Победивший платит

Я стою, неподвижный как камень, загнав в самую глубь рассудка безмолвный панический вопль "что пошло не так и что мне делать?!" Начиная с простейшего: стоять ли на месте с руками за спиной и ждать конвоя либо благодарить судей за милость, что они не решили испепелить меня на месте? Иллуми, не глядя на меня, скрывается в какой-то боковой дверце. Должно быть, пошел выяснять у судей за белым светом, что теперь требуется от него. За плечом раздается покашливание. Я оборачиваюсь и вижу Рау. У рыцаря на полосатом коне изрядно пришибленный вид. — Эрик, я искренне сожалею... проклятье, как глупо звучат соболезнования. Но я вправду сожалею. — Спасибо, — киваю. — Спасибо, что верите мне, Рау. — Я вам верю, — шепотом уверяет он. — И... не теряйте надежды. Ваш Старший что-нибудь придумает, знать бы, что именно... но леди Эйри наверняка пойдет ему навстречу. Ведь наследник жив. Вряд ли наказание будет, э-э-э... непереносимым. Леди Эйри была непреклонна все эти дни, откуда теперь взяться шансу на чудо? Если она и уступит супругу хоть в чем-то, то возьмет за это сторицей. Я передергиваюсь. Лерой — законный наследник, мать защищает исключительно его позиции, я — отвратительная помеха в их семейном счастье, и мне стоит рассчитывать на худшее. Пустота, бессмысленность, дурацкое ощущение неприкаянности, растущее с каждой минутой. "Я же говорил, что твоя планета только и мечтает меня сожрать". Вижу из-за плеча Рау, как вернувшийся Иллуми заговаривает с женой и сыном, старательно пытаясь не глядеть им в глаза. Кинти смотрит с нескрываемым торжеством, во взгляде Лероя радость, а Иллуми... под гримом не видно, горят ли у него щеки. Непохоже на радостное воссоединение семьи. А что будет, если мой упрямый Старший ошибется в споре? Мне не на кого рассчитывать, кроме себя. А впрочем.... — Мне предстоит пара дней неприятного бездействия, пока они не примут решение, — вздыхаю я, пристально глядя в озабоченную, сочувствующую пурпурно-желтую физиономию Рау. — Скажите, ваше предложение прокатиться... все еще актуально? Рау поднимает брови и едва заметно улыбается. — Вы полагаете, я могу воспользоваться разрешением вашего Старшего, полученным с таким трудом? Слава богу. Майор демонстрирует больший интеллект, чем можно было бы ожидать... Откладываю возможность аварийного выхода в дальний уголок памяти и киваю. — Надеюсь, — отвечаю пока обтекаемо. Мысли у меня в голове мечутся с сумасшедшей скоростью. Должен я ждать помощи Иллуми или... бежать, не ожидая невозможного? Или бежать, несмотря на эту помощь, но не желая получать ее такой ценой? — Но должен буду и сам уточнить. Вы позволите вам перезвонить? Проверяю комм; да, его номер там есть. Палец не с первого раза попадает на нужные кнопочки. Да что за черт? И неужели это я сговариваюсь о побеге из дома с галантным кавалером? Тьфу. Иллуми меня убил бы, если бы узнал. Впрочем, если я этого не сделаю, вот тут-то ему и придется меня убить... Рау отступает в сторону, и вовремя. Мой Старший прихватывает меня за предплечье — церемонии с пристегиванием браслета теперь ни к чему — и командует: «Идем». Тянусь за ним, как нитка за иголкой. Иду к машине, отстав на полшага, и искоса поглядываю на Иллуми. Как он — своим родным, так и я ему боюсь взглянуть в лицо. Что, если он поверил в мою виновность? Колпак машины опускается, отсекая звуки внешнего мира. В салоне тихо и обычно, будто и не случилось ничего. Иллуми словно стекает по сиденью, полузакрыв глаза, и ловит мою руку, сжимает ладонь. А потом просто притискивает меня — больно — и, обняв, сидит, не шевелясь. Скребущее ощущение на сердце остается, но одной болью — меньше. Он верит мне. Не верил бы — не обнял. Надо ли говорить что-то... что? — Что это была за штука? — спрашиваю я непоследовательно, вспомнив странную тварь, зачем-то укусившую меня за палец. И воздеваю укушенное как иллюстрацию к вопросу. — Дракон, — коротко отвечает Иллуми с такой ненавистью, что от нее устаешь, как от