Ничто не случайно
Всё самое лучшее случается неожиданно…
*** Ретроспектива: 17 октября (полтора месяца назад)Судьба не дура – зря людей сводить не станет.
– Мисс, вы меня слышите? Если слышите, сожмите мою ладонь!.. Так, а теперь попробуйте открыть глаза, – Джон с тревогой склонился над лежащей на тротуаре девушкой: у неё были пышные каштановые волосы, и, кажется, она только что спасла ему жизнь. Меньше четверти часа назад он вышел из клиники, решив пообедать в кафе неподалёку. Как человек, полтора года назад рискнувший связаться с неординарной личностью, доктор всегда становился свидетелем – а часто и непосредственным участником – громких событий именно в те дни, когда, казалось бы, ничто не предвещало беды. Поэтому сегодняшний день можно было смело назвать подозрительным, поскольку складывался он на редкость удачно. Настроение было прекрасным: в кои-то веки Шерлок умудрился ничего не взорвать, любимая скрипка детектива всю ночь провела в своём футляре (наверняка мечтая о сильных и нежных руках, вместе с густыми чёрными кудрями так часто ласкающих её певучий стан), на кухне неожиданно нашлось пространство для завтрака, а из холодильника, наконец, исчезла упаковка отрубленных человеческих пальцев, которые Джон как-то спьяну чуть не сварил себе вместо сосисок. К домашним чудесам добавились «клинические» в виде невероятно покладистых пациентов, пришедших к Ватсону на приём, а свинцовое небо Лондона, безнадёжно устав нести на себе разбухшие в ленивой неподвижности тучи, решило всем устроить отдых, и в данный момент британская столица вовсю наслаждалась редкой осенней улыбчивостью послеполуденного солнца. Джон уже подошёл к дверям кафе, предвкушая близкую трапезу, когда оттуда вдруг выскочила девушка и, крикнув ему: «Назад!» – загородила доктора собой. Почти тут же раздался взрыв, разнокалиберные осколки стекла обрушились на них ослепительным ливнем, а взрывная волна отбросила обоих на тротуар. Упав, Ватсон оказался снизу, однако при этом практически не пострадал, чего нельзя было сказать о его спасительнице. Помимо нашпигованной стеклянными иглами одежды, а также множественных порезов на руках и шее, у неё, возможно, было сильное сотрясение мозга: от самой границы волос рядом с виском из довольно глубокой раны предательски бодро сбегала по щеке алая струйка крови. Первым делом нащупав пульс, доктор быстро осмотрел видимые повреждения. Убедившись, что смертельной опасности нет, он попытался привести незнакомку в чувство, однако та не отвечала. И лишь когда Джон достал телефон, чтобы вызвать бригаду медиков, девушка вдруг открыла глаза: они оказались карими, гармонично перекликаясь с цветом взлохмаченных волос. – Прошу вас, сэр... не нужно... «скорую»... – Не беспокойтесь, мисс, я врач. Вам срочно надо в больницу. – В больницу... нельзя... в сумке адрес... умоляю... Ватсон недовольно нахмурился. Глаза незнакомки просительно уставились на него в тревожном ожидании ответа – и доктор, в знак протеста лишь недовольно качавший головой, в очередной раз укоризненно вздохнул, после чего… нехотя сдался (в конце концов, теперь он её должник!): – Ну хорошо, я отвезу вас, но было бы лучше как можно скорее получить квалифицированную помощь. – Но вы же доктор... пожалуйста... и синий пузырёк... дайте мне... перед домом, – прошептала упрямица, вновь теряя сознание. Джон вытащил из-под обмякшего тела сумочку, открыл её... и на минуту забыл зачем. Конечно, как опытный мужчина он знал, что дамские аксессуары – понятие бесконечно-непредсказуемое, но этот набор способен был повысить рейтинг женской загадочности в голове любого завзятого ловеласа. Нет, по количеству лежащих в ней предметов сумочка вовсе не являлась лидером «содержательного» соревнования (Ватсон встречал девушек и с более богатым арсеналом), но вот по узнаваемости «женских штучек» она безусловно била все рекорды. Кроме набора странных – явно не из разряда косметических средств! – пузырьков, книги по... зельям? и... пергамента? (прямо Средневековье какое-то!), здесь ещё лежала необычная палочка, о предназначении которой можно было только гадать. При этом от каждого предмета неуловимо веяло некой особой – мистической? – энергией. Джон пару раз старательно тряхнул головой и в попытке вспомнить, зачем он сюда полез, наконец оторвался от созерцания чужих вещей. Ах да! Клочок бумаги с адресом нашёлся под обложкой записной книжки, на титульном листе которой стояло, вероятно, имя хозяйки «средневекового» набора для обольщения: Гермиона Грейнджер. Не удержавшись от соблазна, Ватсон мельком пролистнул страницы, и в глаза ему вдруг бросилась надпись, безусловно добавившая незнакомке привлекательности в лице бывшего военного, а ныне помощника единственного в мире консультирующего детектива: «БК: АК-74». Конец ретроспективы *** 1 декабря, деньИ звонили звонки через все позвонки. Земфира
