Победивший платит

Через пару дней Иллуми безапелляционным тоном объявляет, что не дело сидеть дома, и ему пора показаться приятелям. А я к этой поездке прилагаюсь. Я пытаюсь было возражать, но он только уточняет, весело прищурясь: — Не ты ли когда-то рвался в Дом Услад? Мы обычно встречаемся там и проводим уйму времени за беседой и любованием танцами. Да, было дело. Вечность назад. Если тогда я получил решительный, чуть ли не грубый отказ от человека мне, в общем, постороннего, почему сейчас подобное предложение делает мне мой любовник? Настороженный, я отвечаю чуть суше, чем стоило бы: — В танцах я ни черта не смыслю, а к девочкам нам точно лучше ходить поодиночке. — Не можешь же ты вечно быть в изоляции? — мягко спрашивает Иллуми, словно не видя никакого дурного подтекста. — Я не принуждаю, упаси боже. И девочки, — вдруг ухмыляясь, — там появляются не сразу. Странно. Когда у нас дома заваливается развлекаться мужская компания, они быстро представляют новичков, моментально договариваются, будут ли в кабаке платить по кругу, и уже минут через пять начинается самое веселье. — Как это? — Это целый ритуал, — усмехается Иллуми.— Сперва люди долго здороваются и интересуются делами — болтают, проще говоря; потом угощаются, и на этом этапе присматриваются к девушкам... потом, как правило, девушки поют или танцуют, или развлекают гостей приятной беседой... и вот потом парочки удаляются, чтобы пообщаться более интимно. — Какие церемонии в веселом доме! Прямо ухаживания на деревенской вечеринке. Жареные орешки, осторожные переглядывания, непременные танцы и лишь потом дефиле в сторону сеновала. Разве что наша барышня вправе сказать кавалеру "нет". — Так и здесь, — кивает Иллуми, сравнением отнюдь не задетый. — Ни одна девушка не пойдет с неприятным ей человеком. Гражданские свободы для работниц борделя? Видимо, у меня слишком явно падает челюсть, потому что он поясняет: — Если девушка ублажает партнера, не испытывая добрых чувств, он не может этого не ощутить. Много ли удовольствия он получит? Нужно быть полным идиотом, чтобы, получив отказ, настаивать... и таким неприятным клиентам просто возвращают деньги. Пусть идут в дома для низших, там дела обстоят иначе. Ах, да. Для низших. Отголосок старого разговора царапает, как режет слух диссонирующая нота, и я язвительно напоминаю: — Я-то низший. Меня туда хоть на порог пустят? — Что за чушь приходит тебе в голову! — тут же вскипает Иллуми. — Любить можно только равного. Так что не вздумай меня оскорблять подобными высказываниями. Повисает напряженная, потрескивающая статическим электричеством тишина. Я не хотел его обижать, напоминаю себе. И он меня тоже. И... "любить". Черт. — Знаешь, Иллуми, — предлагаю кротко, — не заказать ли нам в дорогом салоне парочку-другую шелковых флажков с вышитой вручную надписью "Внимание, культурный барьер!" И поднимать их посреди разговора в качестве превентивной меры. — Замечательная идея, — ворчат в ответ, — но ты ошибся с размерами. Нам целый транспарант понадобится. Прошла гроза стороной. Успокаиваюсь. Ладно, бывает, не поняли друг друга. — Наверное, заслужить от платной девочки отказ позорно? — осторожно прощупываю почву. — Да нет, — удивленно пожимает плечами Иллуми. — И мне отказывали пару раз. Ну не понравился, бывает. Жизнь несовершенна. — Пришлось уйти с вечеринки? Усмехаясь, он меня поправляет нарочито назидательным тоном, как папаша, открывающий своему юному отпрыску тайны взрослой жизни. — Я разделил вечер с другой, и не могу сказать, чтобы был разочарован. Все девушки — и юноши, если того пожелает гость — в Доме