Волчий лес

И солнце не греет, и небо не радует. В ночи ей не спится, и душенька мечется. Ой, душенька мечется, хранит обещание. Коль не исполнится, то не излечится. Колотится сердце пленённою птицею. На крыше сидит чёрный ворон зоркий. Не может травница в лес воротиться. По тропам пройтись, повидаться с волком. Укрылась деревня снегами белыми. Созрела тоска, слезами осыпалась. И молвить о волке она не сумеет. Вороньим говором речь отравилася. И солнце не греет, и небо не радует. В ночи ей не спится, и душенька мечется. Ой, душенька мечется, хранит обещание. Коль не исполнится, то не излечится.

Кануло в прошлое лето красное, а за ним и осень пролетела, словно одним деньком непогожим. Боги мороза и стужи расхорохорились нынче, вьюгу снежную наслали на деревню мою. Замело дорожки, да так сильно, что всех путей стало не разглядеть. Уж много времени прошло, давно не ходила я в лес за заготовками, не покидала дома родимого. Только смотрела с тоской в сторону елей высоких, только вздыхала тяжко. Скучала по волку. Жестоко судьбинушка обошлась со мной, не пожалела сердца девичьего. С тех пор, как ворона увидала я, этот ирод черный глаз с меня не спускал, следил пристально, будто за вожделенной добычею. Помню, перепугалась я жутко, когда снова встретила его, сидящим на крыше соседского дома. Матушка рядом шла и тоже подивилась большой птице, а мне и не рассказать было, что птица та - сущий демон, меня опекающий, дабы в лес не совалась. Много раз сбежать пыталась от ворона. Просыпалась раньше солнышка, кралась на улицу, да все оглядывалась, чтобы ни одна душа не заметила меня. Мысли в голове закручивались вихрями, думала о том, как с Нацу увидеться, втайне от ворона рассказать ему все. Чуяло мое нутро, что нельзя было просто так наказа птицы ослушаться у нее на глазах. Ежели сорвусь и по-своему поступлю, грозила расправа жестокая для меня и близких. Но как ни старалась, как ни пряталась от взоров чужих, снова и снова на пути черная тень пернатая появлялась, каркала хрипло и устрашающе. «Уходи вон, глупая девка! Прочь от леса!» А мне от бессилия хотелось закидать окаянную камнями, затоптать в землю сырую. Как люто возненавидела я ворона! Внутри все болело, совесть терзала обещанием, что дала волку. Божилась, что не брошу его, а сама и подступить не решалась! Чувствовала, как когти вороньи воли лишали, душили меня. Слезы жгучие глаза обжигали, и плелась я домой, упиваясь горем и беспомощностью. Ноги еле волоклись, будто цепями скованные. Мешали мне чары неведанные ворона безропотно обойти. Так коротала вечера у травника, растирала порошки лечебные, помогала за больными ухаживать. На вопросы лекаря о Волчьем лесе отвечала уклончиво, не хотела лишний раз говорить о нем. Заготовок лекарственных было вдоволь, учитель довольным остался моей работой, а мне опостылело в четырех стенах сидеть и носа не высовывать. Дюже сильно тянуло к тропам, ныла душенька по ночам, словно за ниточки ее тянули. Однажды в полнолуние мне вой волчий причудился. Одинокий такой и протяжный. До мурашек тоскливый. Проснулась я в поту хладном и к порогу кинулась, как обезумевшая, ушам не поверив. Распахнула дверь настежь и замерла на месте, прислушиваясь к звукам. Стояла так и в темноту вглядывалась. Но тихо было во дворе. Только снежинки кружились медленно, как мушки белые, и ветер кусался холодом, отчего кожа моя краснела и саднила. Два желтых глаза недовольно на меня уставились, а после воспарила черная птица на крыльях и села на ступеньки дома моего. Даже ночью сторожил ворон треклятый. - Да чтоб тебе пусто было, - рыкнула я и дверью рассерженно хлопнула перед