Дискомфорт возник сразу. Как только Майкрофту назвали имя, которое прежде слышать не доводилось. И какое имя – французские корни в сочетании с латынью: «вероломный дьявол»! Напыщенно и претенциозно. Родители были либо очень смелыми, либо глупыми. И при этом явно имели непомерно большие амбиции. Очевидно одно: земля всё ещё склонна носить людей с такими паспортными данными. Но бог с ним, с дьяволом, – собственное неведение казалось политику странным, так как встреча была фактически инициирована премьер-министром, накануне за ужином лишь вскользь упомянувшим о незнакомце и о том, что его дело к Холмсу носит частный характер. Однако Майкрофт проявил заинтересованность, почему-то сразу подумав о брате, вполне способном за его спиной вляпаться в историю. К тому же человек, которого он теперь ждал, наверняка был очень влиятелен, а таких людей Холмс мог бы перечислить всех поимённо, причём с закрытыми глазами. Во всяком случае, в радиусе деловых просторов Туманного Альбиона. Но нет... видимо, не всех. Данное обстоятельство уязвляло: как может чиновник – пусть даже высшего ранга – знать кого-то, о ком сэр Осведомлённость и мистер Британское Правительство (в одном лице) по некой загадочной причине абсолютно не имеет понятия? Вдобавок к этим прискорбно-назойливым факторам фамилия министерского протеже пробудила в Холмсе весьма неоднозначные воспоминания о собственной бабушке-француженке, что также не прибавило его душе оптимизма: «старушка» приходилась сестрой художнику-баталисту и дипломату Орасу Верне. Помнится, её звали Луизой. С фамилией Верне, по иронии судьбы, были связаны два события в жизни семьи, но об одном из них думать сейчас совсем не хотелось: впрочем, оно всегда – а не только в данный момент – раздражало Майкрофта. Второе же безусловно заслуживало гораздо большего внимания. Пресловутые брат и сестра Верне... Нет, братец как раз был в полном порядке: он входил в политическую элиту Франции, вся страна признавала его великим живописцем, в армии талантливого земляка встречали с воинскими почестями, короли заказывали ему картины сражений, а сам Наполеон III являлся его покровителем. Родную сестру Верне очень любил, поэтому ни в чём не мог ей отказать. И она, конечно, этим пользовалась! Умудрившись наделать много шуму в светских кругах, Луиза приобрела не меньшую известность, чем брат, и лишь его дипломатический статус и «художественный» вес порой спасали их обоих. Орас отправлялся в войска – она ехала вместе с ним «поднимать боевой дух» в рядах полководцев. После общения с «бабулей» искусство ведения войны взлетало на небывалую высоту, внешне приобретая черты парадно-войскового haute couture («от кутюр»), а выходившие из-под наблюдательной кисти Верне-художника картины баталий получались весьма реалистичными, сразу же завоёвывая широкую известность. Восприимчивый брат любил писать яростные схватки и бурные пейзажи (порой сочетая их патетику в едином образе) – сестрица в это время сражалась не менее самоотверженно, однако её эпохальные битвы запечатлевались, в основном, на живописных полотнах горизонтальных поверхностей. Куда только этих двоих ни заносила судьба: они объездили всю Европу, по приглашению русского царя длительное время гостили в России и даже совершили путешествие в Африку! «Чёрный континент» произвёл на обоих неизгладимое впечатление: Орас увлёкся там восточным мировоззрением, и его североафриканские мотивы оказали впоследствии большое влияние на развитие ориентализма. Сестра, разумеется, впитала дух новой культуры совершенно по-своему: со всей страстью и томностью она погрузилась в мир диковинных храмов, тотемных плясок, фантастических благовоний и эбеновых божков с их роскошными гаремами. Справедливости ради – и по словам очевидцев, конечно, – стоит признать, что танцевала Луиза божественно и была невероятно хороша собой: французский огненный вихрь, захватывающий и покоряющий мужские сердца! Она умудрялась успевать всё: кружить головы, любить сама, блистать в свете, учиться, путешествовать и плести интриги. Везде и всюду достигая завидных высот. Тут гениальным внукам с ней явно повезло: хоть что-то в сумасшедших французских генах оказалось полезным. Помимо прочих талантов, артистичность страстной натуры Верне безусловно продолжала бурлить и в венах её потомков. Каждый утолял этот зов крови по-своему: Шерлок – играя на скрипке и совершенствуя дедукцию, Майкрофт – витиевато расписывая красивейшие политические комбинации. А как же иначе? Перед яркой харизмой их родственницы даже время было бессильно. К примеру, ходили