Победивший платит

Утро. Солнечный луч, как ему и положено, просачивается сквозь щель в занавесях и стеснительно танцует где-то в углу. Архитектор, устроивший этот дом, разумно позаботился, чтобы прямой свет в глаза не будил спящего по утрам... Незнакомая комната, непривычная постель. И вытянувшееся рядом, разморенное сном, обнаженное тело. Мой цет тихо дышит, блуждая во снах, но рука его бессознательно и уверенно закинута мне на бок, и отпускать меня он не намеревается. Хотя бы волосы он еще вчера благоразумно свернул узлом, не то они бы заняли пол-постели. Ну что, пришла пора для утренней истерики добропорядочного мужчины на тему "меня поимели"? Только если я буду полнейшим идиотом. После моего лагерного опыта (кольнуло с привычной досадой и моментально отпустило) девственников в этой постели нет. И будь я проклят, если стану стыдиться хоть чего-то, бывшего вчера, вплоть до щекотного воспоминания о том финальном удовольствии, неподобающем, маловероятном, но самом настоящем... Э-э, стоп. Не стоит растравлять утреннюю эрекцию, пока мой... любовник еще спит. И сладко же спит. Острые черты лица смягчены сонным довольством. Меряю его взглядом, в котором удивления не меньше, чем интереса. В гриме у моего гем-лорда вертикальная полоска у губ, словно брезгливая раздраженная складка. А этот незнакомец скорее мил. Точнее, не незнакомец — просто тот, с кем я впервые познакомился только вчера вечером. Ха, как там говорится в пословице, "секс не повод для знакомства"? Повод, и еще какой, но смысл фразы не в том. Секс — не самое важное, что бывает в жизни. Если бы не так, черта с два я бы вчера лег даже под этого — желанного, искусного в постели, интересного до безумия типа. Но херами меряться, споря, кому быть снизу, было бы вчера мальчишеской глупостью. И немного трусостью, есть такое. Пробовать самое опасное лучше сразу, как в воду с головой. А уж наутро, обсохнув, размышлять у него под боком, страшно было или здорово. Буду уж честен с собою: неплохо. Можно и повторить — через пару недель... или часов, как сложится. Но пока Иллуми беспечно посапывает и не намерен просыпаться, у меня есть время подумать. На кой черт я ввязался в интересные отношения с женатым, между прочим, мужиком? А мне скоро возвращаться в город и представать перед светлые очи его неизвестной пока супруги, и уж она не преминет высказать мужу все насчет странного выбора. Из нас двоих он сейчас уязвимее. Моя катастрофа уже позади, а вот кардинально поломать его жизнь я могу без усилий. Если он об этом не подумал, уж я-то мог? Хотя какое там думать, у меня вчера вся кровь отлила от мозга ниже пояса... Аккуратно поглаживаю выпавшую из стянутого узла прядь, перечеркивающую подушку. Он вздыхает, всплывая из глубокого сна в поверхностный: веки начинают вздрагивать, чуть напрягаются мышцы, и меня он прихватывает еще крепче. Вот собственник! — Привет, — хриплым со сна голосом сообщает Иллуми наконец и неверяще моргает. Обычные утренние хлопоты — одевание и душ, неизбежный грим и расчесывание спутанной со сна шевелюры, случайные касания, почти дружеские объятия... Иллуми тактично не замечает моего возбуждения, я плачу ему ответной вежливостью, пока он не проговаривается, приказывая принести завтрак в комнату: — Прятаться не будешь? А смысл? Слуги уже точно знают, что я у себя не ночевал. Вряд ли они рыщут по саду, разыскивая меня, храпящего пьяным сном под каким-нибудь кустом. Улыбаюсь и отрицательно качаю головой, заслужив в ответ облегченное: — Я боялся, что... — Иллуми недоговаривает, когда его некстати, или слишком кстати, прерывает