VIP-правила мужского кроссворда
Как будто жизнь качнётся вправо, Качнувшись влево. О. Митяев
*** В ночь с 19 на 20 января— Как вы думаете, во что превращается снег, когда тает? — Конечно в воду. — Неверно! Он превращается в весну. «Фруктовая корзинка»
Он с усилием поднял руку – почти как тогда, в музее – и подушечками пальцев медленно провёл по виску Майкрофта, затем погладил скулу, спустился по щеке вниз, остановился, лаская ямочку на подбородке, и продолжил исследование, нежно очертив линию губ. Время замерло, потеряв свой смысл. У Холмса больше не было ни сил, ни желания сдерживаться, и в ответном порыве он стал целовать эти бледные пальцы – один за другим, – согревая дыханием аристократическую ладонь, пока та вдруг не выскользнула из жаркого плена, бессильно упав на постель. Майкрофту казалось, что эти прикосновения моментально проникли ему под кожу, достигнув истончённой за последнее время снежной брони. Где-то в области сердца. И холодная защита стала таять – медленно, слой за слоем, – а на её место почти сразу же пришла боль. Подтопленная влага, вопреки законам физики, устремилась вверх, посчитав лучшим для себя выходом слёзы. Холмс очень редко плакал в детстве и никогда, уже будучи взрослым. Но сейчас предательское жжение в глазах стало вдруг таким же невыносимым, как и вид этого гордого, сильного человека, лежащего перед ним без движения. Ему захотелось позвать его: «Люциус!» – но голос предательски дрогнул и... Майкрофт проснулся. Лоб его был покрыт испариной, тело горело, а сердце неистово билось и замирало где-то у самого горла. В рваном ритме с оттяжкой, до головокружения точно повторяющей знаменитую малфоевскую манеру разговаривать… *** 20 январяПравило №1: Благородная цель неизбежно требует полной самоотдачи.
«Дорогой Майкрофт, нам необходимо встретиться. Сегодня. ЛМ» Холмс уже несколько минут перечитывал сообщение лорда, уставившись в экран телефона с видом человека, только что проглотившего свой зонт. Казалось бы, даже равнодушный девайс должен был, как минимум, расплавиться под столь долгим и пристальным взглядом хозяина, почтившего его своим драгоценным вниманием, однако корпус мобильника лишь слегка нагрелся и вспотел, «по-братски» разделив эмоциональное потрясение с получателем вышеозначенной информации. «Дорогой Майкрофт» зажмурился и с новой надеждой взглянул на экран: волшебная надпись не только не исчезла, но даже не пожелала принять более статусно-приемлемый вид, способный вернуть должное равновесие эффектно нокаутированному ею политику. Когда его называли так в последний раз?.. Бывало, Шерлок, желая позлить брата, язвительно бросал ему в лицо слово «дорогой», но оно всегда звучало из насмешливых уст скорее как оскорбление. В детстве в подобном полуофициальном тоне к нему обращалась на семейных приёмах мама. Вот, кажется, и всё. Но то были родные люди – которым такое «простительно», – а сейчас дорогим его назвал человек, приходящийся им с братом роднёй лишь на бумаге. Правда, новоиспечённый родственник вызвался провести сложный семейный ритуал, дабы избавить политика от «фамильного» недуга. И мероприятие было назначено на завтра. Майкрофт размышлял. Возможно, случилось что-то непредвиденное и обряд пришлось отменить: лорд ведь достаточно храбрый человек, чтобы сообщить об этом лично, а не по телефону? Если так, то подобное обращение можно считать попыткой сгладить последующий неизбежный удар. Вариант, что написанное является тем, чем и должно являться у нормальных людей, Холмс старательно отодвигал в сторону: слишком уж невероятен он был для правды, добровольно слетевшей с уст – вернее, с пальцев! – гордого аристократа и мага. Однако