первоклассные, и обижаться на них так же нелепо, как на дождливую погоду. Дом Услад — не место для соперничества, туда приходят просто за удовольствием. А нарочно оставаться весь вечер одному — неявный упрек заведению. Так что ты без красотки не останешься. Таким тоном он мог бы расхваливать мне какие-то особенно удачные пирожные, которые мне непременно стоит попробовать. И, черт возьми, я сам не против. — Если ты категорически откажешься, можем ограничиться официальной частью и сбежать, — предлагает Иллуми с сомнением и добавляет совсем жалобно: — Но не хотелось бы. Интересно, это хитрость, призванная придать мне легкомыслия, или... — Погоди-ка. Это не затем, чтобы скрыть, что я тебе больше любовник, чем дальний родственник? — Идея хорошая, — фыркает Иллуми, прижимая меня к себе, — да разве удастся? Вокруг нас ведь не слепые. Ох, и припомнят мне поединок с Бонэ... Не станешь же каждому объяснять, что я раньше терпеть тебя не мог? К тому же ты барраярец... сам знаешь, какое количество общеизвестной чуши разделяет наши народы. — Он слегка кривится. — Пока тебя не узнаешь получше, в эту чушь даже можно поверить. М-да. Про дуэль я как-то забыл. Остается отшутиться: — Будешь говорить, что я не устоял перед тобой и сдался на условия победителя. — Делаю преувеличенно смиренную мину. — Как, выгляжу я укрощенным? — Вздыхаю. — Боюсь, с моими нынешними привычками я безвозвратно испортился для нормальной жизни. — Ничего, — мягко утешает меня Иллуми. — До тех пор, пока ты не начал выращивать котят на деревьях, ты еще не полностью потерян для своих устоев. Хохочу, с трудом выговаривая: — Если я начну... выращивать на деревьях котят, а в чайной чашке разводить рыбок... то окажусь потерян для всего, кроме уютной психиатрической больницы! Иллуми не подхватывает штуки, озадаченно морщит лоб, лишь потом понимает. — А, ты не в курсе. Это биотехнология — традиционное развлечение наших дам. — Только дам? — уточняю с некоторой тревогой, представив разговоры сегодня вечером. Мутанты... бр-р, не лучшая тема. — Мужские хобби обычно гораздо обыденней. Из тех, с кем мы сегодня встречаемся,— живопись, поэзия, старинное оружие. Сам увидишь. Пора одеваться, между прочим. — И шлепком по плечу он отправляет меня к двери. Час спустя выясняется, что мы составляем замечательную контрастирующую пару. Я в своем закрытом полувоенном стиле — пиджак застегнут доверху, высокие ботинки зашнурованы и даже перчатки в кармане. И Иллуми в новой накидке из мелко искрящейся на складках ткани, с драгоценными камнями в прическе и хитро свитыми браслетами на обеих руках. Он одобрительно кивает и, как последний штрих, добавляет несколько капель из уже знакомого флакона с "Ястребом". Себе на шею, волосы и кисти рук, мою же стрижку только ерошит душистыми пальцами. — Хватит и намека. * * * Дом Услад оказывается банально уютен. В небольшом округлом зале у дальней стены нечто вроде подиума, остальное место занимают диваны и столики с угощением. Пахнут ароматическим маслом светильники, переговаривается сидящая компания. Иллуми откровенно рады, я вызываю скорее настороженное, но незлое любопытство. В ответ на представление сам коротко киваю, щелкая каблуками. Полдюжины названных имен пока не говорят мне ничего, но постараюсь их запомнить. Занимаю руки бокалом и разглядываю тех троих, к кому подсел Иллуми. Светловолосый скуластый мужчина без возраста — Арно, кажется. Холодное лицо вместо грима отмечено лишь наклейкой на скуле, да и приковывает оно взгляд меньше, чем накидка сочного багряного цвета. Второй, Пелл — моего примерно роста (значит, невысокий для