боли, моментально. — Эрик. Не бойся, я... придумаю что-нибудь. — Не боюсь. Но я думал, драконов не бывает... Он ядовит, или как? — Если и да, выдавливать ранку и прижигать палец, как после змеиного укуса, поздно. — Этот — бывает. Он — не просто игрушка для любителей легенд, а фаст-пента в чешуе и гребне, — глухо отзывается Иллуми. — Нет, не ядовит, он просто криком выедает сердце. А мое и без крика чуть было не разорвалось. Детектор лжи, вот эта тварюшка? Плохи мои дела. — И что теперь? — задаю я самый бессмысленный и самый неотложный вопрос. — Ничего хорошего, это точно. — Иллуми морщится. — Все зависит от решения Кинти. Судьи сказали "милосердие на ее усмотрение" — значит, самое мягкое из возможных наказаний выбирает она. — А к чему меня могут присудить? — настаиваю, почти принуждая моего Старшего к неприятному ответу. — От генной модификации и снижения статуса до слуги, — крайне неохотно отвечает он, — до заключения и каторжных работ. На ссылку я бы не рассчитывал. Но я намерен тебя выкупить, неофициально, — добавляет он торопливо. Интересно, почему не прозвучало "до казни"? Действительно ли мой поступок не тянет на высшую меру или Иллуми старается меня оберегать от предельного страха? Зря. Смерти я давно отучился бояться, а вот "генная модификация" звучит хуже. Я не столь необразованный варвар, чтобы не суметь это выражение перевести мерзким словом "мутация", и не столь просвещенный эстет, чтобы не содрогнуться при этой мысли от омерзения. Иллуми расценивает мое молчание как неуверенность. — Ничего, младший, — бодро усмехается он. — Родичам есть что потребовать, но мне есть что предложить — договоримся... я надеюсь. К завтрашнему вечеру я успею подготовить им пару сюрпризов, — тихо добавляет мой Старший, и руки, обнимающие меня, вновь ожесточаются. — Все перемелется; верь мне. Сутки. У меня есть максимум сутки, чтобы разобраться, как поступать. И, возможно, выбрать решение, за которое я сам себе буду противен. Я спрашиваю осторожно и безнадежно: — Что именно? — Да разве не ясно, — Иллуми пожимает плечами. — Я хочу твою жизнь, она — Старшинство Лери. Обмен вполне равноценный. Я внезапно понял, что никогда не хотел быть Старшим. Мороз по коже. Собираешься отдать то, что составляло тридцать лет твоей жизни, за мою шкуру? Согласишься подчиняться мальчишке вчетверо моложе тебя самого, которого искренне считаешь неправым и на которого смертельно разозлен? Который меня ненавидит и видит во мне убийцу? Ведь новому Старшему клана Эйри придется отдать в подчинение и меня... зависимого, низведенного до положения слуги. Как ему будет удержаться и не воспользоваться таким рычагом давления на некогда властного отца? Нет. Я не позволю тебе заплатить ту же цену, что и я сам полгода назад, не надейся. Обойдемся без жертв. Теперь стратегия мне уже ясна, осталась одна тактика. Я бормочу что-то бессмысленное и успокаивающее — об отдыхе, об обеде, о том, что стоит закормить неудачу, — и даже получаю утешающий поцелуй в уголок рта, на который отвечаю настоящим. Иллуми целует меня жадно, горькими губами, вцепляется, как утопающий в доску, убеждает "не отдам". Возможно, в глупой надежде, что наша близость отгоняет беду. Увы, это не так. Способностью сдерживать беду обладают разве что ловкие юристы, и Иллуми, торопливо перекусив, с видом виноватым и озабоченным сразу уединяется с Дерресом в кабинете на пару часов. Я же, ссылаясь на головную боль — а не вру, виски действительно стянуло — отправляюсь в свои комнаты. Полежать. Мне надо отсюда смываться. Бежать, пока он не швырнул на весы все, что имеет, спасая то, что не стоит такой цены. При этом я прекрасно понимаю, что это дорога в один конец. И спокоен. Спокойствием покойника. Анестезия, под которой ампутировали почти все, что составляло сейчас мою жизнь. Кровать остается несмятой, зато в информсети комма я погружаюсь с головой и вскоре выныриваю оттуда с добычей. Гражданский космопорт находится в здешней... сказал бы, "провинции", но я так и не