвастался пес ало-серый. Слушать истории жизни его сказочные я готова была днями и ночами напролет, но ждали меня дома родичи и работа травника. Повелось у нас прощаться у опушки. Нацу с неохотой отпускал меня и, грустно уши острые поджимая, взгляд потускневший отводил в сторону. Я же трепала его ласково пальцами по волосам малиновым, обещала прийти снова и с гостинцами. А на душе так тоскливо было, будто раз за разом себя частичку отрывала. Кололо сердце в груди. Хотела волчонка с собой из лесу забрать, да не в силах была. Не в силах защитить его от гнева людского. Уж лето наше к концу подходило, уж на убыль пошли деньки теплые. Женщины в деревне урожай собирали, заготовками на зиму занимались. Охотники местные в лес зачастили ходить. То на кабана пойдут, то на утку, а то и на лисицу. С опаской кралась я на полянку тайную, чтобы не выдать ее, не привести с собой других людей. Нацу строго настрого запретила уходить в лес. Велика беда на глаза охотникам попасться. Не поймут, не признают, да еще и забьют насмерть. Сидели с волчонком под деревом нашим и на небо хмурое смотрели. Быстро плыли облака серые. Свежо пахло в воздухе прохладой осенней. - Ты теперь раньше уходишь, - молвил задумчиво Нацу и на меня покосился. – Я заметил. С каждым днем все меньше в лесу остаешься. Наскучил я тебе? - Нет, что ты! – встрепенулась я и отпрянула от дерева взволнованно, чтобы в лицо юноши посмотреть. – Я рада видеться с тобой каждый день, да и в лесу мне любо гулять. Дружбой нашей дорожу, вот только… - вздохнула я тяжко и взгляд увела себе под ноги. – Солнышко все позже просыпается да раньше садится. Дома за меня волнуются, ежели затемно в деревню не возвращаюсь. Матушка просит, чтобы не задерживалась, а батюшка грозит совсем запретить ходить в лес Волчий. Я бы оставалась с тобою хоть до рассвета, но нельзя мне… - А почему нельзя? – подкрался пес ближе и с непониманием голову склонил. – Что такого? Люди темноты боятся? - Нет, Нацу, не темноты совсем мы страшимся, а того, что сокрыто в ней. Звери да нечисть всякая пугают нас, ведь беспомощные мы и слабые. Оборотень брови свел на переносице и хвостом раздраженно хлопнул. - Никто тебя в лесу не тронет, покуда я с тобой, - угрюмо прорычал он. – А ежели только осмелится, то быстро поплатится за глупость свою. Ты мой друг, Люси. Поверь, никому в обиду не отдам тебя. Так и передай родичам своим. Пускай разрешат погулять подольше… Дрогнули губы мои застенчиво, заиграла на лице счастливая улыбка. Ах, даже скулы свело от радости странной. Заликовала душенька, чистым солнцем засветилась и затрепетала, как паутинка на ветру. Волк ало-серый сразу подметил, что повеселела я, и, фыркнув довольно, на спину улегся да голову на колени мне положил. Вспыхнула я от выходки его, но виду не подала. - Устал я на поляне прозябать. Уже каждую травинку здесь узнаю, с глазами закрытыми могу обойти все и не оступиться. Скучно мне, Люси, - заныл он и посмотрел на меня жалостливо. – Придумай сегодня ты, что делать будем? - Хм, раз уж дорога с поляны закрыта нам, давай сказки да были друг другу рассказывать? Есть у волков поверья какие? Нацу насупился забавно, глаза закатив раскосые. - Не знаю таких, - ушами двинув, выдохнул он и зевнул сладко, да так широко, что я клыки его белые рассмотреть успела. – Отец ничего такого не сказывал нам. Хотя… Нет. Было одно. Частенько находило на него что-то дурное, и нес он какую-то нелепицу. Продолжалось так, покуда старик совсем рассудок не потерял. Это и погубило его. Внимательно слушала я волка, не желала останавливать. Почудилось мне, что о чем-то сокровенном заговорил он. Доселе не спрашивала у него, откуда пришел, не выведывала о родине и доме. А сейчас страсть как интересно стало узнать о нем чуточку больше обычного. - Рассказывал про жизнь человечью. Веровал он, что раньше из вашего племени был. Но совершил грех тяжкий, за то и поплатился шкурой черной, - продолжил Нацу, и у меня тут же дыханье от страха сперло. – Убил