цета) крепыш; он играет кончиком длинной рыжеватой косы и реплики бросает отрывисто. И третий, которого я невольно разглядываю, точно скульптуру в музее, и неудивительно: безумно переливчатые складчатые одежки, авангардный грим, и на этом раскрашенном лице просто написано, что главная из его работ — он сам. Иллуми говорил, что один из его друзей — художник? Фирд или Фирн, вот как его зовут. Заметив мое внимание, переливчатый цетагандиец с именем на Ф принимает картинную позу, давая собой полюбоваться, и лишь затем встает и подходит ко мне. Надеюсь, он сам начнет разговор; у меня на языке вертится только бестактное "этого наряда лошади не пугаются?". — Какой минималистичный стиль, — осматривает он меня с ног до головы. Похоже, разговор и впрямь пойдет об одежде. — Это барраярская мода? — Скорее ее имитация из подручных средств, — киваю вежливо. — Напоминает армию и все ее несвободы, — заявляет категорично. Еще один штатский умник. — Вы воевали? — Я успеваю только кивнуть, как он продолжает делиться сведениями: — Пелл тоже побывал на вашей войне; недолго, впрочем. Меряю невысокого гем-лорда взглядом и решаю на сегодняшний вечер эту тему свернуть. — Я носил форму не один год. Привычное — значит комфортное, — развожу руками. — Одним словом, война взяла вас за руку и ведет своей тропой, — отставляет бокал. — Вы очень отличаетесь от других барраярцев? Характером, принципами, судьбой? — А вы сильно отличаетесь от остальных гемов? — парирую. — Эстетизмом или любопытством? Разноцветная улыбка приобретает оттенок надменности. — Не стану утверждать, что отличаюсь кардинальным образом, но эстетизм — моя работа. А любопытство — сопутствующий фактор. Вы рисуете? — Вовсе нет. Да, у меня точная рука и хороший глазомер, — улыбаюсь проникновенно, вспомнив про мою основную специальность, — но рисование тут ни при чем. — Тогда вам будет понять сложней, но я попробую. Без любопытства художник мертв. Если добавить к этому достойному чувству утонченный вкус, получим признанные произведения, — хихикает, — и пару выставок в столичном зале искусств. Закуривает сигарету, запах от нее сладкий и непривычный. — Но если, — вдруг очень серьезно, — к любопытству и вкусу добавить настоящую жизнь, можно получить шедевр. В вас этой жизни хоть отбавляй, будет жаль, если здешняя обстановка это исправит. Вы так резво взялись за, э-э, адаптацию... — Резво? Не сказал бы. Понадобилась пара месяцев обоюдных усилий, чтобы найти хоть какой-то путь, — вежливо пожимаю плечами. — Спасибо Иллуми, что мы сейчас вообще ведем этот разговор. — Благодарите его? — улыбается Фирн. — Забавно. Я, знаете ли, в курсе того, каким Иллуми может быть, если его хорошенько рассердить. А этим браком он был чертовски рассержен. — Я тоже не подарок, когда злюсь. Мы оба были рассержены сложившейся ситуацией, но выбора не было: следовало найти приемлемый выход. Как видите, мы сумели. — Ставя точку в сентенции, отпиваю глоток, ощущая на языке освежающее и пряное. — Похвальное здравомыслие, — безмятежно замечает Фирн. — Теперь вам остается познакомиться поближе с его друзьями? Я вам помогу. Мой коллега по изящным искусствам — Арно, — окликает он. Киваю подошедшему. Хорошо, что он, а не тот третий, воевавший. Незачем дразнить старые рефлексы. — Наша жемчужина поэтики, — представляет Фирн, — капризная, как все таланты. Кто-то, помнится, обещал появиться на именинах моей кузины? И не с пустыми руками? У поэта чуть розовеют скулы. Сам не знаю, с чего это я встреваю в выяснение отношений старых приятелей со своей вежливой репликой: — Рад познакомиться. Стихи мне в некотором роде