на полуфразе вошедший с подносом камердинер. Лишь после его ухода объясняет: — Боялся, что ты... пожалеешь, что ли. Или не пожалеешь, но решишь на этом закончить проявления своего, хм, любопытства. — Я — нет, — отвечаю твердо, и он облегченно делает шаг ко мне, обнимает, трется носом о загривок. Как будто само прикосновение — небывалое удовольствие. — А ты? Тебе скоро возвращаться в город. Ты уверен, что я в новом качестве вписываюсь в твою прежнюю жизнь? Жена, друзья, мальчики-девочки, или кто там у тебя... — Я с настороженностью жду ответа, пока мои руки машинально сооружают что-то многоярусное на тосте. — Похоже, я совратил тебя с пути истинного? — Самонадеянный нахал, — смеется Иллуми, садится и делает первый глоток пахнущего специями кофе. — В мою, — подчеркивает он голосом, — жизнь ты вписался, остальное поправимо. — А в жизнь твоей семьи? — спрашиваю прямо. Он медлит, постукивает пальцами по столу. — Поймут они сразу, слепых у меня среди родни нет. Но, боюсь, у тебя неверное представление о ситуации. Кинти, мою жену, происшедшее может позабавить или удивить, но не более того. Вмешиваться она, безусловно, не станет. Моя подушка — это только мое дело; то же касается и увлечений Кинти. — И не будет упрека, что тащишь в дом черт-те-что? — Сам факт твоего наличия в семье ей бы и в голову не пришло оспаривать. Семейный долг — это святое. А станем ли мы любовниками— лишь наше с тобою дело. — Внезапно фыркает от смеха. — Я только что вспомнил о Бонэ. Провидец чертов. — Стали любовниками... — Я пробую слово на вкус и задумчиво прищелкиваю языком. Нечто сладкое, терпкое и из области фантастики. — Надеюсь, это не отменяет остальных развлечений? Лисы, рапиры и вечерний чай? — Массаж, пение и соревнования по скоростному разжиганию каминов, — подхватывает Иллуми в тон и смеется, а потом, отставив чашку, кладет ладонь поверх моей руки. — Конечно, не отменяет. * * * Несколько дней пролетели быстро, и, наконец, доктор Эрни согласился снизить строгость моего заключения — то есть ограничиться ежесуточной физиотерапией в городском доме. Сборы не заняли много времени — мое имущество свободно уместилось бы в бумажном пакете для пончиков. Разве что пришлось сходить попрощаться с садом, усыпанным хвоей, семейством неуловимых лисиц и беседкой — крайней слева, у пруда. Вот уже машина — обтянутая изнутри шелком и кожей коробочка, высокотехнологичное чудо — скользит над землей. Мы сидим бок о бок и говорим. — ... Совсем с ума сошел, — продолжает Иллуми наш давний то ли спор, то ли поддразнивание. — Воистину, — подтверждаю я, сам удивляясь воркующим нотам в своем голосе. — Нормальный с тобой разве свяжется? Иллуми улыбается: — Ты бываешь таким забавным... не обижайся. — Я? — Делаю чопорное, надменно серьезное лицо. — Да я само совершенство. Иллуми подхватывает игру, и озадаченное выражение на его лице сменяется официальным. — Разумеется, — важным тоном соглашается он. — Поскольку ты являешься в некотором роде моим трофеем, постольку было бы странно обнаружить в тебе хоть один изъян. — Ну, положим, если бы их не было вовсе, военным трофеем стал бы ты... — Воздеваю поучительно указательный палец. — Имевшие место небольшие дефекты, — он прикусывает губу, явно чтобы не расхохотаться, — были созданы специально для того, чтобы я мог их устранить к собственному удовольствию. Тут я сдаюсь и начинаю хихикать. От иронии ситуации, от блаженного состояния удовольствия или от того, что в эти дни впервые за невообразимо долгое время — отпустило. То ли чувство вины, то ли ненависть к себе самому. Ушло и растворилось. — А