самым его клювом. Ни дня покоя от демона пернатого. А время шло. В деревне моей дивились, что так долго в лес не хожу, ведь доселе дневать и ночевать готова была в зарослях и чащобах. И летом, и зимой сбегала. А мне тошно от их слов становилось. Будто бы сама я не понимала, что сижу на привязи, как заложница. Ни шагу ступить дальше дозволенного, ни спрятаться от внимания ворона. Лишь оставалось мне, что вести у охотников выведывать, встречать после каждой прогулки. Боялась я, что Нацу не выдержит и искать меня пойдет, осмелится выйти с поляны и угодит в капкан. С волками не принято церемониться. Заколют и убьют прямо на месте. К счастью, никто не видывал и не слыхивал об алом псе, даже следов его не встречали. Заклинала я мысленно всех духов лесных, чтобы позаботились о моем волке и защитили его. Коль в доме жила теперь дольше обычного, меня часто просить стали в няньках посидеть. Женщинам спокойнее было, когда за их детьми травница приглядывала. Случись чего - мне одной и ведомо, как хворь быстро вылечить и чем ранку обработать. Работы у лекаря на мою душу не оказалось, поэтому соглашалась я с маленькими порезвиться. Хоть какая-то польза была. Частенько гулять ходили с малышами, вдоль опушки снежных баб лепили, снежками баловались. Куксился ворон на сучьях, переминался недовольно с лапы на лапу. Ой, с огнем игралась я, когда вольности себе такие позволяла. Но злила меня птица, страх, как злила. И пускай в лес Волчий мы так и не заходили, я все равно надеялась, что волк чуял присутствие мое, знал, что его не оставила. «Я здесь, Нацу, рядом совсем, жаль прийти к тебе не могу. Все ли у тебя хорошо? Не мерзнешь ли ночами лунными? Ах, что ж делать мне? Как поговорить с тобой? Как о беде предупредить да посоветоваться?» - мысленно вопрошала я, глаза печальные обратив к лесу. Погибала медленно без встреч наших на полянке сокрытой, не хватало голоса волчьего красивого, взглядов теплых, по-детски наивных. Скучала я, так скучала по нему! Хотелось закричать во все горло, да чтобы он услышал. Воззрилась снова на птицу, и не сдержала словца острого. Поругалась на нее и, не добившись облегчения, воротилась в деревню с детьми. «Прости меня, Нацу. Прости… Не вправе я рисковать жизнями людскими. Не свидеться нам боле, покуда ворон след мой опекает и путь к тебе стережет...» В ту ночь, как и в прошлую, раздался во сне вой волчий отчаянный. Пуще прежнего пес ало-серый взывал ко мне, настойчиво упрашивал оставить все и прийти скорей. Подумала невольно, что от разлуки долгой с ним уже совсем дурная стала, ведь зов волка одна я и слышала. Тоской изнеможенный, он все чаще тревожил меня. Скучал мой волк, терялся в догадках, почему перестала навещать его. Я было молвить пыталась, ответить ему, но странное дело смутило меня: как только говорить хотела во сне, вместо речи связной - каркала, будто ворона. Изо всех сил кричала в темноту, но все бесполезно было. Жутко стало от кошмаров этих. Жутко и больно. Когда собирались всей деревней у костра большого, сидела я смирно в кругу да рядом со старцами, что легенды сказывали. Дети с восторгом наивным внимали их словам, вопросы разные задавали. Взрослые же хмелем баловались и веселились. Звенели гитары мотивами резвыми, и пели девушки под музыку. Очнулась я от дрёмы скучающей и обомлела, стоило травнику речь завести о древнем духе, что раньше лес сторожил и жителей оберегал. Образ божества был подобен звериному. Мудрость бытия хранилась в глубине глаз его. Силы природы прислушивались к воле его. Нашел дух свое воплощение в шкуре волчицы алой Адалуолфы, что по неосторожности влюбилась в смертного юношу. От