Рождественский пинг-понг
Игра в пинг-понг показывает, как маленьким шариком можно творить большие чудеса. Г. Александров
*** 24 декабряКу-ку! Ку-ку, мой мальчик! «Малыш и Карлсон»
Сочельник в восприятии Майкрофта Холмса мало чем отличался от обычных будней (исключая последние три недели, конечно). Разве что можно было позволить себе лишний бокал вина, сидя вечером у камина в любимом кресле. Как всегда, в полном одиночестве. Часы только что пробили девять, когда волшебное уединение неожиданно было нарушено прибытием посыльного из Букингемского дворца. Не совсем обычный визит, особенно в канун праздника. – Мне приказано вручить вам это лично, мистер Холмс. Прошу, – и служащий протянул Майкрофту письмо. – Благодарю вас. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания Её Величеству. – Непременно, сэр. Счастливого Рождества! – и с вежливой улыбкой королевский курьер удалился. Вензель династии Виндзоров на конверте был знаком Майкрофту не понаслышке, а вот содержимое послания несколько озадачивало: внутри лежал авиабилет на завтрашний рейс до Парижа и персонально-именное приглашение на фотовыставку. Название мероприятия говорило само за себя: «Мгновенная азбука личности: факты, оживляющие историю». Повторно прочитав приглашение, Холмс ещё с минуту думал о том, что сюрпризы, оказывается, могут вызывать двоякие чувства. Обычно, если политику преподносили подарки, это были всего лишь официальные знаки внимания, всегда связанные исключительно с его статусом, но никак не продиктованные бескорыстным желанием порадовать коллегу и человека. Оно и понятно: Холмс-старший никогда особо не нуждался ни в чьих-либо красивых жестах, ни в подобном проявлении к нему интереса. Ну, разве что со стороны королевских особ. И то в малых дозах. Ощущение было, мягко говоря, загадочным... но приятным. Оторвавшись от внутреннего самосозерцания и очевидно придя к каким-то выводам, Майкрофт наконец улыбнулся и, сделав пару звонков, снова погрузил себя в уютное кресло. Вино в бокале было всё то же, однако теперь в нём появился какой-то новый, праздничный, оттенок: волнующе-тонкий аромат предвкушения завтрашнего дня. *** 25 декабряТы можешь убить меня не обнимая. О. Санина
Во французской столице шёл идеальный снег: огромные пушистые хлопья, состоящие из множества причудливых снежинок, безнаказанно кружили головы прохожим, захваченным неповторимой атмосферой наступившего Рождества. Короткий путь от верхних ступенек трапа до машины, стоящей почти рядом с самолётом, никоим образом не спас графитовое пальто Майкрофта от обязательного сказочного узора, украшающего нынче все движимые и недвижимые объекты с помощью кипенно-снежного бисера, нанизанного природой на бесконечную небесную нить. Тем не менее Холмс не стал открывать зонт, позволив зимнему волшебству мягко опускаться на плечи и по-родственному обнимать его прохладную душу. Всю дорогу до галереи политик задумчиво смотрел в окно лимузина, пытаясь вспомнить, когда в последний раз он так пронзительно чувствовал своё одиночество. Пожалуй, полтора года назад, когда увидел доктора Ватсона, делающего вид, будто он только что прибыл на место убийства маньяка-таксиста. Тогда в душе Майкрофта внезапная ревность боролась со справедливой благодарностью. А потом пришло это чувство. Он ненавидел такие моменты, однако они всё-таки случались. В тот день Джон спас Шерлока не только от смерти, и Холмса-старшего вдруг настигло стремительное ощущение потери: как будто брат, нечаянно обретя надёжного спутника и друга в лице другого человека, отдал Майкрофту свою часть ненужного ему более одиночества, и её оказалось достаточно, чтобы чаша, увы, переполнилась. Это было болезненно и остро. Даже острее, чем чувство безысходности, которое он испытывал порой в каком-нибудь грязном наркопритоне, сидя около Шерлока, накачанного дурью почти до беспамятства. Тогда это было понятно и объяснимо: он с детства любил младшего брата, считая себя в ответе за него и потому проявляя о Шерлоке даже не отеческую, а какую-то неуёмную, почти материнскую, заботу. Да и ссорились они всегда так, как это бывает только между близкими людьми, а их обычная – «брэндовая» – холодность отправлялась на задний план. Почему же сейчас он снова чувствовал нечто похожее? Или это Париж навевал на него странную меланхолическую тоску, сочетая в себе праздник, репутацию сентиментального города и французский дух, оккупировавший «кровную» четверть английского организма Холмсов и пробуждённый сейчас в Майкрофте щемящим запахом родного дома? А может быть, решение приехать сюда было слишком опрометчивым и поспешным? Майкрофт не успел до конца разобраться в этом: подъехав к зданию галереи, водитель уже открывал ему дверцу... Выставка оказалась на редкость интересной и безусловно заслуживала внимания. Большинство