слухи, что, попав под её обаяние, Александр Дюма «увековечил свою страстную музу» в знаменитом романе «Три мушкетёра», подарив жгучую внешность и твёрдый характер Луизы книжному образу возлюбленной короля Людовика XIV мадемуазель де Монтеспан... Совершенно невероятные события закружили обоих Верне, когда Орас начал испытывать влечение к остродраматической экзотике: вот уж где их бабуля разгулялась! Стоило брату написать картину о Мазепе, преследуемом волками, как «неукротимая Лу» просто помешалась на этих животных: она буквально заглатывала «волчью» информацию, изучая книги, обряды и заклинания, участвуя в тёмных ритуалах и гоняясь за редчайшими магическими амулетами. Наполнив себя знаниями о серых хищниках, как божественный кубок – волшебным вином, юная Верне и сама стала походить на двуединое существо: в ней сочеталось несочетаемое, а сама она чувствовала себя властительницей жизни. Честолюбие, бесстрашие, хитрость, яростность переплетались в ней с бьющей фонтаном энергией солнечных божеств с одной стороны и силой мрачных плотоядных демонов – с другой. Майкрофт вспомнил, как нашёл однажды на чердаке фамильного особняка шкатулку со старыми вещами бабушки, и из сохранившихся среди них заметок ему многое стало понятно и в себе самом, и в Шерлоке. Он вдруг осознал, что корни их с братом холодности – там, в прошлом, где Орас Верне (а с его лёгкой руки и другие) стал называть свою сестру Французской Волчицей; что время волка – зима, а цвета – серый, белый и чёрный; что эти звери – посредники между людьми и богами, охраняющие мир от зла. И этот удивительный дар – быть живым оберегом – знаменитая родственница также умудрилась передать своим потомкам. Но, в отличие от внуков, Луиза Верне по-своему расширяла пространство своих возможностей: она не ведала границ и пределов, живя в объятьях невиданных чувств и постоянно танцуя над бездной. Жадно беря от мира всё, что только могла, она дотягивалась до небес и возвращалась на землю лишь затем, чтобы отправиться покорять новые вершины. Луиза впитывала, проживала и выплёскивала эмоции за все предыдущие, а более того – последующие поколения, которые были просто «обречены» на холодность ради соблюдения мирового баланса внутри одной, отдельно взятой семьи. Эту «космическую иллюзию» Майкрофт называл про себя фамильным законом сохранения энергии. Вот почему они стали такими и, вынужденные хранить тайну, начали мучительно стыдиться своей французской крови. Им суждено было перестать верить женщинам и научиться смотреть на них лишь снисходительно. Да они и не могли иначе, потому что в роду была Она – необыкновенно яркая, свободная, умная, отчаянная и страстная. Единственная и исключительная. Майкрофт глубоко в душе хорошо понимал Шерлока, когда тот «заболел» Ирэн Адлер: она чем-то напоминала их бабку и безусловно дразнила воображение, как будто сойдя с зазеркального полотна в попытке сравниться с Французской Волчицей здесь и сейчас. Более импульсивный – младший брат, конечно, не смог устоять: «эта женщина» всколыхнула в нём ту часть потаённой души, где незримо всегда царила их властная бабушка. И тогда Майкрофт, расчётливо-хладнокровно толкнувший Шерлока в руки скандально известной доминантки, впервые раскаялся в содеянном. И сам – пронзительно и откровенно – признался в этом брату: «Прости, я не знал...» ... А сейчас... сейчас политик просто пытался представить себе мужчину с таящей угрозу французской фамилией, определённо богатой генеалогией и неизвестными намерениями, так срочно пожелавшего вдруг с ним встретиться. И Холмсу было не по себе от смутных предчувствий... Будучи холодным и всегда уверенным в том, что делает, Майкрофт уже и не помнил, когда в последний раз столь предвзято относился к людям: он ожидал гостя с какой-то мстительной неприязнью, согласившись принять его в своём «рабочем» особняке, больше похожем на королевскую резиденцию, нежели на офис правительственного служащего. Нынче им определённо владело стремление показать, кто в доме хозяин, а неожиданная внутренняя эмоциональность (надо же было так некстати вспомнить фееричную бабушку!) удивляла и даже несколько нервировала: собственное восприятие Холмса, издавна находясь под строгим контролем, всегда работало в режиме идеально отлаженного механизма швейцарских часов. По крайней мере, до вчерашнего дня. Но тут вдруг откуда-то взялось это неприятное чуждое ощущение, которое просто вывело политика из равновесия и, преодолев все преграды, расползлось внутри невидимым врагом подобно аварийной волне радиации в ограниченном пространстве запретной зоны. «Дыры в плотине», – всплыли зачем-то в мозгу недавние слова Шерлока... *** 1 декабря, ранний вечерНе уходи, без тебя было так хорошо!