силы чувств своих обращаться она стала в человека. Красивой девушкой предстала с длинной косою алой, очами стальными хищными и кожей смуглой. Звала и манила милого в волчьи владения, все в лесу хотела жить с ним, защищать и заботиться. Но отказал он ей, после чего та от горя снова волчицею сделалась и исчезла. Никогда боле на глаза не попадалась. Потрясенная я смотрела на учителя, как на чудо невиданное, а он все продолжал сказывать, но уже об охотнике, отыскавшем пристанище Адалуолфы. Глупый невежда расправился с ней и детенышами, за что был проклят бегать на четырех лапах и по-волчьи выть. Всколыхнулась буря в сердце моем. Никогда не слышала части истории о лесном духе. Спрятала лицо покрасневшее в ладони свои хладные и о Нацу подумала. А что, если и он снова одичает там без меня? Что, если псом навсегда переродится, и больше не встречу его? Дурманили мысли недобрые, терялась в сомнениях я, словно в чаще лесной. Пугали угрозы ворона, но сильней одолевало желание с волком увидеться. Чувства копились и бились горячо под кожей, силой наружу прорывались. Сама не своя была я от тоски. И так и страдала я, мучениями душевными упиваясь, пока однажды утром не вышла на порожек дома, чтобы воздухом морозным подышать, а после к травнику на службу отправиться. Ясный денек был и погожий, солнышко слепило приветливо, переливалось искрами на сугробах белых. Любо было смотреть на красоту эту, однако ждали меня хлопоты у лекаря. Забыться хотелось, в делах закопаться, дабы не думалось о другом, дабы усталость сморила в конце дня, да так, что не пошевелиться было. Решилась уже пойти, но осеклась спешно и назад попятилась, когда под ногами своими увидела несколько веточек с ягодами красными. Замешкалась и изумилась подарку странному. Откуда он взялся? Присела я, чтобы рассмотреть поближе, да так и охнула, когда поняла, что плоды эти из леса принесенные. Клюква красная – зимняя ягода. Помнила я про полянку во влажной низине близ болотца. Нацу мне показал ее. Говорил, что, как только снегами земля укроется, появятся там алые шарики кислые. Затаила дыхание я и к плодам робко потянулась. Веточки свежие были, будто недавно сорванные. Сгребла клюкву в ладони и к лицу поднесла, чтобы запахом лесным надышаться. Кусочек счастья отогревался на моих пальцах, а я взволнованно по сторонам стала смотреть. Сбежала вниз по лесенке, заметалась около дома, чтобы отыскать того, кто принес мне гостинцы. - Где же ты? Где же ты, мой волк? Надежда, угасшая доселе, вспыхнула ярче пламени, жарче костра повеяла теплом. Он был здесь. Он точно приходил ко мне. Ох, непослушный, ушел-таки с поляны, да еще и в деревню пробрался, меня отыскал! Запыхалась от радости слепой, но тут же серьезной стала, когда ворон с крыши ко мне спустился. - Что тебе надобно? – спрятала клюкву от демона, а то надумает отнять и попортить. Смотрела пристально на меня птица грозная. Кипела злость в ней лютая, глаза будто кровью наливались. - Полно уж опекать меня. Нацу все равно придет, коли я в лесу не объявляюсь. А ему ты, почему-то, не мешаешь. Неужто боишься? - Я-то, может, с ним и не слажу, а вот черный вожак уже однажды расправился с алым оборванцем, - захрипел ворон. – Если же придется, если от тоски и одиночества брат младший не подохнет, то позову брата старшего. Он не пощадит никого! А с тобой расквитается в первую очередь. - Да за что же ты так невзлюбил его? – взмолилась я, на колени перед птицей падая. – Оставь в покое, не говори никому, что видел. - Глупая девка! - снова гаркнул он и крыльями взмахнул. – Алый волк бельмо на глазу у всей стаи! Позор! Уродец! Вы, люди, убили отца