понятней, чем живопись. Даже в походной жизни им найдется место; ведь, кроме головы, поэту мало что нужно. — Так и есть, — кивает тот, — я бы сказал, это благословенное сумасшествие, которое иногда получает признание окружающих... — Одним словом, — язвит Фирн, — нашей жемчужине очень повезло. Иначе она украшала бы больничные стены. Он смеется, негромко и с удовольствием. Любитель шуток. — Перышко! — взвивается Арно. — Я триста раз просил не называть меня этим дурацким прозвищем, плодом убогой фантазии "Тонкого Ушка"! — Это одна газетенка, — поясняет мне Фирн, видя мое недоумение. — Ее редактор осмелился составить нечто вроде конкурсного листа поэтов, соотнеся их с драгоценными камнями. Арно достался жемчуг, и с умыслом. Общеизвестно, что жемчужина гаснет, разлученная со своим владельцем. А у Арно тогда как раз были проблемы с покровителем... все, я умолкаю, иначе светоч нашей поэзии убьет меня или скончается от ярости сам. — Куда мне до темперамента Иллуми, — довольно меланхолично возражает Арно. — О, да, — подтверждает Фирн. — Патриарх у нас человек опасный. Безо всякого оружия, прошу заметить. И кой черт меня дернул, расслабившись, подпустить шпильку? — С вооруженными цетагандийцами я справлялся без труда, вряд ли испугаюсь и здесь... Пелл, услышавший это, принимает реплику на свой счет и немедля подключается к разговору с мрачным: — Не вижу чести в войне, превращенной в успешную бойню. Лишь поэтому она мне не интересна. Я доказал, что сражаюсь не хуже всех этих примитивных карьеристов и вернулся. — Пелл, ради всех богов, — возмущается Фирн, — хоть сегодня избавь нас от филиала военных действий в отдельно взятом мирном Доме Услад! Война окончилась, не забыл? — Окончилась, — сообщает Пелл досадливо. — Но еще не вывелись идиоты, которые смеют намекать, что наш клан приложил недостаточно усилий для победы. Хотя вон он, — Пелл подбородком указывает на меня, — живое доказательство пусть малой, но победы нашего духа. — ...но он, — сладким голосом добавляет Фирн, — скорее на счету Дома Эйри, нет? Краска заливает мои щеки и уши, румянец стыда или гнева — сам не разберу. Я тяну паузу до тех пор, пока мое дыхание не делается абсолютно ровным, и лишь потом с любезной улыбкой отвечаю: — Если с одним барраярцем, причем пленным и раненым, пришлось несколько месяцев справляться двум цетагандийским гем-лордам — неудивительно, что победили мы. Воцаряется крайне неприятная пауза, достаточно долгая, чтобы все всё оценили и поняли. Поэт хладнокровно прикидывает в уме вероятность начала боевых действий, художник с удовольствием следит за эскалацией конфликта, а вояка окаменел лицом и вот-вот сорвется. Но в этот момент мне сзади на плечо мягко ложится уверенная рука. — Господа, — суховато и очень спокойно изрекает Иллуми, — сейчас вы говорите с младшим моей семьи. Примите этот факт как должное и не провоцируйте перехода его статуса в боевую ипостась. Воспоминания слишком свежи. Старший, да? Точно. Даже вспыльчивый гем-офицер его слушается. А уж мне и закон велел, что очень кстати. Благодарю пришедшую на помощь кавалерию коротким кивком — или тенью почтительного поклона, как кому покажется, — и, поворачиваясь к оппоненту, ровным голосом предлагаю: — Лорд Пелл. Взаимные счеты между нами слишком глубоки и вынуждают нас к поступкам, нежелательным для собравшихся, вне зависимости от их исхода. Предлагаю заключить перемирие. Ради ваших же друзей. Пелл выдерживает паузу, потом кивает. Ф-фух, обошлось. К нему почти сразу же подсаживается девушка и начинает что-то щебетать, явно сглаживая настроение гостя. И не к нему одному — похоже, хозяйка заведения решила, что лучший способ избежать скандала — отвлечь и развлечь мужчин, и отпустила своих девушек с танцпола к гостям. Мне достается миниатюрная брюнеточка в алом, хорошенькая, и для своей профессии — просто скромница: и косметики на лице по минимуму (особенно в сравнении с безумием грима на лицах мужчин), и стоит она в паре шагов поодаль, улыбаясь, пока я не соизволю обратить на нее внимание. Лишь тогда устраивается рядом на диванчике и принимается легко и ненавязчиво щебетать, вовлекая меня в разговор, так что даже вопросы вроде "а как господину у нас нравится?" звучат не обязательной программой, а искренним интересом. Иллуми говорил, здесь принято поболтать, прежде чем вести девочку в номера? Не буду нарушать традиции, тем более что спешить некуда. — Милорд Иллуми с друзьями посещают нас уже полтора десятка лет, — с гордостью за заведение сообщает она. — Мы низшие, да, но мы высшие низшие, иначе господа не находили бы удовольствия в нашем обществе и не тратили бы на нас времени больше, чем требуется для удовлетворения страсти. — Постоянство привычек — это хорошо... — изрекаю задумчивую бессмыслицу, потягивая коктейль по капле. — Значит, ты хорошо их знаешь? Брюнетка пожимает плечиками, звякают какие-то подвески на рукавах платья. — Я знаю всех, но — позволите? — чуть доверительно склоняется ко мне, — чаще всех со мною бывал господин Арно. Он нравится мне. Он добрый, веселый, и мне всегда понятно, о чем он говорит, даже когда не понять ни слова. — Ты бы хотела сейчас сидеть с ним, а не со мною? — Нет, — качает головой. — Его я знаю давно, а вы, господин, совсем непонятны — это интересно... — Ну что во мне интересного? — усмехаюсь. — Разве что экзотика. Я с... с планеты, где успел повоевать вон тот лорд. Смеется негромко. — Пойдемте погуляем, господин? Я вам на ухо расскажу. Гулять мы отправляемся в комнаты, и остальное выходит приятно и предсказуемо. Грудь у нее как раз такая, как я люблю — маленькая, помещающаяся в мою ладонь, — и желание девочка вызывает сразу, вопреки всем подсознательным опасениям. Нарочитая покорность, прячущая профессиональное умение, мускусный женский запах и мягкость, от которых я успел отвыкнуть... Мое тело и мужское самолюбие быстро получают свое. Порцию дистиллированного качественного удовольствия, не осложненного чувством, — не больше и не меньше. И ионный душ напоследок, когда я вежливо отказываюсь от десерта — возможности быть вымытым с ног до головы нежными ручками с наманикюренными алыми ногтями. Спустившись вниз, вижу в зале оживление, кто-то хлопает — ах да, все тот же Фирн — сквозь шум пробивается характерный резкий голос Пелла — "нет, вот сюда". Черно-белой головы с блеском камней в прическе среди собравшихся не видно; очевидно, Иллуми тоже отправился инспектировать верхние этажи в женской компании. — Милорд Пелл будет бросать ножи, — тихонько поясняет моя спутница, держащаяся в полушаге позади. — Это задумано как состязание, только он его всегда выигрывает, так что редко кто пробует. — И какой интерес в состязании, в котором нет соперников? — усмехаюсь. Я, конечно, кроток и миролюбив, но упускать такой конвенционный случай просто грех. Вижу низенького гем-лорда в десятке шагов от мишени. Хотя какой он низенький — просто так смотрится на фоне остальных. "Я тут скоро комплекс неполноценности заработаю, рядом с этими дылдами..." Девица, видимо, повинуясь здешнему этикету и не приближаясь к делам мужчин, отходит в сторону. Раз за разом — сизый блеск короткого лезвия в руке Пелла, быстрое движение и глухой стук стали, пронзающей доску, обтянутую