удосужился разобраться в политической географии Цетаганды. Пассажирские рейсы в сторону ближайшего соседнего государства — Комарры — уходят каждые несколько часов. Наверняка на одном из них найдется место для нетребовательного пассажира. Как далеко мне надо улететь, чтобы у Иллуми не было оснований беспокоиться за мою безопасность? Достаточно ли покинуть Цетагандийскую империю? Что, если Иллуми придется объявить меня в розыск? Хотя он, кажется, говорил, что Высокий суд и его производные вся прочая галактика считает здешним внутренним делом, и межпланетное право на эти штуки не распространяется. И значит ли это, что у врагов Иллуми не хватит терпения выследить мое местопребывание и подослать туда убийцу? Вопросы. И ответов нет. Нет, вряд ли кого-то так сильно интересует моя шкура. Просто этому неизвестному нужно убрать меня подальше, выдернуть сорняк из безупречной клумбы и выкинуть с глаз долой. Но если я воспользуюсь предложением моего любвеобильного кавалера покататься... Если я скроюсь на машине Рау, выследить меня до космопорта будет весьма затруднительно. Вот только какого рода лапшу надо навесить на уши гем-майору? Выбрать какое-нибудь злачное местечко поблизости от космопорта и попросить свозить меня туда, что ли... Деньги у меня есть — наличными вчерашний выигрыш в казино и месячная рента на кредитке. На моей банковской карточке нет следящего жучка, в этом Иллуми заверил меня давным-давно. Тогда же, когда вручил мне пакет документов с предложением уехать в любые устраивающие меня сроки. Вечность назад. С вещами сложней, но и легче: их сбрасывают, как ящерица хвост. Санитарные потери. Пара футболок, запасные ботинки, куртка... замшевая рубашка, упакованная в тугой валик, ложится на самое дно баула. Я знаю, глупости. Но хочу ее сохранить. Как все выходит отвратительно просто. И как мало держит меня на месте, кроме ноющего сердца. Оружие... вот его у меня нету. Плохо. Черт, что же я мечусь как курица с отрубленной головой? У Иллуми в ящике стола лежал парализатор, я же помню. Не настоящее оружие, но и не та спортивная игрушка, из которой я пытался свести счеты с жизнью пару месяцев назад. Все уже было. Но тогда я бежал от врага, а теперь собираюсь предать единственного близкого мне человека. И что с того, что это одно лицо. Я сверяюсь со временем и звоню Рау, назначая ему встречу сегодня днем. Когда из кабинета выходит Иллуми, а с ним Деррес, который на ходу захлопывает свой аудиоорганайзер, я сижу за чайным столиком в гостиной, вертя в руках пустую чашечку. Лицо у Дерреса озабоченное, у Иллуми — мрачное и решительное. — Кажется, все предусмотрели, — объясняет Иллуми, едва мы остаемся одни. — Мы составили документ о передаче прав — на определенных условиях. Попробуем выбить для тебя ссылку... где-нибудь за городом; в правах ты будешь поражен, но останешься со мною и обойдешься без изменений генотипа. Иллуми говорит уверенно и четко, но я шестым чувством понимаю, как терзает его тот факт, что он больше не хозяин положения. И все сказанное им сейчас — лишь предположения, лежащие по ту сторону пропасти между желаемым и реальным. Он сам говорил мне пару часов назад, чтобы я не рассчитывал на милосердную ссылку. Конечно, если мне и позволят остаться в его обществе, то лишь в роли дополнительной узды для строптивца. "Прости. Я уже капитально испортил тебе жизнь, но довершать этот процесс не намерен". Пришло время прощаться. Только лить слез мы не будем. Я мягко закрываю ему рот ладонью, останавливая дальнейшие объяснения. Сперва — ладонью, потом — своими губами. Поцелуй выходит обжигающий и короткий: еще бы, накалившийся металл в руках тоже не удержишь. Я только пытаюсь обуздать свою торопливую жадность, не дать ей прорваться настолько, чтобы Иллуми заметил и удивился. И он обнимает меня в ответ, крепко, почти грубо, и, как будто на свете есть телепатия, я могу читать его намерения: утешить и зажечь всем телом, чтобы ни одна печальная мысль не смела тревожить, унесенная