ты ведь нервничаешь, — тихонько замечает Иллуми. Мандражирую перед возвращением, да, точно. — Ты здесь и ты в городе — два разных человека, — объясняю. Задумчиво тру переносицу двумя пальцами. — Должно быть, побаиваюсь, что прежний Старший Эйри неожиданно вылезет из потайного шкафа. Мне можно просто прислониться к его плечу, даже не делая попытки обняться. Он обнимает меня сам, притягивает к себе. — Официальная маска у меня, конечно, есть, без этого никак, и вполне возможно, что тебе придется с ней сталкиваться, но нечасто. Потом, ты великолепно умеешь вытряхивать меня из этой скорлупы. Пожимаю плечами: — Если маска — часть церемониала, мне она не мешает. Но, боже, как же ты меня тогда ненавидел! Как будто я вызов самому твоему существованию. И одновременно держал мертвой хваткой, не отпуская ни на сантиметр. После такого, — добавляю, усмехнувшись, — наша идиллия выглядит подозрительно. — А ты и был вызовом. Но мало ли проблем случается в старых семьях... И далеко не все они заканчиваются вечной враждой. Люди мирятся, знаешь ли. Никого не удивит, что и мы с тобой нашли общий язык, — веско подытоживает он как раз в тот момент, когда машина опускается на подъездную дорожку городского особняка. Выходя, оглядываю смутно знакомый — сколько раз я его видел, три, четыре? — подъезд, поднимаю на миг глаза к затянутому облаками небу. Чего тянуть? Пора. Сквозь ряд выстроившихся в вестибюле с приветствиями слуг мы проходим, как нож сквозь масло. За ними гостиная, и нас там ждут. Очень красивая дама, хрупкая золотистая блондинка с серо-зелеными глазами. Интересно, сколько ей лет на самом деле? Безупречно молодая внешность не скрывает острый, проницательный взгляд зрелой женщины. И трое парней — от семилетнего где-то пацана до почти совершеннолетнего юноши. И вся эта родня — кто важно, кто с визгом, а кто и с мягкой улыбкой — направляется к нам. Торможу так, словно вылетел из-за поворота прямо к засаде, и замираю в паре шагов позади Иллуми, с очень вежливой улыбкой на лице и заложив руки за спину. Я рассматриваю воссоединение семейства с дистанции, пока дети забрасывают отца энергичными приветствиями и ворохом новостей, а их мать улыбается, глядя на это. Когда Иллуми наконец представляет меня — не скажу, что ждал этого мига с нетерпением, но хорошее воспитание обязывает — я с самым официальным выражением на лице склоняю голову и чуть не щелкаю каблуками. Не нарочно, машинально. Эдакое высокомерие от застенчивости. — Рад личному знакомству, миледи. Благодарю за гостеприимство вашего дома. Каким я предстал ее глазам? Чужак-варвар, любимая игрушка ее мужа или сомнительное наследство от родственника? А что объяснили детям: "настоящий живой барраярец, не кормить и не дразнить" или просто безымянный "гость дома, новый родич"? Мягкая улыбка леди и негромкий чистый голос красивы, но ситуации не проясняют. Дети удаляются, а взрослым в соответствии со светским этикетом предлагается выпить по бокалу прохладительного. — Солнечная ягода, плюс еще... восемь компонентов? — гадает Иллуми, покатав глоток во рту. — Девять, — поправляет его леди Кинти, и переводит сектор обстрела на меня. — Будет ужасно банально спросить вас, Эрик, как вам здесь нравится. — Улыбку она прячет за бокалом. — Поэтому считайте, что я задала этот и все полагающиеся вопросы, а вы ответили и с честью пережили это испытание. — Обязательно, миледи, — киваю я в тон, цедя напиток. Пальцы сцеплены на колене, спина прямая, на губах легкая улыбка — осанку контролирую, как по учебнику хороших манер, только что губами не шевелю, перебирая в