кожей. Судя по виду, кожу недавно меняли, но порезов на ней уже наберется прилично. Свист — удар, свист — удар. Через какое-то время начинаются фигуры, так сказать, высшего пилотажа: с закрытыми глазами, с оборота, в узенькую щелочку между двумя уже вонзившимися клинками... Неплохо. Только, на мой вкус, дистанция должна быть побольше раз в пять, а мишень — норовить нырнуть за камень при малейшем шорохе и обдать тебя оттуда плазменным огнем. — Красиво работает, — вежливо замечаю Фирну. "Выпендрежник", добавляю мысленно. — И какие тут правила? Оборачивается удивленно. — Правило только одно — не промазать, соблюдая изящество и скорость. Неужели тоже хочешь? — А что, нельзя? — Нет, почему нельзя. — Фирна идея как минимум забавляет. — Эй, Пелл! — громко окликает он. — Когда закончишь, одолжишь мне ножички? Тот даже не оборачивается и не сбивается с ритма бросков: — Кому — тебе? Эстетическое вдохновение накатило — хочешь предложить кому-то с ними попозировать? — Как это ты так с лету догадался? — ехидничает Фирн. Запас ножей у Пелла в руках заканчивается, и он великодушно предлагает, поворачиваясь: — Бери. Лишь теперь гем-лорд видит меня; лицо его твердеет, но он ничего не говорит. Шуточка насчет скульптуры дикаря с ножом в зубах явно замерзла у него на языке. Подхожу к мишени, выдергиваю метательные ножи — полдюжины штук, чуть длиннее ладони, с удобно обтянутой рифленой кожей рукоятью. Посоревнуемся, мои размалеванные друзья? Прикидываю один в руке, сложив прочие на столик. Простой бросок, без переворота, цель слишком близко, баланс смещен к рукояти... поехали. Первый блин получается не слишком удачно — нож ложится в левый верхний квадрант. Ладно, превратим недостаток в достоинства. Цокаю языком и быстро отправляю ему вслед остальные пять; попадания ложатся по кругу плотно — все торчащие рукояти легко было бы охватить растопыренной пятерней, даже такой изящной ручки, как у маленькой брюнетки. "Цветочек", как мы это называли. Что еще можно сделать с ножом, кроме как уложить в мишень? Обычно эту задачу превращают в нетривиальную дистанция, видимость и дурная привычка мишени вслушиваться в лесные шорохи. О красоте мы обычно не задумывались, как и об изысках. Валяясь на привале, бойцы выбирали для своих упражнений подходящую сосну, и по условиям первый промахнувшийся бежал собирать весь урожай. Поэтому никто не всаживал ножи в ствол выше человеческого роста — и пользы в таком навыке мало, и есть шанс, что именно тебе придется потом оттирать руки от смолы после лазанья по деревьям. — Не против, если я отойду подальше? — вежливо спрашиваю, когда на ум приходит одна мысль. Пелл пожимает плечами. — Хоть до той стены, — кивком указывает на позицию в двадцати метрах от мишени. Вот это уже дело. Ножи летят с моих рук — серией: прямой бросок, с оборотом, с разворотом корпуса, из-за плеча, от бедра, хватом за лезвие. Четыре с самого краю по углам, два вплотную в центр. "Конверт". Хитрость невелика, но когда Пелл станет выдергивать ножи для себя, то обнаружит еще одну тонкость — они ушли не только с двойной дистанции, но и утоплены в доску почти по самую рукоять. Кожух энергоблока у машины такой бросок пробивал, если удачно... Тяжкий вздох на ползала заставляет зрителей отвлечься. Фирн, несколько раздраженный тем, что всеобщее внимание приковано не к нему, демонстративно зевает. — Это все очень здорово, — кивая на мишень, ощетинившуюся ножами, — но мы сюда пришли общаться или зарабатывать комплекс недостаточного владения оружием? Хватит, пожалуй... Мое накормленное мужское эго сыто урчит, и я не против мирно