один вывод всё же напрашивался сам собой: Малфой не стал бы обращаться к нему, если бы вопрос не был действительно срочным. Поэтому, перестав, наконец, гипнотизировать экран, Майкрофт решительно набрал ответный текст: «Через час. Особняк, где мы познакомились. МХ». А про себя подумал: «Кажется, всё закончится там же, где началось». На вполне очевидную мысль сердце отозвалось вдруг внезапной горечью: политику стало мучительно трудно дышать, а привкус обречённости и возможной скорой утраты ощущала сейчас каждая клеточка ухоженного, но как-то в одночасье осиротевшего тела. Телефон в руках неожиданно завибрировал, салютуя новым посланием: «Сообщите расположение комнат для аппарации. ЛМ». Прочитав смс, Холмс тут же почувствовал себя смертником на эшафоте, которому только что даровали помилование. Наивный лорд! Он прекрасно мог аппарировать в холл, гостиную или во двор особняка – словом, туда, где уже бывал раньше. И конечно же обязан был предполагать (а скорее всего, был уверен), что Холмс об этом знает. Его детская попытка скрыть свои истинные намерения показалась Майкрофту такой по-мальчишески трогательной, что он сразу же забыл обо всём. В том числе и о строгих служебных инструкциях. Точнее сказать, об инструкциях он не забыл, а всего лишь сознательно пренебрёг ими. Первый раз в своей политической жизни! И, «послушно» отправив Малфою план дома, Холмс ни на секунду не усомнился в том, что больше похож сейчас на восторженного безмозглого юнца, нежели на опытного кукловода международного класса. Ведь, по сути, он только что совершил чудовищно грубую, непростительную для профессионала ошибку: нарушив должностные правила секретности и наплевав на личную безопасность, обнажил «тело» одного из своих жилищ. А заодно и собственную душу. Но ведь надо же с чего-то начинать новую жизнь! ***Правило №2: Вертикаль власти лучше всего укрепляется по горизонтали.
Лорд аппарировал на Риджентс Парк, выбрав конечным пунктом... гостиную. Абсолютно предсказуемо для хозяина дома. Майкрофт улыбнулся, вспомнив, как во время первого визита сюда Малфой был просто непробиваемо закрыт и таинственен, так что даже дедуктивный метод не смог дать тогда политику информации, которую он привык легко получать, глядя на нового человека впервые. Сейчас казалось, что всё это происходило в другой, ещё спокойно-размеренно-бесцветной, жизни. И вот лорд снова здесь: такой же красивый, статный, в полном аристократическом облачении и с неизменной тростью, в которой – теперь Холмс знал это – находится волшебная палочка. А логичным довершением надёжной защиты, как всегда, служат верная мантия и ледяной взор. Только сегодня что-то неуловимо-новое сквозило в движениях и отражалось на бледном лице по-прежнему надменного мага. Что-то, что не давало холоду и покою вернуться в душу правительственного гения. – Добрый вечер, Майкрофт, – негромко произнёс гость, и Холмса тут же накрыло шёлковой тягучестью, с которой лорд озвучил его имя. Сердце немедленно сбилось с ритма, а горло сдавило спазмом, и он смог лишь кивнуть в ответ, сделав приглашающий жест в сторону кресел. Но очевидно не собираясь садиться, Малфой даже не сдвинулся с места. – Вы, должно быть, удивлены моим желанием увидеться сегодня, когда наша встреча и так уже назначена на завтра? – лорд замолчал, и по спине Майкрофта медленно поползли мурашки: неужели он всё-таки ошибся в своих предположениях? – Я подумал, что обстоятельства могли измениться и ваша благородная акция по спасению моей жизни благоразумно отменена, о чём вы, как человек порядочный, решили известить меня лично, – несмотря на насмешливый тон, за которым Холмс пытался скрыть волнение, голос