волной почти болезненного возбуждения. Вот так правильно. В спальню, почти повиснув друг на друге, оставляя за собой неаккуратную дорожку из сброшенных вещей, цепляясь снимаемой одеждой за шпильки и только чудом не отодрав завязки от парадной накидки в попытках сдернуть ее поскорее. На кровать, рухнув плашмя в самом непристойном и самом крепком захвате руками и ногами одновременно. Выстанывая имя, оглаживая ладонями жадно подающееся навстречу тело. Громко, быстро, бесцеремонно. Двигаясь с самозабвенным отчаянием, впиваясь зубами и ногтями, словно нас стараются оторвать друг от друга; царапины у тебя на спине заживут, наверное, не скоро, это тебе на память. Возбуждение резкое и ноющее, и меня хватает только на то, чтобы объяснить любовнику нецензурными односложными словами, как именно он должен его утолить. Кружит голову горечью и возбуждает одновременно. В последний раз. Ну, я сделаю так, что этот последний раз запомнится нам обоим надолго... Нечем становится дышать, нечем бояться — густое блаженство тела и духа накатывает, сбивая с ног. И даже перевалив гребень волны, объятий, тесных и шальных, я не размыкаю. И Иллуми, приникнув к потному плечу мокрым же лбом, тяжело дыша, не выходя и не отпуская, шепчет мне что-то бессвязное, сладкое — как тогда, в первый раз... Наконец, выдохшись, он откидывается на подушки, облизывая сухие губы. Обессиленная и счастливая физиономия, на которую хочется смотреть, вбирая в память до последнего черты лица. И каждого завитка и полосы грима, сперва ненавистного до зубовного скрежета, теперь — естественного и привычного. Хоть немного еще, хоть самую каплю... Я провожу пальцами по его виску, осторожно убирая приставшие длинные пряди. — Пить хочешь? Сейчас. Не успев выслушать возражений, с усилием — разнеженное тело сопротивляется и требует лени — сползаю с кровати и шлепаю в гостиную. Так. Теперь тихо открыть незапертую дверь в кабинет... Когда я вхожу в спальню, Иллуми лежит, расслабленно полузакрыв глаза. Он еще успевает их изумленно распахнуть, услышав жужжание парализатора, но в ту же секунду луч, вырвавшийся из плоского дула, отправляет его из солнечного полудня в многочасовую темноту беспамятства. * * * Четверть часа спустя я выхожу к воротам поместья легким прогулочным шагом, с сумкой на плече и тем независимым и скучающим видом, который не позволяет — надеюсь! — слугам задавать вопросы вышестоящему. Некому было сообщить охране, что я отныне преступник и за мной нужен присмотр, а мой телохранитель, приставленный ко мне Старшим, дисциплинированно ожидает вызова. На улице царит отвратительно яркий день, которому все равно, что случилось, — и мир продолжает вертеться, как и раньше. А я по залитой солнцем, подмороженной твердой земле иду нехотя, словно ноги вязнут. Щеки горят от стыда за предательство, даже холодный осенний ветер их не остужает. Зато Иллуми сможет теперь ответить на любом допросе, не кривя душой и не рискуя солгать этому чертову дракону, что не планировал мой побег, не отпускал меня и не знает, куда я делся. Меня не отследить. Флайер Рау должен ждать за поворотом. Каплевидная яркая машина — дорогая игрушка плейбоя — стоит на условленном месте, распахнута дверца, и радостный майор машет из открытой дверцы. Я забираюсь в машину с приклеенной к физиономии радушной улыбкой и жизнерадостным: — Не заждались, Рау? Рад видеть. — И я вас, — окидывая меня с ног до головы взглядом не липким, но пристальным, он улыбается и закрывает кабину. — В целости и невредимым — особенно. Это что, намек, что мне должны снести голову с плеч? — Мы с вами уже выясняли, угрожает ли мне кто-то в этом доме, — улыбаюсь ласково. — Я в порядке, но настроение у меня, признаюсь, не лучшее. Идут переговоры о моей дальнейшей судьбе. Но отчего бы тем временем не воспользоваться последними крохами былой вольности, раз очень скоро их не останется? Я запихиваю свой баул под ноги и расстегиваю куртку, незаметно проверяя оружие во внутреннем кармане. — Ну, и как