его, а он, недалекий, все заступался за вас! И так продолжалось, покуда сам на человека не стал похож! Где это видано, чтобы волк от природы своей отказался? Где это видано, чтобы волк не жаждал крови и отмщения? Мерзкое отродье! Пока он жив, Зереф не успокоится, а я верно служу ему, как истинному вожаку. - В Нацу человечности больше, потому что не должен он был волком родиться, - всхлипнула я и зажмурилась. – Отец его виноват во всем, ведь сам беду на себя накликал! Он охотником был, таким же человеком! Скажи, кто такая Адалуолфа? И почему Нацу так похож на нее? - Что? – набычился ворон, перья дыбом поднимая. – Да как смеешь ты благородную волчицу с щенком этим сравнивать! Ничего общего у них нет. Моя госпожа по наивности своей с человеком связалась, да была предана и унижена! А после и вовсе убита! За смерть ее черный пес уже поплатился своей жизнью, а теперь сын его будет лес сторожить. Око за око. - Так вот, что ты задумал, - осенило меня, и от гнева аж губы задрожали. – Специально ты того волка подначил, чтобы он на женщин в деревне моей нападал? Обманул, дал надежду, а сам ждал, пока за головой его охотники явятся? - Магия леса прокляла его, переложила обязанности стража лесного. Но только не намерен был я терпеть убийцу госпожи моей! – гаркнул он и снова взъерошился. – Не допущу боле старой ошибки, не подпущу нового господина к людям, дабы не попортили его ваши чары. Алый оборванец уже родился кровью человека отравленный, уже тянулся к вам. Все самое грязное вобрал в себя от отца своего полукровки. Он угр-р-роза! Он должен подохнуть! И если не привязанность к тебе убьет его, то клыки и когти вожака порвут! Громко крикнул ворон, напугал меня до слез словами своими, взмыл в небо и до самого вечера не объявлялся. Ночью тихой не слышала я во сне воя. Нацу больше не звал меня, но с того дня каждое утро на пороге дома находила гостинцы. То ягоды красные, то коренья да коры лекарственные. Задыхалось сердце, будто в кулаке стальном, улыбалась я печально, подарки к груди прижимая с трепетом. Бедный мой волк. Столько боли на судьбе его писано. Столько горечи познал он за жизнь свою. Во что бы то ни стало захотела спасти его. Готова была рискнуть собой, лишь бы от беды огородить. - Коли в стае он не нужен вам, - тихо молвила я и на ворона очи подняла решительно, - коли кровь волчья есть проклятье, от отца доставшееся… Расскажи, как излечить его? Как навсегда сделать человеком? Заберу из леса, будет жить в деревне моей! И больше не увидите алого волка! Канет в забвение, а вместо него останется Нацу! Черная птица клювом защелкала и головой закачала, но так и не дала ответа. - Молчишь? Что ж, будь по-твоему. Но я от своего не отступлюсь. Запугивать можешь сколько угодно, все равно найду способ верный, как Нацу спасти. На том боле не говорила я с вороном, совсем внимание на него обращать перестала. С детьми гулять ходила к опушке лесной, на ночь прятала на пороге угощенья для волка. Находил он всегда и рыбку, и мясо копченое, что оставляла ему. Радовалась очень, когда свертки с гостинцами пропадали, а вместо них лежали лесные угощенья. Матушка спрашивала у меня, откуда я клюкву беру, ведь в лес уж давно как ходить перестала, а я говорила прямо, что дух добрый навещает меня по утрам и вкусностями балует. Конечно, не верила она мне, но других объяснений не требовала. В середине зимы как-то раз вновь попросили меня с детьми посидеть. Это стало доброй традицией. Травник рукой махнул, сказал, что и один пока справится, а ребятне уж нравилось больно со мной у леса Волчьего играть. Строили мы горки снежные, чтобы затем кататься с них, а