прозвучал предательски глухо. – Напротив, наша договорённость остаётся в силе, и, смею надеяться, всё пройдёт по плану, однако... – Малфой опять замолк, словно колеблясь. «Однако ты пришёл осчастливить меня сегодня на случай, если завтра я всё же умру», – Майкрофт вдруг почувствовал раздражение, мысленно готовый проклясть и лорда, и своё согласие на обряд, и день, когда он позволил сердцу биться чаще в присутствии этого человека. – Я говорил вам... Люциус, – теперь уже вздрогнул Малфой, вслушиваясь в своё имя, хоть и с видимым усилием, но всё-таки сошедшее с этих упрямых губ. – Для меня давно не является трагедией тот факт, что от моей болезни нет лекарства. Я смирился с этим и, надеюсь, другие тоже. Поэтому мне не хотелось бы заставлять кого-то переживать или бессмысленно полагаться на чудо. Мои проблемы – это только мои проблемы. – Вы ошибаетесь, мистер Холмс, – простые слова в устах лорда прозвучали вдруг на редкость многозначительно, а стальной взгляд его подёрнулся тёплой романтической пеленой. И Майкрофту, немедленно забывшему про злость, сразу же захотелось испытать на себе всё, что сулило телу опасно близкое присутствие почти проклятого им сейчас мага. – И в чём же, позвольте узнать, я ошибаюсь? – слегка охрипшим голосом поинтересовался политик. – Во всём, что сказали. Завтра вы сможете убедиться в своей неправоте относительно лекарства. Что же касается вашего личного отношения... если вы мне не доверяете, мистер Холмс, то я не буду ни на чём настаивать... сегодня. Пожалуй, мне не следовало беспокоить вас, – взгляд Малфоя как будто вернул себе льдистость, а сам он подчёркнуто-вежливо поклонился. «Какие мы обидчивые! А как же "Милосердие всегда одержит победу" и уже практически обещанное мне вечное блаженство на одну ночь?» – усмехнулся про себя Майкрофт, а вслух произнёс: – Судя по всему, мистер Малфой, это скорее вы не склонны мне доверять. Что ж, я не спрашиваю, почему вы вдруг передумали, но, полагаю, будет справедливо, если вы хотя бы назовёте причину нашей внезапно-неудавшейся встречи: я, в некотором роде, являюсь участником процесса и имею право знать детали, не так ли? – Холмс почувствовал, как нервная дрожь стремительно охватывает его целиком. – Вы настаиваете? – казалось, Малфой, задетый чересчур презрительным тоном последних слов, тоже начинает раздражаться. – Безусловно. Я просто вынужден это сделать, – Холмс постарался придать голосу как можно больше высокомерия и властности, спровоцировав тем самым вспышку роскошных гневных искр в глазах человека, однозначно привыкшего доминировать и подчинять. – Что ж, извольте: я готов поделиться с вами... деталями, Майкрофт, – губы лорда скривила усмешка. – Дело в том, что в процессе подготовки к завтрашнему дню обнаружились новые факты. Чтобы получить гарантии успешного проведения любого ритуала, волшебники (да и не только) всегда стараются минимизировать риски, которые, как известно, существуют в любом деле. Обычно исключить их полностью не удаётся. Но в нашем случае такая возможность есть: это делается путём... установления более тесной родственной связи между участниками, чтобы магия быстрее «вспомнила» предыдущий опыт и закрепила его по новой. Не то чтобы я сомневался в завтрашнем успехе, но, возможно, вам так было бы спокойнее. – Вы хотите, чтобы мы... – Холмсу стало вдруг совсем душно. При этом он никак не мог понять, что же в заявлении лорда поразило его больше. Наглость, с которой тот «прикрыл» своё откровенное предложение прагматичным расчётом и лозунгом «в интересах пациента»? Ловкость, позволявшая ему воспользоваться возможностью и совместить приятное с полезным? Или пресловутый первый