памяти подпункты. — Смиренно надеюсь, что сумел снабдить свой воображаемый ответ всеми положенными в этом случае комплиментами. Кажется, у дамы нет слишком явных претензий, что я не так пахну или не так выгляжу. Мою военную куртку она, должно быть, приняла за милую инопланетную причуду, а запах мужниных духов от чужого человека пусть уловила, но ничем не дала этого понять. Прекрасная выдержка. Даже не хихикнула. Она заговаривает с мужем о семейных делах, и я ненадолго получаю передышку. Полушутливые жалобы на хлопоты воспитания; предупреждение о каком-то очередном серьезном разговоре, который хочет устроить с отцом Лерой — "он твоя копия, и ты знаешь, как трепетно он относится к своим обязанностям старшего сына"... Я не знаю, обычна ли такая супружеская беседа или спектакль поставлен в расчете на постороннего зрителя, которого, впрочем, немедленно вовлекают в орбиту обсуждения. — Дети, — возводит глаза к потолку Кинти, — это что-то потрясающее. В смысле, трясет похуже урагана. Эрик, у вас юноши такие же... бодрые? — По-разному. Но нашим отпущено меньше лет на взросление, поэтому их разрушительная энергия направлена вовне. "Удачный эвфемизм для того факта, что в свои шестнадцать-семнадцать они уже приносят присягу и идут стрелять в ваших парней". А я тут сижу и пью изящный коктейль в компании моих родственников-цетагандийцев. Мать твою за ногу (хорошо, что утонченные дамы не умеют читать мыслей), до чего же все запуталось! Услышав, что леди Эйри отправляется в город за покупками, Иллуми немедленно предлагает: — Дражайшая, если ты намерена нанести серьезный урон магазинам, мы с Эриком, пожалуй, составим тебе компанию. Выедем в город вместе, разбежимся часа на четыре — за меньше ты не управишься, и мы тоже — а потом встретимся в "Облачной чашке". Прогулка по магазинам меня, как любого истинного мужчину, ужасает заранее, но делать нечего. Надо сбрасывать старую кожу и маскироваться нынешними одежками, а в одиночку я, увы, потрачу на это вдвое больше времени и со втрое меньшим толком. Дай только бог, чтобы, сжалившись, меня повезли в магазин с готовой одеждой, а не устроили визит в дорогое ателье. Дорога запоминается в основном легким щебетом леди: жалобы, что ей не позволили вести ("ты же не ездишь, а летаешь в полуметре над мостовою, Кинти!"); рассказ про какие-то модные живые ткани ("от солнечных лучей бутоны на рисунке начинают распускаться"); упоминание о предстоящем бале, на который "идти не хочется, но что поделать — надо"; ироничные комментарии к действиям других водителей... Я образцово играю роль "застенчивого провинциала". Интересно, почему жена Иллуми держится так нарочито легкомысленно: смущена моим обществом или, напротив, хочет успокоить мои возможные страхи? Облегченно вздыхаю, когда светловолосая головка скрывается за дверью разукрашенного, словно зимнепраздничный пряник, магазинчика. Результат прогулки по торговым рядам вкупе с моими попытками осознать масштаб цен и перевести цетагандийские деньги в барраярские марки, шокирует: то ли у меня проблемы с арифметикой, то ли у Иллуми — с головой, раз одна рубашка стоит как половина лошади. Движимый одновременно экономной скупостью и привычной сдержанностью, выбираю фасоны попроще, любимые темные тона, закрытый ворот и уж если вездесущую здесь вышивку, то заметную только вплотную. Это — общественный долг, а к нему капелька удовольствия напоследок. Еще за городом Иллуми обещал подобрать мне на свой вкус что-нибудь для дома, с крепкими пуговицами, способными выдержать, когда он станет с меня это одеяние сдирать. Теперь он с самым