он волчицу алую Адалуолфу*, что хранительницей леса оказалась, а потом магия древняя покарала его. Говорил, мол, прогнали его люди, и с тех пор он в лесу этом жил. Приложила я руку к сердцу и за платье пораженно ухватилась. Окаменело тело мое, охладели пальцы, словно вьюгой обмороженные. Не поверила ушам своим, не поверила, что Нацу мог сыном былинного охотника оказаться. Чужды были мысли эти, чужды предположения глупые. А волк лежал так спокойно и задумчиво. Грустью окрашено лицо его было. - Шло время, и отец забывал о жизни прошлой. Настоящим волком становился, покуда у него не появились щенки. Старший брат черным уродился, весь в родича. Вся стая гордилась таким красивым первенцем. Черты отцовские перенял, за что и был самым любимым, - с улыбкой горькой, с каплей зависти молвил оборотень, на ногах моих лежа. А после скосил взгляд болезненный в сторону и выдохнул тяжко. – Младший же сын словно в крови искупался. Шерсть алая огнем горела, всех сородичей пугала. И сколько не вылизывала его мать, все отмыть заморыша не могла. Отец, когда увидел, то озверел и разгневался. Набросился на щенка своего, задушить и разорвать намерился, - хмыкнул вяло мой волк и веки ненадолго опустил. - Хе-х, хорошо мать отбила. Отчаянной была она волчицей. Жаль не стало ее скоро. - Но почему? За что? – невольно с губ моих тихо сорвалось, а руки сами ко псу потянулись, чтобы обнять и утешить. Легла ладонь моя ему на грудь широкую, и он накрыл своею сверху. - Видно напомнил я ему ту хранительницу, что прокляла его. С тех пор он сам не свой был. Невзлюбили меня за это в стае. Сторонились, есть со всеми вместе не подпускали. И только брат не боялся общества моего, только из-за него все терпели мое присутствие. Если бы не Зереф, то давно бы уже расправились со мной другие волки. Вскоре старый ворон к отцу стал часто прилетать, и удалялись они оба ото всех, обсуждали что-то. Краем уха слышал, как птица та молвила способ верный, чтобы проклятье снять. Но что для того требовалось я так и не разведал… Примолк пес ало-серый, а я в поту хладном опомнилась внезапно, что уже по голове его косматой гладила. Негоже было так себя вести. Подорвалась руку убрать, но не тут-то было. Посмотрели на меня глаза дымчатые, немо уговорили остаться и приласкать еще. Не отказать было его взгляду невинному, не устоять перед чарами волка. Снова закопалась пальцами в волосы его мягкие, медленно повела ладонью к затылку. - А что было потом? - А потом отец к людям начал уходить и возвращался весь кровью перепачканный и злой несметно, - поморщился пес брезгливо, будто наяву все видел и чуял. – Несколько раз покидал он стаю, покуда, однажды вернувшись, не повелел всем волкам уходить из леса, да побыстрее. Волю его исполнили мы, и спустя два дня ворон черный прилетел и принес весть прескверную о том, что отца убили охотники. Не нашлась я, что сказать Нацу, так и сидела, плечи уронив. Историю эту слышала с детства, но только с оной стороны. С той, что люди ведали из деревни моей, с той, что собственными глазами видела, когда крохой была. Дюже больно стало снова. Закусила я губы, чтобы лишнего не сказать, не ранить оборотня еще сильнее. Теперь понятна мне стала его нелюбовь к себе. Осознала, за что так люто ненавидел волк свой цвет. Между ушей пушистых провела снова и склонилась к нему, лоб в лоб соприкоснувшись. Замер пес ало-серый, глаза большие широко распахнув. - Что бы не говорили братья твои, как бы не сторонились в стае, знай… - зашептала я вкрадчиво, и почувствовала, что оборотень жадно каждое слово ловил. – Ты очень красивый, а цвет твой самый прекрасный. Ты как лето красное - теплый и яркий, как солнышко ясное – греешь и радуешь. И вовсе не страшный, не опасный, как думала раньше я. Помни, не один ты теперь. С тобою я буду, не отвернусь и не брошу. Оставь думы прошлые, не терзай себя попусту. Потешно смутился мой волк, покраснел, с шерстью своей сливаясь. Впервые увидела его таким взволнованным и