шаг, сделать который сам Майкрофт не отважился бы в силу своего упрямого характера, помноженного на отсутствие опыта в данном вопросе? А может, желание мага всё же было продиктовано тревогой за исход отнюдь не простого мероприятия? Ответ Малфоя таинственным образом развеял все его страхи, но зато сразу же – кто б сомневался! – породил новые: – Я хотел... Но вижу, что вам такая... инициатива кажется абсолютно неприемлемой, поэтому давайте будем считать, что нынешнего разговора не было. Встретимся завтра, как договаривались. Поверьте, всё и без этого будет в порядке, – Люциус в роли благородно сдавшегося воина выглядел сейчас просто чертовски привлекательно. И Майкрофт «поверил»: – Кажется, я ещё не сказал «нет», мистер Малфой... – Он медлил, продолжая внимательно изучать тень в глазах вроде бы покорившегося судьбе аристократа. И по тому, как предательски радостно дрогнули ресницы «проигравшего», Холмс понял, что попался сам. – «Противник сдался так быстро, что я даже не успел отступить», – эта насмешливая мысль стала для него точкой в признании собственной капитуляции. – И для вас это не будет неприятно? – надежда в осевшем вдруг голосе лорда звучала более чем искренне. – Скажем так: меня убедили ваши аргументы, Люциус... – уклончивость лишь дала Холмсу время, чтобы решиться сделать свой последний шаг. – И я согласен... «минимизировать риски», – он растерянно замолк, с трудом веря в то, что именно произнёс сейчас вслух. Сам! А лорд... Майкрофт видел, как бледнеет и без того матовое лицо аристократа, а льдисто-серые глаза постепенно становятся тёмными. Наступила пауза. Но тишины вокруг не было: каждый из мужчин слушал, как прибавляют децибеллы синхронно рвущиеся друг к другу сердца, ещё не полностью осознавая, что именно так – в унисон – бьётся пульс их заснеженных душ, упорно сплетённых судьбой в единое целое. Дальнейшие события затуманенный мозг политика воспринимал уже гораздо менее чётко. Малфой вроде бы не сделал ничего особенного: будничный жест человека, снимающего с себя верхнюю одежду. Но для Холмса это было сродни разрешению ступить под своды священного храма или, вернее, тщательно охраняемой крепости. Это был знак полного доверия и практически признание в любви: Люциус, пристально глядя Майкрофту в глаза, медленно расстегнул застёжки своей неприступной мантии и, сняв её, небрежно бросил на спинку кресла. А затем молча протянул политику руку. Словно под гипнозом, Майкрофт вложил свои пальцы в тёплую ладонь мага, и тут же от запястья к плечу, а оттуда далее по всему телу распространилось сладкое предвкушение близкого удовольствия. Вероятно, восприятие этого факта окончательно сбило настройки в политическом сознании, потому что оно вдруг наполнилось строками злополучного томика французской поэзии: «Sauras-tu jamais ce que les doigts pensent. D'une proie entre eux un instant tenue. Sauras-tu jamais ce que leur silence. Un éclair aura connu d'inconnu» («Знаешь ли, что пальцы мои узнали о твоей ладони в тот краткий миг, что её держали – не удержали, что о ней сказал их безмолвный крик»). Смесь страха, восторга и жажды новых прикосновений к неизведанному бросила Холмса сначала в жар, потом в холод и наконец сменилась толпами разнокалиберных мурашек. «Вот и план комнат пригодился», – дрожащим эхом откликнулось его тело, уверенно – как хозяином! – ведомое другим мужчиной по собственному дому. Пожалуй, более непосредственно и элегантно выяснить расположение спальни в рабочем особняке, нежели это сделал Малфой, способен был разве что Шерлок. Мысль, что отныне термин «аппарация» вряд ли сможет восприниматься им однозначно, вызвала на лице Майкрофта почти плотоядную