чопорным и гордым видом выкладывает передо мной рубашку из бархатной, тонкой замши, медово-рыжего оттенка палого листа или полированной грушевой доски. Строгий покрой и высокие манжеты — уступка мне, но скользящая мягкость материала, точно живая шкурка, выбрана моим хитрым соблазнителем уж точно не случайно. И на этом, пожалуй, хватит — стыдно будет, если моя стопка коробок с одеждой окажется выше, чем у его жены. Устал. Хочется посидеть где-нибудь наедине. Что-то многовато впечатлений за один день, и толпы посторонних людей вокруг — цетов, чужаков, врагов — с непривычки действуют на нервы. Иллуми ведет меня в обещанную "Чашку", и мы устраиваемся в закрытой кабинке. Там царит тишина — уютная, мягкая, как одеяло, или как шапка сливок над кофе. Сижу, грею ладони о тонкий фарфор, расслабленно молчу. Через час сюда придет супруга моего любовника, но пока — комфортное молчание на двоих и возможность ни о чем не думать. Лишь маленькую кофейную бесконечность спустя я решаюсь приступить к осторожным расспросам о том, что сейчас меня беспокоит больше прочего — о его семье. Да, жена и дети Иллуми действительно не очень понимают, что я за фрукт. Глава семьи сообщил им только самую официальную информацию, без подробностей: начиная с того, что я воевал, и заканчивая моим лечением. Им со мною неуютно, да и мне проще обращаться со своей новой роднею деликатно, как с хрустальной вазой, и не слишком часто попадаться им на глаза. О чем я и сообщаю, смягчая иронию улыбкой. Иллуми сомневается. — А если ты решишь остаться здесь надолго, — с надеждой подсказывает он, — не надоест вам танцевать этот словесный менуэт? Вам надо привыкать друг к другу по-настоящему. Что тут причина, а что следствие? Может, наоборот, я не смогу остаться потому, что не сойдусь со своими цетскими родственниками? Как далеко простираются мои способности к адаптации? Забавно. Иллуми считает что я по-барраярски упрям и агрессивен, я же уверен, что, напротив, чересчур гибок и склонен приспосабливаться... — Я постараюсь. Но менять пришлось уже так много... Полагаешь, я сумею измениться еще сильнее? Ради тебя? На этот раз он задумывается надолго. — Ради меня — вряд ли. Честно. Ради себя — возможно, не знаю. Но я рад, что ты говоришь о своей адаптации в таком ключе. Ты начал воспринимать Цетаганду просто как один из миров, а не как персональный ад на земле. Это вправду радует, Эрик, вне зависимости от того, останешься ты со мной или нет. — В большой степени меня примиряет с этим миром наличие в нем тебя, но я не сказал бы, что это говорит о моем здравом рассудке, — признаюсь честно. Горячий взгляд плавится сладостью, как шоколад. И перед ним негоже отступать в страхе, как и перед маленькой чашечкой вязкого коричневого напитка. Ох, как хочется домой. С чувством выполненного долга и совершенного подвига запереться у себя в комнате, и не в одиночестве. Пусть остальное семейство Эйри штурмует дверь с целью освободить заложника... — Учти, еще парочка таких выпадов, и я не смогу ручаться за здравость своего поведения, — угрожающе мурлычет Иллуми. — Нечего облизываться на дальних родственников сомнительного происхождения, явно перепутав их с пирожным, — парирую, но накрываю его ладонь своей. Хорошо, что столик узкий. Словно нарочно придуманный для того, чтобы над ним целоваться, закрыв глаза и чуть ли не урча от сосредоточенного удовольствия. Поцелуи вперемешку со смехом — это... замечательно. Как пузырьки в шампанском. Еще и еще... От двери слышится отчетливый смешок. Я сижу лицом ко входу, и если бы не закрыл глаза, то сумел бы увидеть, как