вы собираетесь меня развлечь? Боюсь, я не в должном состоянии духа для ясеневых листьев. — Как вам будет угодно, — делает Рау галантно широкий жест. — Куда пожелаете? Я к вашим услугам, и кроме листьев, в столице и ее окрестностях найдется множество прелестей. Интересно, сработает ли та нехитрая комбинация, которую я успел выдумать? Или придется не просто дурить майору голову, но и оглушать его в прямом смысле слова, а потом долго разбираться со здешней системой навигации, направляя угнанный флайер к цели? Что ж, попытка не пытка. — Я гурман, — признаюсь кротко. — В немного варварском стиле, но все же... Местная кухня достойна похвал, но душа просит чего-то еще. Иллуми рассказывал мне про один ресторанчик... "Большая ложка", нет "Полная ложка", вот так. Он где-то в предместьях и специализируется на инопланетной кухне. Вряд ли теперь он захочет меня туда свозить, но напоследок? Побалуете? И неужели я могу еще нести такую чушь, спокойно, вяло... как будто под анестезией. Она еще отойдет, но, надеюсь, даст мне немного времени. Мелькнувшее в зеленоватых глазах выражение легкого удивления — повод кажется странным, по меньшей мере, — смывается весельем. Рау по себе знает, что такое настойчиво желать странного. — Разумеется, Эрик, — душевно отвечает он. — Я не бывал в этом заведении, но тем лучше, не так ли? Приборная панель светится, как новогодняя елка. Рау быстро что-то вводит на консоли — нет уж, лучше пусть он, чем я — и у него за ухом попискивает забавная присоска-наушник. Наконец, машина поднимается в воздух и срывается с места так, словно вообразила себя призовым конем на ежегодных имперских скачках. — Ну вот, — замечает Рау, откидываясь на спинку кресла и сдергивая гарнитуру. — Можно расслабиться, у нас есть час тишины и покоя. Потом мне надо будет взять управление и сажать машину по лучу. Экзотическая кухня, говорите? Ни разу там не был. — Вы тоже не чураетесь экзотики, — говорю я, просто чтобы что-нибудь сказать. На душе мерзко. Не потому, что мне приходится обманывать этого простодушного гема, — но потому, что я предал того. — Именно так, — подтверждает Рау, полуобернувшись ко мне и окидывая очередным взглядом, не похабным, но намекающим. — И счастлив этой страсти; не будь ее, чем я отличался бы от слепой ночной птицы, знающей лишь свое гнездо... ах, простите, вы не знаете этой поэмы. Несмотря на нешуточный трагизм моего положения, от смешка мне удержаться не удается. Тоже мне, страстный филин... Хотя не мне оценивать чистоту чужих мотивов и сексуальную подоплеку в них. Я прекрасно знаю, как грешен сам, прежде и нынче. И томные взгляды майора меня не слишком пугают: сейчас улететь быстро и далеко мне гораздо важнее, чем бороться за свою гипотетическую невинность. Не потому, что мне так дорога моя шкура — а чтобы в расплату за мою жизнь Иллуми не вздумал бросить на весы что-то для него важное и дорогое. А время за легким трепом пролетает незаметно, и майор, очевидно, успевает решить, что долгое пребывание со мной в одной кабине — это тонкий намек. Очередная реплика о пользе здорового консерватизма и разумном поиске экзотических удовольствий сопровождается уже прикосновением: совсем легким, совершенно дружеским — пальцами скользнул по плечу, словно подбадривая, — но сама ситуация не предполагает двояких толкований. Впрочем, Рау тут же убирает ладонь — не спешит сам или дает мне привыкнуть. Тоже мне, герой-любовник. Всерьез уверенный, что я собираюсь пуститься напоследок во все тяжкие, в ожидании поражения в правах и хорошо если домашнего ареста... Не важно. Тесная скорлупка машины не располагает к обстоятельному интиму, следовательно, до посадки перспектива защищать свою честь всерьез мне не грозит. А там я что-нибудь придумаю... Вариант приковать незадачливого ухажера к ножке кровати в рамках любовных игр, конечно, малореален, но будут и другие способы сбежать. Обмениваться куртуазными подколками в автоматическом режиме делается все труднее, когда в бездействии