работ, выполненных в максимально широком формате (ограниченном лишь качеством первоначальной съёмки), располагались по две-три в каждом зале, занимая при этом все стены. Тематика фотографий невероятно подходила к заявленному названию: на чёрно-белых полотнах известные личности, с началом фотоэпохи получившие возможность попасть в кадр, были пойманы камерой в самые «земные» мгновения своей бурной заоблачной жизни. Это не были официально-чопорные снимки «для истории», однако они освещали летописную хронику гораздо ярче и правдивее своих протокольных «коллег». Майкрофт, пользуясь случаем узнать о сильных мира сего чуть больше, чем о них написано в книгах и с художественным блеском изображено на картинах, внимательно рассматривал «натуральные» выражения лиц, позы и жесты, буквально читая с листа характеры людей, в момент съёмки и не подозревавших, что их фотографируют. Создатели экспозиции не обманули: запечатлённые на фото сюжеты действительно оживляли (и даже обновляли!) историю. Майкрофт изучил уже большую часть портретов, когда в одном из последних залов в глаза ему бросился огромный фотографический холст, мгновенно выбивший из лёгких весь воздух и заставивший политика камнем застыть на месте, а его снежное сердце, напротив, начать бешено колотиться в стремлении покинуть грудную клетку. Проворный фотограф крупно выхватил в кадр танцующую пару, и со стены на Майкрофта будто сошло неизбежное прошлое: гибкий стан ослепительной брюнетки, чьи глаза искрились нескрываемым счастьем, властно и в то же время бережно обнимал белокурый красавец, всем своим видом заслуживающий звания удачливого покорителя небес. Большинство черт этих двоих были Холмсу до боли знакомы. Табличка рядом со снимком гласила: «Ежегодный рождественский бал в Версале. Луиза Верне и Скорпиус Малфой. Влюблённые в жизнь». – А ваша бабушка была настоящей красавицей, мистер Холмс, – раздался вдруг за спиной Майкрофта узнаваемо-вкрадчивый голос. Этот глубокий обволакивающий тембр с ленивой звуковой оттяжкой мгновенно уничтожил всю иллюзию спокойствия, так нежно лелеемую политиком после его возвращения в Лондон. Холмс невольно вздрогнул: густота баритона в паре с тёплым дыханием, коснувшимся сзади его шеи, сладкой дрожью прошлись по всему телу и, минуя гениальный мозг, несанкционированно вторглись в область и без того растревоженного сердца. Однако на помощь Майкрофту уже спешило его умение превращать слабость в преимущество: доведённое годами практики до блеска, оно всегда служило своему хозяину надёжной опорой. – И тоже предпочитала блондинов, – с ласковой небрежностью заметил Холмс, не оборачиваясь, но буквально затылком чувствуя, как лорд в ответ дёрнулся, отчего по тонким губам политика фирменной змеёй скользнула довольная мстительная улыбка. – Кстати, я ещё не успел поблагодарить вас за помощь: мазь просто творит чудеса! Вам кто-нибудь говорил, что вы волшебник, мистер Малфой? – Тоже? – голос позади мигом утратил вкрадчивость, но взамен – чёрт! – приобрёл не менее волнующую бархатную хрипотцу. Последних слов в свой адрес аристократ, похоже, толком и не услышал. – Согласитесь, мистер Малфой, что если бы мой брат не испытывал такого... беспокойства за судьбу доктора Ватсона, то не было бы проблем и у нас с вами. Как и у вашего друга. Видимо, склонность Шерлока – это семейная черта, – Майкрофт победно уловил за спиной невесомый вздох то ли досады, то ли разочарования. Однако уязвлённый лорд вполне очевидно не собирался сдаваться: – Это так странно, мистер Холмс, потому что в нашем роду мужское постоянство связано с весьма схожей закономерностью: вы не поверите, но избранники Малфоев всегда оказывались темноволосыми исключительно в тех случаях, когда выбором руководило только сердце. Поэтому проверка на чувства к спутнику жизни, исходя из цвета его волос, в некотором роде стала нашей «фамильной традицией», и эта фотография лишь подтверждает мои слова. – Люциус позади сокрушённо вздохнул, заставив Майкрофта нервно стиснуть зонт и облизать губы: слава богу, лорд не мог сейчас видеть, как лицо его уверенно приобретает оттенок бедра испуганной нимфы. Но интуиции Малфою было явно не занимать, поскольку, воспользовавшись паузой, он не преминул добавить картине красок: – Ну кто бы мог подумать, мистер Холмс, что мы с вами окажемся родственниками? Всё-таки мир тесен! «И становится всё теснее», – мысленно чертыхнулся политик, уже успевший пожалеть о том, что соблазн выглядеть сегодня ещё более стройным заставил его облачиться в столь облегающий костюм. Пока неудобство фасона не стало таким же явным, как и находчивость лорда, надо было срочно вернуть себе потерянное преимущество и попытаться расплавить этот несокрушимый айсберг. – Вы правы, мистер Малфой. А выставка просто чудесна: столь живой экскурс в историю без сомнения любопытен и