улыбку, заставившую «случайно» обернувшегося лорда вздрогнуть и значительно ускорить шаг. Они оба тяжело дышали – то ли от быстрой ходьбы, то ли от возбуждения, – когда, достигнув, наконец, заветной цели, дружно захлопнули за собой дверь: Майкрофт – подавшись спиной назад, Люциус – властным движением впечатывая свою «добычу» в дубовую поверхность, тут же отозвавшуюся громким автоматическим щелчком дверного замка. Этот звук, как выстрел стартового пистолета, мгновенно впрыснул адреналин в кровь, и ударной волной Холмсу напрочь снесло голову: – Мне сегодня определённо везёт, лорд Малфой: магические курьеры всегда так расторопны? Кажется, у вас эту работу выполняют эльфы? – слова, произнесённые насмешливо-жарким полушёпотом, на миг вызвали у аристократа чистокровный шок: он лишь удивлённо поднял бровь. Майкрофт же, явно желая довершить эффект, с внезапной резкостью притянул Люциуса к себе: – Два в одном, как трогательно! Надеюсь, столь оперативная доставка в спальню предполагает и доставку удовольствия? Лорд, не ожидавший от политика подобной прыти, наконец отмер, всем нутром издав близкий к звериному угрожающе-первобытный рык. Однако яростное желание немедленно впиться губами в эту давно мучающую его улыбку вдруг невероятно жёстким усилием было им же самим в себе подавлено. А вместо этого... – Эльф постарается, – хищно блестя глазами выдохнул Малфой в змеящийся приоткрытый рот, с гневом и страстью наблюдая, как политик давится разочарованно-жадным стоном. Насладившись местью, Люциус продолжил пытку, медленно дразня эти обнаглевшие губы короткими, почти невесомыми, поцелуями. Мимолётные жалящие прикосновения слизеринского рта штопором взвинтили лёгкий политический трепет до состояния бешеной дрожи – со скоростью, обратной мучительно-умелым ласкам распалённого Пожирателя. Эта тягучесть подействовала на «жертву» как разреженный воздух, заставив её отчаянно задыхаться. Лорд больше не давал Майкрофту возможности придвинуться ближе, выставив вперёд колено и одновременно пригвоздив к стене оба «политических» запястья, застрявших в его памяти изящно изогнутым продолжением чувственной линии рук, обольстительно льющих в чашки крутой кипяток и прохладные сливки. Сквозь учащённое сердцебиение малфоевский мозг с удовольствием отметил, что дерзкое превосходство на лице Холмса сменилось растерянностью и смирением, а в стальных ещё недавно глазах откровенным призывом плещется тёмная жажда. – Туше! – Майкрофт и сам не заметил, как быстро его капризное жгучее требование сменилось вдруг тихой и жалобной просьбой: – Touche moi... Пронзённый этой полумольбой Люциус почти рефлекторно ослабил хватку, и Холмс, мгновенно воспользовавшись возможностью, тут же дёрнул к себе руку, нещадно – зубами – рванув с рукава дорогую манжету. Раздался треск, и бриллиантовая запонка, сверкая брызгами лунного света, полетела на пол и покатилась по нему, выстукивая ритм, – такой же рваный, как сбившееся дыхание обоих мужчин. – Тебе помочь? – прохрипел Люциус, направляя на Холмса возникшую, словно из ниоткуда, волшебную палочку. – Я бы предпочёл, чтобы… в меня не тыкали… незнакомыми предметами, – упрямо выдавил Майкрофт, буквально захлёбываясь от желания сорвать с себя и лорда одежду. – Я тебя… познакомлю с ними... по очереди, – так же прерывисто ответил Люциус и быстро прошептал заклинание. – Какая... практичная... вещь, – признал, наконец, очевидное Холмс, уже через секунду оказавшийся полностью раздетым. Одно мгновение – и Малфой присоединился к нему, изнемогая от долгого напряжения: – Побереги оценки... ты ещё не видел главного… И всё: они больше не сдерживались, не упражнялись в острословии, не