меня потихоньку настигает отупение шока от случившейся разлуки — "навсегда", подсказывает голосок в глубине сознания. Сколько нам еще лететь? По карте всего километров триста, если я не ошибся с масштабом... бешеной собаке семь верст не крюк. — Умеренный консерватизм украшает мысли, как хлеб украшает трапезу, — успеваю подхватить фразу. — Кстати, о трапезе. Не слишком ли дальний я выбрал пункт назначения и не успеете ли вы проголодаться до прилета? Рау только улыбается, явно приняв услышанное за кокетливый намек на чрезмерную спешку, качает головой. — Вряд ли, — указывает в окно. — Видите серебряный купол слева? Наш ориентир. Мы уже почти добрались. А вы голодны? — Не совсем, — усмехнувшись, выдаю я первое, что приходит на ум, — меня ведет скорее любопытство, чем голод. Фраза получается непристойно двусмысленной, и легкость, с какой срывается у меня с языка именно она, мне не нравится. Я что, успешно привыкаю кокетничать с мужиками? А, впрочем, не все ли равно, что этот парень обо мне вообразит. Логику цетагандийского ума, позволяющего его обладателю оседлать малиновую зебру, мне в любом случае не понять. Тренированным зрением снайпера я различаю вдали не только серебристый купол, но и полосатую секционную башню диспетчерской, и если это не космопорт, я съем собственный ремень. Сырым. Километра два до искомой цели. Десятиминутная прогулка. Быстро, как головой с обрыва. — Что это за места? Вы здесь были когда-нибудь? — пытаюсь я замаскировать излишнее внимание глупыми вопросами провинциала, приехавшего на ярмарку в большой город. — Да, по прилету, — рассеянно подтверждает Рау. Повинуясь его прикосновению, выдвигается сенсорная панель, гем нажимает какие-то клавиши. — Я думал, что далекими путешествиями после известных вам событий сыт, но оказалось, что нет. — Не думаю, что вам вообще приятно вспоминать о вашем барраярском, гм, вояже, — предполагаю осторожно. — О плене? — Рау пожимает плечами. — А что такого ужасного? Я очень легко отделался. Недурно развлекся. Правда, чуть не отправился к предкам от вашего проклятого этанола. Но это не повод всякий раз рвать на себе чудом сохранившийся скальп, верно? Идя на войну, заранее принимаешь риск. — Лампочка на пульте мигает, Рау удовлетворенно улыбается. — Вот, автодиспетчер нас ведет. Сейчас сядем. Тесно тут внизу, правда? Действительно: тесно, шумно, улочки зигзагами, множество машин и людей, самых разнообразных, мелких и крупных магазинов и ресторанчиков, и на каждом шагу темные зевы ведущих вниз туннелей... — Подземные стоянки, — объясняет Рау, как только флайер касается земли возле одного из них. — Придется подождать еще пару минут, но, надеюсь, этот вечер будет приятен для нас обоих, так что ожидание того стоит. — Я тоже очень рассчитываю на подобную удачу, — киваю я. В кончиках пальцев зарождается нервный зуд, как бывало перед боем. Точнее, в середине боя, во время передышки, когда тебя уже разок контузило взрывной волной, но скоро надо снова вставать и идти в атаку, и ты разжигаешь в себе боевой азарт, боишься перегореть и с нетерпением отчаяния ждешь первых выстрелов... — Великолепно, — солнечно улыбается Рау, — мы приехали. Подземный гараж рассчитан на много машин. Освещение в нем приглушено, вдали мягко мигает зеленым окантовка входа в лифтовую шахту. Камеры наблюдения тут должны быть, но в целом место пустынное. Идеально подходящее для того, чтобы распрощаться с пылким молодым гемом, успокоив его из парализатора. Я ощущаю слабое сожаление и стыд — но после того, как я поступил с Иллуми, досада и возможная головная боль гем-майора мне вовсе безразличны. Полежит пару часов на мягком сиденье и, даст бог, не догадается даже, куда именно я делся. Маленький, игрушечный с виду парализатор легко умещается в кармане — но стрелять прямо оттуда будет неудобно, даже если передвинуть верньер на широкий луч, чтобы мишень хоть как-то, но зацепило. Рау возится у штурвала, не глядя на меня, и я быстро засовываю руку за отворот куртки, за