приоткрывается дверь. Но теперь мы застигнуты на месте преступления, и супруга Иллуми взирает на происходящее с ясной улыбкой, острой как ее любопытство. Щеки у меня горят. Не стоит усугублять адюльтер еще и невежливостью: приподнимаюсь со стула, склоняю голову — приветственно или покаянно, даме решать: — Миледи... Миледи кивает и садится на спешно придвинутый законным супругом стул. — Дорогой, — обращается она к нему очень вежливо, — я хочу кофе с мороженым. Тот, холодный, помнишь? И с шоколадной крошкой. Будь так добр... Да, похоже, выпроваживает, и совершенно неприкрыто. Иллуми остается только смерить свою половину взглядом и ретироваться, закрыв дверь за собой. Ну что, леди сейчас будет снимать с меня шкуру лопаточкой для торта, верно? Имеет все права. Сижу, жду. Ее улыбка такая спокойная, почти ленивая. — Я очень не вовремя, да? — Вам решать, леди Кинти, — отвечаю твердо, решив мученически пасть под острой лопаточкой и не менее острым язычком разгневанной супруги. — С драматической точки зрения вы появились именно в нужный момент. В ее тоне не гнев, а легкая грусть: — Не знаю, радоваться или огорчаться, но я вечно оказываюсь в нужном месте в нужное время. — И с любопытством, слишком чистым, чтобы быть естественным, она добавляет: — По меркам твоего народа мне сейчас полагается устроить скандал? — По меркам моего народа я совершил как минимум три позорных вещи одновременно, — соглашаюсь. — Три? — морщит тонкую бровь. — А, соблазнил женатого мужчину, да еще и чужака? Да, наивное удивление нашими обычаями у нее точно не получится. Попадает практически в точку. Интересно, какие книги брала в своей библиотеке миледи Эйри, готовясь к возвращению мужа с барраярским родственником в нагрузку. Улыбаюсь непроизвольно, ловлю себя на этом и возвращаю лицу по возможности каменное выражение. — Я должен вам извинения, или в этой ситуации они бессмысленны? — Хуже, чем бессмысленны — попросту глупы, — парирует Кинти Эйри. — У вас это все серьезно, судя по некоторым признакам, я не ошибаюсь? Вот сговорились они, что ли? Или Иллуми открыто демонстрирует нечто — как там бывает у наших дам, язык цветов, вееров и лент? — непонятное чужаку вроде меня, но ясное, как открытая книга, для его близких. Надо бы спросить. — Этот вопрос тоже стоит задать не мне. Хотя я бы ответил "да", — прибавляю честно, понимая, что ложь уже не спасает, зато смотрится отвратительно. И все же любопытство побеждает, заставив меня со смущенной улыбкой поинтересоваться: — А... по каким признакам? — Иллуми очень... — она задумывается, подбирая термин, — инопланетники назвали бы это "деловым человеком". Это не совсем то, но тебе должно быть понятно. Человек, у которого на первом месте всегда стояли семейные дела, бизнес и так далее. Ни разу не видела его таким... воодушевленным. — Улыбается, склоняет голову. — Я бы только порадовалась за него, но, Эрик, есть два щекотливых вопроса. — Спрашивайте, леди, — не принимая пока нового обращения по имени, соглашаюсь. — Я отвечу. На них, или за то, что натворил, простите мне мой каламбур. — Во-первых, успокой меня: вы не собираетесь оформлять отношения? Официально, я имею в виду? Брак? С мужчиной? После того, как я один раз уже наступил с размаху на эти же грабли? До такой степени мое свободомыслие еще не дошло, и представить себя в белом платье в свадебном кругу как-то совершенно не тянет. Ожесточенно мотаю головой: — Ни в коем случае, насколько я понимаю ситуацию. Я не соглашусь, даже если об этом сумасшествии и зайдет речь. Она улыбается с явным облегчением. — Замечательно. Не то чтобы