делили власть и не притворялись. Последнее, что смог внятно различить Люциус прежде, чем окончательно погрузить обоих в безумие, были дрожащие губы Майкрофта, лихорадочно шепчущие ему куда-то в висок французские строки Луи Арагона: «Lorsque je les prends comme une eau de neige, qui fuit de partout dans mes mains à moi» («И моя добыча комочком снежным тает меж пальцев, бежит из рук»). Они не помнили, как преодолели эти несколько шагов до кровати, обрушивая друг на друга свои обжигающе-снежные ласки. Они творили нечто, не предусмотренное регламентами ни одной из послушных им стран: это была их собственная империя на двоих, предназначенных друг другу кем-то свыше, в кого они оба не верили. Реальными были лишь жаркие взгляды, раскалённая кожа, неистовые поцелуи, борьба языков, сплетённых в настойчивом танце, и руки, густо плавящие друг друга с бесконечно-ленивым упорством – в одном необъятном ощущении растекающегося по телу горячего чувственного напалма. А затем их совместное – очень долгое – падение в небо… Дрожа от пронзительной мимолётности счастья и ледяного ужаса: ведь ты мог никогда не узнать, что такое бывает! Зажмурившись и вновь распахнув глаза, чтобы не пропустить и лучше запомнить черты. Насквозь пропитаться его слизеринской прохладой. Податливой платиной, льющейся жидким огнём. Его ароматом и этой таинственной силой. Всё – боль, наслажденье, надежду – смешав в одночасье с расколотым льдом этих облачно-пепельных глаз в единый пьянящий коктейль, выпить залпом дыханье. До капли, до дна, безгранично терзая и ластясь. У кожи крадя колдовской можжевеловый привкус. От ласки вибрируя низким безудержным звуком. Губами ловя в лихорадке знакомое имя. И, выгнувшись, комкать, как прошлое, белую простынь. Взорвав криком ночь столько раз, сколько прожито даром. И, прыгая в бездну с ревущим от нежности сердцем, покорно затихнуть, растаяв в ладонях у звёзд… Он распят твоей страстью на глади китайского шёлка. Сверхбыстро и чутко разлей по всем жилам огонь. Подчини его, всласть отыграйся, дразня и вдыхая утончённо-мускатную горечь цветков померанца. Под защитою волн архаического балдахина, где он так беззастенчиво вьётся, и стонет, и просит. Утопая в сплошной пелене вдрызг запретного рая. Подари ему мир, раскрошив на рычание связки. В поцелуях, укусах и хрипах, сжигающих ложь. И в движеньях всё более резких и бьющих в ознобе. И в густом нарастающем ритме. Вдоль нервов и вен. По хребту. И улыбка Джокондой уже не змеится – оргастическим лезвием режет расхристанный рот. И крещендо его удовольствия выбьет все стёкла. И подбросит его в высоту, и опустит в объятья твоей шалой спасительной тьмы, убивающей время. Оставляя нагую истому и тени надежд… А вокруг них вовсю разливалась магия. Дрожащая, танцующая в расширенных зрачках, выделывающая свои диковинные па вместе с двумя безудержно сплетёнными телами. Пришедшая из прошлого, в котором Луиза Верне покорила своей дерзкой улыбкой великолепного и упрямого представителя рода Малфоев. Магия, узнающая своих новых владельцев, впитывающая и запоминающая их для себя. Они любили друг друга с обжигающей неукротимой яростью, озарённые светом единственной свечи, что улыбаясь держала над ними полная и мудрая луна, ответственная ныне за приливы, отливы и капризно-изменчивую силу взаимного притяжения этих строптивых, но всё-таки родственных душ. И пространство сомкнулось до размеров их общей Вселенной, а время умерло... *** 21 января (раннее утро)Правило №3: Разлучённые тела хранят на себе следы правильно угаданных слов, стремясь как можно быстрее лечь в основу следующего кроссворда: аyant risqué une fois-on peut rester heureux toute la vie.