посидеть на диванчике, ожидая возвращения Иллуми. Только хихикаю мысленно: "Хм, комплекс у него. Побаловаться не дал, зануда". Полуобнаженные танцующие красотки приятны взору, пусть по родным домашним меркам танцу не хватает и живости, и хорошей кулачной драки вблизи сцены, если уж на то пошло. Иллуми подходит ко мне, смотрит сверху вниз, едва заметно улыбаясь. С уважением отмечаю, что, чем бы он ни занимался этажом выше, прическа — волосок к волоску. — Доволен, Младший? Пора и честь знать. Пойдем. Почти не двигая губами, добавляет неслышно: — Я соскучился. Мой Старший решительно и с прямой спиной направляется к выходу, по дороге объясняя друзьям, что на сегодня с него хватит удовольствий — дома ждет супруга... Уже у порога, почти в спину, долетает реплика Фирна, негромкая, но крайне удачно вклинившаяся в паузу. — Ладно, Иллуми. Тебя супруга ждет, но Эрика-то нет, оставь младшего повеселиться! Достаточно громко и очень выразительно, без единой тени улыбки Иллуми чеканит от дверей: — У моего подопечного не окончился срок траура по супругу. Нужный для здоровья физиологический минимум и необходимость быть представленным нашему кругу — это одно, а предаваться развлечениям ему пока рано. Хорошо, что я расстался с бокалом, не то поперхнулся бы коктейлем. Физиологический минимум? Ну погоди у меня! Я усилием воли придерживаю выяснение этого вопроса до дома. Салон машины — слишком экзотическое место для того, что за этим должно последовать. Может, как-нибудь потом... — Как тебе компания? — добродушно интересуется Иллуми, полулежа на сидении и вытянув длинные ноги. — Подобрана как по заказу, — хмыкаю. — Агрессор, эстет и хитрец. И все зубастые. — Ты не хуже, — ободряюще констатирует он. — От Фирна не шарахнулся, хотя на то были все шансы. Пеллу по носу нащелкал слегка, а на это немногие решаются. Да и выглядел так, что и на фоне Перышка не потерялся. Короче говоря, я тобой горжусь. — Ты мне льстишь, — отвечаю небрежно. Но похвала на самом деле приятна и загадочным образом только усиливает плотское желание, на которое накладывается сейчас мужское ревнивое чувство собственника. — Я просто старался помнить, что они не собираются меня съесть. Труднее всего было перевести на ваш язык "Мужик, ты полагаешь, твоему приятелю понравится, если его друг и любовник передерутся?" Иллуми хохочет. — Я тебя обожаю, — выдавливает сквозь смех, — за точность формулировок. — Ты тоже в этом смысле небесталанен, — отдариваю ехидным комплиментом. — Фраза, с которой ты меня увел... э-э, долго репетировал? Или cболтнул, что на язык пришло? Машина уже останавливается у дома, мы выходим, можно и зацепить эту тему. — А что, неплохо вышло? — с возмутительной гордостью переспрашивает Иллуми. — Даже Фирн онемел, а ты вылетел из зала пулей. У меня на тебя сегодня виды, учти. Кто-то должен разбирать мою прическу? Привычный ритуал за закрытой дверью, прелюдия к самому сладкому. Я начинаю вытаскивать скрепляющие сложную конструкцию шпильки по одной, расправляя пряди на плечах — с тем же чувством, как извлекал бы драгоценные гребни из волос дамы, рассчитывая в самом скором времени увидеть эти волосы разметавшимися по подушке. Прическа тугая, почти тяжелая, Иллуми с явным удовольствием жмурится. — Да ты сейчас уснешь, — подсмеиваюсь, ведя пальцами по шее вплоть до затылочной ямки, зарываясь в волосы. — Издеваешься?! — Ого, он даже глаза распахнул возмущенно. — Не надейся так быстро отделаться. — О, испугал, сейчас закричу от страха, — чуть тяну за прядь, заставляя запрокинуть голову. Губы Иллуми расплываются в улыбке, которая выглядит явной провокацией. — Тогда явятся разбуженные слуги и домашние и начнут тебя спасать. Хочешь? Не могу удержаться от смеха. — О да, представляю! Слуги ведут спасательную операцию, извлекая обоих из постели в чем мать родила, за ними наступает твоя жена со скалкой и с криками "Не обижай мальчика!"