Встреча была назначена на семнадцать часов, и ровно без одной минуты пять на лестнице зазвучали шаги посетителя: он оказался до тошноты пунктуален. Вслушиваясь в мерную уверенную поступь, Холмс ещё больше напрягся, и к неприязни добавилось чувство опасности. «Обычные люди так не ходят», – мелькнуло у него в голове. Беспокойство, ужом скользившее в сумраке неведения, на свету превратилось вдруг в хищную кобру и впилось в сознание, обостряя инстинкты, стоило только гостю показаться в дверях. Интуиция не подвела: вряд ли можно было назвать прибывшего человеком ординарным. Майкрофту хватило одного мгновения, чтобы успеть оценить всё, в том числе и внешность: аристократически бледную кожу, точёный нос и тонкие упрямые губы, царственную осанку, роскошные платиновые волосы, идеально выверенным каскадом ниспадающие вдоль плеч, пронзительно-холодный взгляд, а также сдержанное и невозмутимое выражение лица. Отдельно опытный глаз выделил скучающе-презрительную, высокомерную манеру держаться, которая полностью сочеталась с гордым осознанием незнакомцем собственной значимости. «Стойкое влияние Венеры и Сатурна», – добавил астрологии мозг Холмса уже «в нагрузку» к прочим характеристикам «объекта»: об этом говорили и уверенная чёткость форм, и совершенство образа мужчины, непрерывно источающего мощные волны честолюбия и животного магнетизма. Одежда гостя вполне соответствовала наружности и была так же безукоризненна, хоть и несколько непривычна для обывательского глаза: поверх белоснежной шёлковой рубашки и дорогого чёрного камзола, украшенного старинной брошью, был надет необычный плащ цвета глубокой безлунной ночи, который откровенно приковывал к себе внимание. Стараясь «увидеть» этот предмет одежды, Майкрофт невольно затаил дыхание. Накидка? Нет, скорее мантия, которая обнимала мужчину, словно верная спутница, берегущая друга от невзгод остального мира: она служила защитой всех его тайн, надёжной бронёй, мягкой и невесомой, но вместе с тем скрывающей в себе грозную силу. Как неотъемлемая часть своего хозяина, как его вторая кожа – она одновременно являлась и хранительницей, и секретным оружием. Сигналы самого незаурядного мозга современности вмиг разнесли по клеткам информацию о том, что непростительно и даже опасно было бы не придать значения такой тщательно продуманной «небрежности» в выборе туалета. Интриги добавлял и фамильный серебряный перстень с изумрудом на среднем пальце левой руки, буквально излучавший властность своего владельца. Семейная реликвия прекрасно сочеталась с тростью, имеющей серебряный же набалдашник в виде головы змеи, изумрудные глаза которой в точности повторяли блеск и тон кольца, хотя камни здесь были, вероятно, несколько более позднего происхождения. Другими словами, гость являл собой живое воплощение индивидуальности, богатого стиля и лоска, бесконечно ценимых и самим мистером Холмсом. Пока они шли навстречу друг другу, у Майкрофта возникло ощущение, что он смотрится в зеркало. С той лишь разницей, что посетитель, помимо прочих достоинств – скрытых и явных, – был просто до неприличия красив. Вдобавок он так гордо нёс себя по залу, как будто всю жизнь провёл во дворце. Ну и что прикажете делать со столь блистательной копией самого себя? Не хватало только, чтобы этот спесивец оказался ещё и умным! Холмс мысленно проклял природу, создающую подобные экземпляры, и тут же вынужден был проглотить невесть откуда взявшийся в горле сухой комок, который, лениво скользнув по пищеводу, почему-то превратился в кол. Видимо, для поддержания осанки и достоинства своего обладателя. «Майкрофт Холмс, ты представляешь здесь всё британское правительство», – присоединился к внутреннему «помощнику» его «родственный» голос, вследствие чего вооружённый и вдохновлённый такой поддержкой политик уверенно нацепил на лицо свою лучшую вежливую улыбку и протянул гостю руку. Клинки