Майкрофт проснулся от внезапного ощущения одиночества и, откинувшись на спину, открыл глаза, чтобы окончательно убедиться, что постель рядом с ним пуста. На соседней подушке обнаружился лишь свёрнутый трубочкой пергамент, поверх которого тонко благоухал в полутьме снежно-белый цветок померанца. Холмс замер, не в силах шевельнуться или хотя бы вздохнуть от нахлынувшего на душу тепла: где в разгар зимы Малфой мог взять цветущий флёрдоранж? Наколдовал? Едва ли. И что означает в понимании мага этот цветок: первую брачную ночь или признание в чувствах к человеку, предпочитающему именно эти горько-медовые ноты всем другим «духовным» и плотским ароматам? Майкрофт развернул пергамент – в нём была лишь цитата на французском: «Aussi longtemps, My croft, que tu voudras nous dormirons ensemble» («До тех пор, Моя земля, пока ты этого хочешь, мы будем спать вместе»). И короткий постскриптум – уже на родном: «Я взял твой зонт». Последние слова были однозначно в духе человека, покинувшего его дом по-английски! Холмс улыбнулся, чувствуя, как разливается по клеткам неудержимая радость, смывая тревогу и разочарование последних минут, слегка омрачённых вдвойне одиноким пробуждением. Учитывая то, с чем ушёл «хозяйственный» лорд. Это было фантастическое чувство умиротворения и счастья. Лёгкость. В сознании и во всём теле. Некий… аристократический кайф! В котором не было ничего страшного. Всё то же, прежнее, спокойствие. Лишь добавился стойкий вкус полноты жизни и принадлежности кому-то, кто нужен, как воздух, и кому, кажется, нужен ты сам. А все остальные... Для окружающих вряд ли что-либо изменится: в мире, принадлежащем только двоим, нет места глазам посторонних. И хотя Майкрофт не ждал перемен или милостей от судьбы, это всё же случилось: кто-то вдруг захотел персонально его самого. И был так щедр и отзывчив на ласки, так властен и нежен. Кто так настойчиво подчинял и без оглядки дарил, с пониманием и охотой встречая новые для девственного сердца порывы и жесты. Сколько раз за прошедшую ночь под напором могучего айсберга Холмс рассыпался почти на молекулы? Удивительно, как долго до этого лорду удавалось держать себя в руках! И какая нужна воля, чтобы управлять таким бешеным темпераментом? Ведь нынче ему явно опять пришлось себя сдерживать, чтобы хоть каплю оставить от бренного маггловского тела, которое днём он собирался лечить. Не человек – стихийное бедствие, лавина… Как можно этот бесконечный фейерверк эмоций хотя бы близко сравнить с теми тусклыми вспышками, какими виделись теперь Майкрофту эпизодически-фригидные встречи со жрецами телесного бизнеса? Какой невыносимо пресной казалась та – старая – жизнь после того, что он испытал со своим живым, внимательным, страстным и совершенно неутомимым любовником! Суррогатное прошлое… Волшебное настоящее… Но вот что касается будущего… Сегодня… Всё решится сегодня. И если ему – им! – повезёт, то можно будет позволить себе думать о большем… Что было у него вчера? Люди, события, работа… Страх… Нет, сегодня он уже не боится быть зависимым и даже готов разрешить своему избраннику вполне управлять судьбой: вылечить его, убить, оставить всё как есть. Только быть рядом. Невероятно: одна ночь – и он уже как будто совсем не он!.. Майкрофт взглянул на запястье, вокруг которого была словно вытатуирована нить, тонким браслетом обвивающая руку. Магический обручальный знак – результат их ночного «общения». Люциус что-то шептал ему во тьме о лучшем «вещественном доказательстве» взаимности чувств. Неужели же правда? Как жаль, что они не сделали этого раньше: у них было бы больше времени насладиться друг другом… Почему его маг и волшебник ушёл так рано? Поехал готовиться? Решил дать пациенту хоть капельку отдыха перед решающей битвой со смертью? Не хотел обманывать? Или не был готов при свете дня смотреть правде в глаза?.. Камеры! Ну конечно, как он мог забыть про них?! Майкрофту вдруг нестерпимо захотелось увидеть, как и когда Люциус покинул его спальню. И ещё раз убедиться, не было ли сном всё, что случилось до этого… Он прошёл в соседнюю комнату и включил мониторы. На записях оказалось… пусто: последние десять часов отсутствовали напрочь. Малфой, как призрак, исчез вместе с первым лучом рассвета, стерев их необузданно-сумасшедшие беспрецедентные откровения из равнодушной памяти электронных устройств, и оставил после себя лишь догадки, романтическую записку, ощущение принадлежности и… магию захватывающих воспоминаний о минувшей ночи… А ещё он украл его зонт! И как скоро теперь доведётся проверить мудрость восточной истины, утверждающей, будто «снег на зонтике становится лёгким, когда подумаешь о том, что это твой снег»?..