потом каждому давала я по ягоде кислой. Дети весело клюкву выпрашивали. Всегда вместе держались мы, далеко от себя малых не отпускала, но тут вдруг одного недосчиталась. Охватила меня паника грызущая, взмолилась я разом всем богам и духам. Никто на пропажу внимания не обратил, никто и не ведал, куда мог проказник улизнуть. Уж сколько смотрела в округе, металась вдоль опушки, звала… Все без толку. Велела старшим присмотреть за маленькими, а сама поспешила на поиски. Брела по сугробам и бранила себя за легкомысленность, боялась, что ребенок в лес зашел иль на зверя дикого наткнулся. Да как могла я недоглядеть за ним? Как из виду упустила? Корила себя жестоко. Не было мне прощения. А ворон гадкий над головой кружил. Взгляд его колючий на себе ощущала. Надоел он мне, ой, как надоел. - Лучше бы помог дитя отыскать, а то ж не испугаюсь и в лес пойду! – в небо ему крикнула, и голос мой паром белым в высь полетел. Не ожидал, видно, ворон наглости такой, потому гаркнул мне что-то обидное, но не разобрала я его брани и отмахнулась только. К счастью моему, увидала следы от ножек маленьких, и, как охотник за добычею, поспешила нагнать беглеца. А под нос все молитвы шептала, просила слезно, чтобы беды никакой не случилось. Не припомнить уж, как долго бежала я, но когда до края опушки добралась, то так и обмерла на месте. Захотелось водой студеной умыться, в себя прийти после погони утомляющей. Думала - потеряно все, но сжалились надо мной небесные покровители, великодушно послали спасение. Глядела я с облегчением, как резвился мой мальчик в тулупчике, бегал, будто собачка, на четвереньках да в снегу закапывался. Смеялся ребенок звонче колокольчика, а я диву давалась, как он оказался здесь так далеко. Но не успела отпустить тревога меня из лап своих цепких, как увидала я человека чужого рядом. Облачен он был в накидку, временем потрепанную, а на голове его капюшон покоился. Нутром своим чуяла неладное, с опаской, с замиранием смотрела, как игрался чужак с малышом. Ребенок доверял ему, ни капли не боялся. Не выдержала я, окликнула мелкого и к себе позвала, а на призыв мой тревожный еще и незнакомец отозвался. Подбежал ко мне мальчик и за руку крепко ухватился. Щеки красные были, словно свеклой разукрашенные, а глаза сверкали ярко от восторга детского. Ругалась на него, грозилась матушке пожаловаться и не брать больше с собой гулять у леса. Испугался он, пообещал отныне меня слушаться во всем, а я выдохнула с облегчением да обняла непоседу. Ну что с ребенка взять? Захрустел снег от поступи чужой, и тут же про незнакомца вспомнила. Взор мой неосторожный на ноги ему упал. Босой юноша стоял, от мороза чуть покраснела кожа смуглая его, и только штанины тряпичные выглядывали из-под накидки. У меня в миг в горле пересохло. Молчаливо ждал напротив он, словно говорить первым не решался, а я медленно очертания его рассматривала. Накатывала волна теплая к сердцу, сжималось оно сильнее с каждой секундою. Узнавала я эти руки сильные, узнавала плечи широкие, пряди малиновые, глаза цвета мхов лесных! И все внутри меня ожило, так затрепетало радостно. - Люси? – тихо молвил он и шаг в мою сторону сделал. – Это правда ты? Я вздрогнула и опомнилась, как после сна нелегкого. Куда-то все силы разом утекли, покинули меня, что не пошевелиться было. Вскружили голову воспоминания, а тело словно ватным сделалось. Поднялась осторожно я, снег с колен отряхнувши, и кивнула кротко. Глядели растеряно на меня очи стальные ласковые. Как и всегда - добрые несметно, но истосковавшиеся сильно. Дышал тяжело мой волк, дюже загнано, и изо рта его каждый раз облачка белые