Психопат

      Кроваво-красное освещение, заливающее комнату, хоть и не было до ослепления ярким, но глаза Хованского оно все-таки раздражало. От этого Юрина голова, кажется, стала болеть еще сильнее, замедляя и путая все мыслительные процессы внутри нее. Хотя, скорее всего, не только один свет был тому причиной. Ведь комик до сих пор не мог вспомнить, что было до того, как он очнулся здесь, посреди темного помещения, связанный по рукам и ногам.       Но даже сквозь эту непонятного рода пелену заторможенности сознание Юры с легкостью сложило два и два, выдавая в итоге такой простой и одновременно шокирующий его результат. Получившийся образ личности неизвестного комик никак не хотел воспринимать за истинный. Даже тогда, когда этот самый психопат, одетый во все темное и освещаемый все тем же алым светом, снова появился в поле его зрения.       Человек медленно вышагивал в сторону рабочего стола и тихонько при этом насвистывал себе под нос мелодию из легендарного фильма Квентина Тарантино. Дойдя до своей намеченной цели и резко прервав напеваемый мотив, мужчина с некой осторожностью положил недавнее орудие пыток на деревянную поверхность стола и, наконец, повернулся лицом к Хованскому. В этот момент Юра вспомнил когда-то давно произошедший разговор со своим тогда недавним новым знакомым Никитой Гридиным.       В тот вечер Кузьма рьяно пытался убедить комика в том, что его бывший друг и товарищ не просто ублюдок и подлец, кинувший его в трудные времена, а самый что ни на есть настоящий больной психопат. Но Юра не особо-то обратил внимание на сказанные парнем слова, сбросив их на банальную злость. Что еще кроме всяких оскорблений и беспочвенных выдумок мог рассказать обиженный, да еще и изрядно подвыпивший человек?       И вот сейчас перед Хованским стоял не кто иной, как сам Дмитрий Ларин – тот самый тип, о котором ему впервые рассказал Кузьма и который впоследствии стал его не то настоящим врагом, не то извечной проблемой. И Юра, и Дима, не упуская ни единого шанса, годами поливали друг друга грязью. Причем причин их общей неприязни (заинтересованности) стендапер для себя выявить так и не смог.       Критик, облаченный в черные одежды, которые сейчас казались еще темнее, молча стоял в паре метров от удивленного Хованского. Его безумный и пристальный взгляд был направлен на окровавленную ладонь, которой он всего несколько мгновений назад провел по лицу. Все же Юрец хорошенько вдарил ему головой.       – Ларин? Какого, блять, хуя?! – наконец отойдя от некого шока, подал голос комик, тем самым вновь пытаясь привлечь внимание парня на себя. Но тот не спешил отвечать, он лишь продолжал с каким-то странным интересом разглядывать свою руку. Хованский хотел было повторить вопрос, но тут Дима быстрым движением языка слизал ярко красную кровь с пальцев и устремил свой взгляд куда-то в пространство.       – Ебать, а Кузьма все же был прав! – немного осмелев по непонятным причинам, довольно-таки громко воскликнул Хованский. – Ты действительно блядский психопат и ебанный пидор, Ларин, – на лице у Юры появилась не то нервная, не то язвительная улыбка. Но она тут же исчезла, когда критик резко схватив окровавленный нож со стола, снова направился в его сторону.       Оказавшись прямо перед Хованским, Дима стал медленно наклоняться к его лицу, пока их лбы не соприкоснулись. Теперь его обезумевший взгляд целиком и полностью сконцентрировался на глазах комика, который вновь впал в ступор. Юра был похож на лабораторную мышь, отданную на съедение змее. Кажется, хищник и травоядное поменялись местами.       – А че ты такой серьезный, а? – спросил Ларин, немного отстраняясь. – Ты ведь комик, так? – сказав эту фразу, Дима быстро схватил Хованского за подбородок и приподнял его голову вверх. Проведя пальцами вдоль пореза на Юриной шее, Ларин начал старательно вырисовывать алую улыбку на лице стендапера, получалась она точь в точь как у цирковых клоунов.       – Гридин уже успел ответить за свой длинный язык, – проговорил Дмитрий, закончив свою работу и вдоволь на нее наглядевшись. – А сейчас настала и твоя очередь расплачиваться, – сказав это, Ларин неторопливо засучил рукава своей темной рубашки и снова близко наклонился к лицу Хованского. – Но так уж и быть, я исполню твое последнее желание, – прошептал критик, а на его губах возникла безумная улыбка во все тридцать два зуба.       – Да иди ты на хуй, Ларин! – прокричал Юра прямо ему в лицо.       – На хуй, так на хуй, – пожал плечами критик и медленно, не отводя своего взгляда, опустился пред Юрой на колени.