двух пар стальных глаз встретились, эффектно дополняя церемонное рукопожатие и сопровождающее его лёгкое покалывание в ладонях: – Мистер Малфой, если не ошибаюсь? Весьма рад с вами познакомиться. – Мистер Холмс! Невероятно лестно, что вы нашли время и согласились меня принять. Протяжность и бархат интонаций прозвучавшего голоса мгновенно заставили проглоченный кол забыть о своей поддерживающей функции: включился турборежим помешивания, и послушные «узурпатору» внутренности сладко скрутились в один общий клубок. Но Майкрофт не был бы собой, если усилием воли не мог бы справиться с такими пустяками, как взбрыкнувшая «встроенно-бытовая техника». Он широким жестом пригласил гостя садиться. – Позвольте предложить вам чай, мистер Малфой. – Две традиции вместе (классовая вежливость и «five o’clock») обеспечили хозяину утвердительный ответ, поэтому он сразу же продолжил: – Министр упомянул, что у вас ко мне дело личного характера. Чем могу быть полезен? – Речь пойдёт о моём друге, профессоре Снейпе, и о вашем младшем брате, мистер Холмс. Видите ли, у этих двоих, вследствие недавнего знакомства, внезапно возникли некоторые разногласия, которые могут привести к проблемам как в моём, так и в вашем... окружении. Я хотел бы просить вас подключиться к ситуации, чтобы, объединив усилия, мы смогли уладить вопрос, так сказать, мирным путём. «Всё-таки Шерлоку неймётся», – мысленно подтвердил своё вчерашнее предположение Майкрофт, слушая мягкий вкрадчивый баритон. Одновременно с этим он придвинул к себе чайный поднос, привычными движениями разливая по чашкам любимый напиток. Холмсу всегда нравилось самому исполнять этот небольшой, но важный ритуал, и сейчас он с удовольствием видел, что его собеседник также внимательно следит за процессом: как терпкий Эрл Грэй обжигает насыщенной лаской тонкое фарфоровое лоно, и оно, податливо нагреваясь, вдруг наполняется страстью, уверенно и жадно принимая в себя настойчивые струи крутого кипятка, а следом за ними и вязкие брызги белеющих сливок, которые проникают в горячую глубь, венчая исконно английское таинство смесью дыханий восточного пыла с прохладою северной неги… Магия этой волнующей воображение картины безусловно впечатлила обоих присутствующих, однако ничуть не помешала пытливо-дотошному мозгу политика, непрерывно анализирующему ситуацию, внезапно обескуражить своего хозяина очередным обстоятельством: едва уловимый шлейф изысканных духов аристократа был Холмсу совершенно не знаком. Нет, не то чтобы раньше он не сталкивался с новыми запахами – всё-таки большинство людей из его окружения предпочитали пользоваться индивидуальным (или, на худой конец, нишевым) парфюмом, – но, по крайней мере, Майкрофт всегда мог точно определить характер и утончённость незнакомого аромата. А эти духи просто не желали раскладываться на известные составляющие! В них определённо присутствовали ноты каких-то диковинных трав и ингредиенты животного происхождения, но какие именно – оставалось загадкой. В сочетании с образом своего владельца это одновременно бесило и завораживало. Как давно уже Холмсу не попадалось что-то столь неочевидное и интригующее своей новизной! Может, хотя бы теперь у него будет шанс поразмяться и развеять скуку от постоянного пребывания в обществе жалких тупиц и нескончаемых идиотов? Предвкушение праздничного мозгового штурма немедленно разбежалось по политическому телу сотнями томных мурашек. Холмс вдруг поймал себя на том, что разглядывает руки гостя, с непринуждённой грацией подносящие чашку ко рту: это выглядело так, будто мистер Малфой привык пить чай исключительно в обществе королевских особ. А его влажные губы с дерзкими молочными капельками по краям... Стоп. Майкрофт заставил себя поднять глаза, нехотя оторвав взгляд от раздражающего своей притягательностью зрелища, и, сохраняя внешнее спокойствие, в целом непринуждённо продолжил беседу.