я против таких браков, но... они — удел младших сыновей. Для Старшего клана подобный союз означает явную потерю лица и уступку низменным эмоциям, а, значит, понижает позицию всех Эйри. Тем более с чужаком, чей генный статус... словом, это совершенно неприемлемо, ты же понимаешь. Скандал. И если Лероя я от дуэли удержу, то за мужа не поручусь. И второе, не менее важное: ты собираешься уезжать с Цетаганды, или нет? Еще неделю назад я почти точно знал, что ответить на этот вопрос. Теперь же мир сделал сальто в воздухе и перевернулся вверх ногами, а решение уехать потеряло почти всю свою былую привлекательность. Тем более когда меня настойчиво к нему подталкивает белокурая хрупкая женщина с глазами, точно два пистолетных дула. И все же я не могу сказать ни да, ни нет. Кто поручится, что мое мнение не переменится еще раз через пару суток, а то и недель? — Я вынужден нарушить свое обещание отвечать, — пожимаю плечами, — потому что вы попали на вопрос, на который у меня нет ответа. — Смотрю в глаза. — Вы предпочли бы ответ "да"? — Я бы предпочла вариант, при котором мой муж остался бы здесь, — твердо ставит точку гем-леди. — О Барраяре, хвала богам, речь не идет, но и другие планеты могут быть небезопасны. Здесь иногда тоже бывает жарко, но Иллуми опытен и знает, откуда ждать удара, поэтому нам хватает сил его отразить. Если ты вправду хочешь передо мной извиниться... — чуть кривится, — удержи его от глупостей вроде поездки на эту ненормальную Бету без охраны. Вот так мысль. Неужели охватившая нас с Иллуми страсть не только так очевидна, но еще и так легко описывается для окружающих словом "безумие"? "Уехать" для меня всегда означало покинуть Цетаганду одному и не оставить обратного адреса. И я уверен, признаться, что такой вариант леди Эйри не огорчил бы. Чуть морщусь, прочищаю горло. Такие вещи надо не только решать, но и произносить твердо. — У меня нет намерений увозить Иллуми с его родины. Я на личном опыте знаю, что значит "сломать жизнь", и с ним так не поступлю. Можете умерить свои опасения, миледи. Даю слово, что не посягаю на ваш покой и семью. Она сидит, подперев щеку рукой, и смотрит на меня со спокойной прохладцей. — Мне все равно, с кем мой муж делит подушку, но я не стану покорно терпеть, если он начнет подвергать свою жизнь опасности — неважно, из-за тебя или нет. Не ошибись, считая мою позицию шаткой. А эти слова — угрозой. Еще одна улыбка, яркая и тонкая, как клинок солнечного луча, прорвавшегося сквозь тучи. — И не вздумай сейчас убегать. Он, возможно, и обещал не искать тебя по свету, но я-то нет. Даже так? Черт побери, Иллуми был прав, говоря про "свое второе Я в юбке". Опасная дама. И традиционная цетагандийская ошибка в попытке сломать меня силой... впрочем, о барраярском упрямстве гем-леди тоже могла быть осведомлена, и нарочитые ошибки могут быть ловушками, мне об этом надо помнить. Упрямо, коротко склоняю голову. — Вам нечем угрожать мне, леди, и нет причины опускаться до угроз. — Она не может сделать мне ничего, а вот Иллуми не заслуживает тихой войны в собственном доме, разразившейся безо всякого повода. Лучше избежать силовой конфронтации с противником, чье положение куда крепче моего, или позиционная война будет длиться вечность. Поэтому смягчим тон: — Я и сам могу обещать вам, что не претендую ни на иное официальное положение внутри клана, ни на влияние на Иллуми, вследствие которого интересы вашей семьи будут ущемлены. Такая формулировка достаточно точна? — Достаточно, — кивает леди Кинти. — Взамен я не буду усложнять вам жизнь... и начну, пожалуй, с того, что