... Иллуми фыркает смешком. — Скорее она упрекнет: "Супруг, как неизящно: насиловать Младшего под аккомпанемент криков в третьей октаве". Размечтался, дорогой. Сейчас у меня другое настроение. — Не будем рисковать и поступим с точностью до наоборот, — говорю, склонившись к нему, нежно и чуть насмешливо. — Хочу тебя. Вот мы уже сидим на краю кровати, и я путаюсь от нетерпения в непонятных застежках и шнурках цетагандийской накидки, а хитрый Иллуми интересуется мне прямо на ухо, и дрожь от теплоты дыхания по ушной раковине отдается аж в затылке: — Подсказывать или сам справишься? — Да куда нам, — хмыкаю, постигнув, наконец, секрет крепления, — непросвещенным барраярским варварам... Одежда падает на пол, мы — на простыню. Я подминаю Иллуми, прижимаюсь всем телом, целую плечи, чуть прикусывая и удовлетворенно вздыхая в ответ на откровенную реакцию, оглаживаю бока, грудь, руки... я тяну время, притворяюсь спокойным, ласково и насмешливо советую моему любовнику лежать смирно и терпеть... Он покорно позволяет закинуть его руки мне на шею, я откидываюсь, напрягаю мышцы — и мы уже сидим обнявшись, плотно притиснувшись друг к другу, и у обоих твердо и недвусмысленно стоит, скрывать нет никакой возможности, и хочется так, что невыносимо — время на невинные объятия точно истекло. Прохожусь ладонями по спине, прощупываю ложбинку позвоночника, спускаюсь к копчику, ладонь проскальзывает под ягодицы, сжимается. — Мой, — урчу удовлетворенно. — Пока еще нет, — выдыхает Иллуми с явно нетерпеливыми интонациями. Он просто трется об меня, разметавшиеся волосы щекочут плечи, лицо сведено гримасой желания. Как нас обоих разобрало... — Мой. Будешь моим, — угрожаю сорванным полушепотом, пока испытующие пальцы исследуют, на какое прикосновение Иллуми отзовется сильней. И насколько сильным должно быть это прикосновение. — Ничьим больше. Мой. Иллуми смеется сквозь стиснутые зубы. — Какая... самонадеянность, — он выгибается, бесстыдно разводя колени; глаза блестят жадным нетерпением. Не выдерживает: — Эрик! — Сейчас, — обещаю, решительно мотнув головой. Предусмотрительные цетагандийцы держат флакон в прикроватной тумбочке, кажется. "И хотя не хочется убирать с тебя руки ни на минуту, придется". Голова кружится, словно я хватил неразбавленным полстакана чистого бренди. И если я не получу его сейчас, то сам больше не выдержу. "Ты мой". Все, теперь уже точно и буквально. Дыхание рваными выдохами, толчки навстречу, пальцы, до синяков вцепившиеся в плечи, и зубы, которые тоже не стесняются оставлять свои отметины; скулящее "еще!", но черные глаза блестят почти свирепо — посмей я только остановиться, и случится то самое насилие... Иллуми вдруг ахает и успевает прикусить собственную ладонь, сдерживая крик, и это зрелище оказывается для меня уже чересчур. Немного прихожу в себя, когда мы уже лежим бок о бок, и я крепко его обнимаю, прижавшись головой к груди. Тело ноет от удовольствия, что-то условно называемое душой — от счастья. Мой. Будь я проклят, если в этом есть хоть капля от желания властвовать. Только страсть и ощущение полнейшей, счастливой обреченности судьбой. Крепко зажмуриваюсь и прячу эту неуместную сентиментальность поглубже. Подтягиваю одеяло и накрываю обоих. Целую куда-то возле ключицы — кожа у него всюду соленая и гладкая. Мокрый шелк. — Спи.