рождались. Грудь часто вздымалась от чувств хлынувших. Он и сам не верил, что свиделись мы наконец спустя столько времени. Рад пес был, но и озадачен. Читала в глазах его вопрос, что терзал и мучил долго: - Почему, Люси? Почему не приходила ко мне? Я так ждал тебя, ждал, что вот-вот появишься. С того самого дня перестала в лесу заготовки делать, перестала навещать меня… Что случилось, Люси? Неужто родичи запретили? Иль сама так решила? - Нет, Нацу, все не так было, - прослезилась я и по сторонам засмотрелась, ворона треклятого выискивая. Коли же следил он за мной, нельзя было лишнего молвить. Но ежели промолчу сейчас, то не предвидится боле возможности волка спасти! Заволновалось все внутри, охватило отчаяние и зажмурилась я. – На самом деле ты в бед… Вдруг оборвалась речь моя человеческая, не успела договорить, как слова растерялись в голове, и вместо них из горла вырвалось воронье: - Кар! – крикнула я и от испуга рот зажала ладонями. Нахмурился волк, подумал, что подшучиваю над ним. Но не так все было! Язык мой свело чарами злыми, онемела я, когда тайну рассказать вознамерилась! Снова молвить попыталась, снова давила из себя объяснение внятное, чтобы достучатся до Нацу, но ничего не выходило! - Кар-кар-кар! – в поту билась, как одержимая, а он хмурый становился, губы поджимал от обиды. До осиплости, до судороги в глотке каркала я и теряла надежду всякую. Пес ало-серый взгляд отвел от меня и поморщился. - Перестань, - рыкнул он, и я вздрогнула. – Раз уж так опостылел тебе, то уйду восвояси и больше не побеспокою. Не домашний пес, скулить под дверью не стану. А ты… - волк с болью посмотрел и оскалился. - Одурманила меня ты, а теперь что делать с этим прикажешь? Как от мыслей о тебе избавиться? Зачем душу мне разворотила? Хр-р-р… Прав был брат Зереф… Люди отвратительны… Одним движением снял он с себя накидку мою и выбросил с ненавистью. Мальчик прижался ко мне от страха, когда уши и хвост Нацу рассмотрел, а потом пальцем на него тыкать стал. - Волк! Волк! Волк! Засветились очи стальные, зарокотало в груди у пса. Шерсть ало-серая дыбом встала, когти на пальцах словно длиннее отросли, а из-под губ проявились клыки белые. - Нацу, прошу, не надо! – крикнула я и вперед дернулась, но было уже поздно. Завихрилась вьюга вокруг тела его, и большой зверь лесной предстал передо мною. Затряслись колени от ужаса, так и осела на снег, чувствуя себя мышью крошечной. Возвышался гордо над головой моей пес ало-серый, смотрел презрительно сверху вниз. Морда вытянутая скалилась разгневано, за спиной хвост пушистый раскачивался, уши острые зло поджимались. Мех густой в глаза бросался, как пятно кровавое на белоснежном ковре зимнем. А я задыхалась от страха. Никогда волков таких огромных не видывала! Фыркнул устало оборотень и, отвернувшись брезгливо, в лес воротился. Следы лап его глубоко в покров снежный въелись, как и в память мою. Уходил Нацу медленно, напоследок взглянув на меня отрешенно. И поняла я, какую глупость совершила. Поняла, что попортила все. Вечером тем сидела на порожке дома, потерю свою горько оплакивала. Спустился ко мне ворон, расхаживал довольно. - Твоих рук дело? – спросила у него, уже сама ответ зная заведомо. - А чьих же еще, - хмыкнул он. - Что, вкусна клюква была? – важно затрещал демон, и у меня руки затряслись. – Думаешь, позволил бы я так просто, чтобы оборванец алый тебя нашел? Подпустил бы к деревне близко? Ха-ха-ха! Удачно все сложилось. Теперь одним глупым волком стало меньше! А ты, душенька моя, роль свою сыграла. Освобождаю тебя от надзора. Но в лес ходить тебе не советую, ведь живет там теперь хищник настоящий.