открою дверь несчастному мужу, уже четверть часа ждущему возможности войти. — Смешок звучит как прелестный серебряный колокольчик. Хрупкая, беззащитная женщина... с железной хваткой. Что же, думаю я, глядя с самым безмятежным выражением лица на входящего Иллуми, обещание с меня взяли с запасом. Попытаюсь ли я отнять у него семейное время, затрону ли семейную репутацию — все послужит для его супруги законным предлогом открыть военные действия. Но собираюсь ли я претендовать на нечто большее, чем ни к чему не обязывающий приятный досуг? — Ну как, открыт ли огонь и есть ли жертвы? — шутит Иллуми, ставя на стол матовый высокий стакан с сахарным инеем по ободку. — Мы не обсуждали ничего опаснее свадебных фейерверков, — отвечаю, не солгав ни единым словом. Но ощущение такое, словно я вышел из-под обстрела, и только сейчас, передохнув, начну подсчитывать, насколько велики потери. Ревнив все-таки женский род, на какой бы планете он ни жил. Похоже повела бы себя умная форская жена, застукавшая своего мужа с игривой горничной. Судя по всему, допустимые здесь вольности с подушкой не распространяются на соперничество с леди за планы, разум и интересы ее законного супруга. Хотя отдадим ей должное. Невообразимо сложно поверить в то, что душевное равновесие и благополучие гем-лорда Эйри для меня постепенно становится чем-то очень важным. Я и сам-то с трудом это понимаю. * * * Домой все трое возвращаемся в одной машине, улыбаясь друг другу до того благостно, что сводит скулы. День был долгий, и вымотал он всех преизрядно. Но все когда-нибудь кончается, и мы с Иллуми остаемся наедине. Теперь можно бесстыдно предаться отложенной до вечера нежности, как другие предавались бы пороку. Она-то нам не возбраняется? Ходить по пустующим гостевым спальням, проверяя, в какое из окон вернее заглядывает закатное солнце. Примерять свежекупленную одежду, превращая постылое занятие в откровенный стриптиз; ловить кожей ласку тонко выделанной замши и нахально проскальзывающей под нее теплой ладони; выбирать шпильки из его волос, точно ягоды из травы... А потом остаются лишь жадные вскрики и быстрая разрядка, которая не расслабляет, а наполняет силой. Стимулирующий коктейль, блаженно ноющее тело, энергии хоть отбавляй — она преображается в болтовню, которая сама слетает с кончика языка. — Фантастика какая-то. У тебя репутация человека замкнутого, гордого и прагматичного. Я — злой, отчаянный и в принципе не умею быть мягким. А как мы себя ведем? — вопрошаю я Иллуми, не шевелясь и не сдвигаясь ни на миллиметр в его объятиях. — Как два влюбленных идиота, — дает он единственно правильный ответ. — Одно нас оправдывает — что нашему, э-э, роману еще и недели не исполнилось. — Больше, на самом деле, — негромко и доверительно поправляет он. — Я давно понял, что у вас, барраярцев, очень странный метод ухаживания. А я его только подхватил. — Ты еще скажи, я тебя соблазнил, — фыркаю. — Совсем с ума сошел. Оба сошли. — Я это первым сказал, нет? — смеется Иллуми. Помню: для посторонних наши отношения должны напоминать, самое большее, необязательный легкий флирт. Правильнее сохранять хоть немного автономии; жить порознь, захаживая друг к другу, принимать своих гостей, вставать каждому в удобное ему время, не выслушивать взаимных претензий насчет беспорядка в ванной. И... не показывать всем и каждому, что я — приложение к Иллуми. Но это потом, а пока мы лежим в его постели, без зазора прижавшись друг к другу, как две фигурки в паззле. Зачем я только потратил пол-вечера на выбор собственной комнаты, если в его в кровати мне уютнее?