даже полезен. Эта магия прошлого в атмосфере настоящего!.. Здесь однозначно чувствуется рука талантливого организатора, – торжественно произнёс он, поворачиваясь, наконец, к собеседнику лицом, и затем, глядя лорду прямо в глаза, с улыбкой подытожил мысль: – Весьма признателен вам за приглашение. Айсберг выстоял, почти не дрогнув. – Рад, что вы сочли возможным его принять, хотя, признаюсь, я не был до конца уверен, что вы приедете, мистер Холмс, – перенимая тон, ответил Люциус, слегка кланяясь и в свою очередь не отрывая взгляда от лица Майкрофта. – Меньше всего мне хотелось бы вызывать в ком-то сомнения, мистер Малфой, но... «Мгновенная азбука личности: факты, оживляющие историю»? – Майкрофт усмехнулся. – С вашей стороны было неоправданной щедростью прислать мне такую подсказку! Поверьте, приглашение в любом случае было бы мною принято, даже не имей оно столь красноречивого названия. – Явное превосходство в собственном голосе заставило политика мысленно отчитать себя за несдержанность. – Именно эта, как вы изволили выразиться, «щедрость» и заставила меня подумать о… небольшой подстраховке, мистер Холмс, – нагло-пытливое выражение глаз собеседника упорно склеивало мысли тягучим сиропом, и Майкрофт, отчаянно желая вырваться из раздражающих своей цепкостью силков, вдруг (необдуманно?) позволил себе лишнее: – Подстраховка была поистине королевской! Вероятно, это тот редкий случай, когда «небольшой» размер способен оправдать самые смелые ожидания, мистер Малфой. – На этих словах оба собеседника разом поменялись в лице (Холмс заметно покраснел – лорд же, напротив, стал ещё бледнее). Кажется, Майкрофт перестарался, и немедленная попытка сгладить оплошность лишь подчеркнула его скользко-озвученную мысль: – Согласитесь, что монаршее внимание трудно игнорировать. Даже если ангажирующий документ вовсю пестрит автографами настоящего хозяина. – Надеюсь, вы простите мне мою дерзость, мистер Холмс, – столь ловкий намёк на допущенную вольность заставил политика поёжиться, в то время как Малфой, внезапно сменив свой покаянно-менторский тон, добавил почти игриво: – Поверьте, что я руководствовался исключительно желанием сделать вам приятное, – льдистые глаза на мгновение томно закрылись, а последовавший за этим контрольный взмах малфоевских ресниц предельно быстро увеличил амплитуду дрожи в органах и тканях самого стойкого представителя маггловской современности. – И вам это вполне удалось, мистер Малфой: я получил истинное наслаждение. – Холмс чуть помедлил, переводя дыхание, но удержаться от соблазна использовать против лорда его же оружие так и не смог: – Более того, какие могут быть между нами обиды теперь, когда выяснилось, что мы настолько близки... дорогой брат? – и Майкрофт сладко улыбнулся. Это было слишком даже для Пожирателя: Люциус яростно скрежетнул зубами, однако его тело, войдя в противоречие с головой, немилосердно быстро покрылось мурашками. В результате по сиятельной коже лорда беспардонным вихрем носились сразу два, взаимоисключающих друг друга, вида: остервенело-злые, рождённые издевательским обращением Холмса, и чувственно-нежные, вызванные словами «мы настолько близки» и неумолимо-притягательной улыбкой дражайшего «родственника»… …Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь Живёт во мне, сожжёт меня дотла… В. Цой
Они расстались у выхода из галереи, не вполне довольные собой, но в который раз весьма впечатлённые друг другом. Заключив временное «перемирие», вызванное исчерпанными на сегодня запасами «патронов» с обеих сторон, каждый отправился восвояси: Майкрофт – в аэропорт, а Люциус – в ближайший переулок, откуда удобно было аппарировать домой. У ворот Малфой-мэнора самолюбие аристократа ждал ещё один удар: судьба явилась к ограде его поместья в образе сотрудника Министерства магии, доставившего Люциусу пакет. Сердце, не привыкшее проигрывать, предупреждающе ёкнуло. Когда лорд, налив себе огневиски, чтобы хоть как-то снизить градус рождественской встречи в Париже, вскрыл подарочную упаковку, то мог утешиться лишь одним: в родных стенах не было необходимости сдерживать зверские гримасы и тёмномагические стоны – ни яростные, ни эротические. Кроме Люциуса в доме никого не было, а потому, с наслаждением впав в бешенство, хозяин мэнора вскоре имел такой же брутальный вид, как и присланный ему презент. Мерлин заавадь этого Холмса! В строгом сафьяновом футляре лежал новенький мобильный телефон, на матовой тёмно-зелёной крышке которого серебром был выгравирован фамильный герб Малфоев. Его собственный магический герб! С одним неприметным для стороннего глаза отличием от оригинала: на месте родового девиза «Sanctimonia vincet semper» («Милосердие всегда одержит победу») красовалась надпись «Maxime certa et fidelibus mediator». То есть «Самый надёжный и верный посредник».