пораженным. Помню, как кивнул он и заулыбался, а мне и дышать легче стало. Не хотела я, чтобы Нацу одиночеством маялся. Обязанной себя перед ним ощущала, ведь не дала погибнуть однажды. Чувства нежные и необъяснимые к нему испытывала. Привыкла ко псу, привязалася крепко. И от грусти его хворала сама, как от недуга страшного. Забылось воспоминание горькое, и Нацу повеселел снова. Долго ли, коротко ли сказки ему сказывала о колдунах-ведунах, добрых духах и злых, да про оборотней. Лежал юноша и, как ребенок малый, слушал внимательно, завороженно. Только хвост покачивался игриво, тихо шелестя по ткани одежды его. А я много небылиц знала. От бабушки еще. Вечерами зимними любила отдыхать на печи, да чтобы голос нежный истории волшебные нашептывал. Хорошо убаюкивала меня бабушка сказками. И видно волк мой тоже под такие чары попал, когда я историю новую закончила. Уснул он беззаботно на коленях моих, засопел ровно и спокойно, а я гладила его по волосам вычурным и отчего-то улыбалась. Пробыли с Нацу на полянке до вечера самого и прощались на опушке до нового дня. Уходила в деревню думами окруженная. Душа не на месте была. Вспомнился мне сон про тени звериные, и невольно наложила я его на семью волчью. - Два зверя лесных дрались обезумевши, не щадя друг друга, будто ненавидя люто… Тень черная, что сильной была и безжалостной, то охотник проклятый, а тень алая есть Адалуолфа, что лес стерегла, - рассуждала я, видение свое припоминая. – Но что-то здесь не так… Волки во сне оба взрослыми и одинаковыми чудились. Будто равные, будто братья… Иначе все выглядело. Тогда тень черная могла быть братом старшим Зерефом… А значит тень алая, поверженная и сломленная… Ах, - запнулась на месте я посредь тропки и отшатнулась испуганно, когда почти под ноги мне с небес упало нечто темное. Большая птица дорогу в деревню преграждала, смотрела одним глазом, голову поворачивая, оценивая меня. Схватилась я за сумку тряпичную испуганно и на ворона черного уставилась. Никогда таких не видывала! Страшно стало от внимания его пристального. До дома рукой подать оставалось, а мне и не шевельнуться было. - Речь мою понимаешь ты? – вдруг в мыслях молвил ворон, и я вздрогнула, как кролик загнанный. Оглушило сердце, почувствовала, как ноги задрожали трусливо. Кивнула неловко в ответ ему, и он продолжил. – Зачем вмешалась в течение магии лесной? Зачем волка алого спасла? – наступал ворон, крыльями всколыхивая. Пятилась я опасливо назад от него подальше. - Простодушный человек. Не знала ль ты, что выживает в стае лишь сильнейший? Не знала ль ты, что навлекла беду на себя и близких своих? Голос его был скрипучим, как половицы старые, и возмущенным несметно. Замотала быстро головой, слова молвить не могла, будто онемела совсем. - Глупая девка, - гаркнул ворон, и зажмурилась я. – Запомни предупреждение мое. Забудь дорогу в лес Волчий, забудь тропу тайную, что привела тебя к волку. Нежели еще раз пойдешь туда, жди беды на себя и род свой. Коли ослушаешься, придет смерть черная за головой твоей! Задушит и разорвет клыками! И алый оборванец тебя не защитит вовек! Не приближайся к лесу! Младший сын сражен был старшим, и теперь сгинуть должен. А ты все портишь! Последний шанс тебе, последняя возможность гибели избежать. Попомни слова мои. Вернется черный волк, и не будет спасу от гнева его. Держись стороной и не вмешивайся. Взмахнул он крыльями большими и взмыл в небо серое, а я на землицу обессилено осела, всем телом содрогаясь. Потекли по щекам слезы горячие, что не остановить. Дурно мне стало, дюже плохо. Не видела ничего перед собой, только боль в груди горела, словно уголек туда заложили. Ах, рыдала я в голос, покуда не заметили меня люди из деревни и домой не привели. Не успокоиться, не прийти в себя. Матушка места не находила, расспрашивала, все травами пыталась исцелить горе мое. Да бессильны здесь травы были. Не залечить раны мои теперь. Лишена я покоя отныне, ведь успела так сильно привязаться к волку своему.