оружием. Я не успеваю понять, когда выражение лица моего спутника меняется, но скорость его реакции оказывается сюрпризом. Неприятным. После грамотно проведенного приема, которого я не ждал от такого беспечного и любвеобильного существа, я оказываюсь вжат физиономией в спинку сиденья, а моя рука — вывернута в стандартном, но эффективном захвате. — Я предполагал, что вы доведены до крайности, — говорит Рау ровным голосом, не разжимая захвата и быстро освобождая меня от оружия, — но чем вам помешал именно я? Единственный существующий у меня план побега летит к черту по моей же глупости, и с этим ничего не поделать. Захлестнувшей меня волны разочарования достаточно, чтобы утопить безвозвратно. — Это парализатор, — что, разумеется, совершенно очевидно военному и за оправдание не сойдет. — Я не причинил бы вам существенного вреда. — А что вы намеревались сделать, в таком случае? — серьезно переспрашивает Рау, и не поймешь, издевается он или ждет честного ответа. Но оружие в руке собеседника дает тому право на мелкие капризы вроде точных ответов на риторические вопросы. — Покинуть ваше общество, не ставя вас в известность и не спрашивая согласия, — усмехаюсь я невесело. Рау выпускает мою руку и позволяет повернуться и сесть нормально, однако его палец лежит на спусковом крючке парализатора, дуло смотрит мне прямо в переносицу, и опередить луч шансов у меня нет. — Вы убегаете, — уверенно говорит он. — Поэтому и постарались оказаться поближе к космопорту. А как вы уговорили своего Старшего вас отпустить? — Никак, — отрезаю. Пусть даже все потеряно, но в этом вопросе я не вправе позволить двусмысленного толкования. — В отличие от меня, он не пойдет против закона. Так что я убегаю, да. — Пауза. — Или мне следует говорить в прошедшем времени? Рау меряет меня задумчивым взглядом и опускает оружие. — Нет, — качает он головой. — Не в прошедшем. Я даже отдам вам парализатор в обмен на честное слово не украшать здешний интерьер моим бессознательным телом. Я не слишком понимаю, что происходит. — Вы… неожиданно щедры. Но что вы намерены делать? — Помочь вам сбежать, разумеется, — удивленно пожимает плечами Рау и протягивает мне пистолетик, рукоятью вперед. — Не стреляйте, ладно? Машинально принимаю оружие, кладу на колени, накрыв ладонью. Сказать, что я оторопел — значит ничего не сказать. — Н-но... — выдавливаю из себя, — вам это зачем? Этот человек стрелял в меня — или в таких как я — на Барраяре, и он же травил меня во главе компании местных оболтусов, дразня "неприрученной зверушкой". Откуда взялся нынешний приступ благотворительности? И где в нем ловушка? Рау пожимает плечами и устраивается в кресле поудобнее. — Вы не против долгих объяснений? В ответ на мой ошеломленный кивок он поясняет: — Я не филантроп. Но со мной как-то случилось похожее. Произошло чудо, за мной прилетел флайер, и меня увезли, обменяв, живым и невредимым. Да, я не пытался избежать своего испытания... но вы — не цетагандиец, Эрик, хоть это и не умаляет вашей чести. Вы выбрали свой путь, а я помогу вам пройти по нему, заодно вернув чужие долги. Это во-первых. — А то, что это в некотором роде противозаконно и против общего мнения, вас не смущает? — спрашиваю я осторожно. Рау не может не понимать, что это — подсудное дело, ведь приговор мне огласили у него на глазах, и даже фантастическая наивность майора за оправдание не сойдет. — Иногда общественному мнению не грех подвинуться, — парирует он весело. — И это не просто противозаконно, но еще разом справедливо, увлекательно и поучительно. Это во-вторых. Да его, пожалуй, забавляет ситуация и подстегивает возможность утереть нос старшим гем-лордам. Что ж, авантюризм — тоже мотив, и даже правдоподобный. — И, в-третьих, это романтично, — фыркает Рау. — Как это у вас, барраярцев: отважный кавалер, вороной конь — в данном случае не одна тысяча, если считать в старых единицах — и нежданное спасение. А я по-прежнему надеюсь на свидание... когда-нибудь. И без парализатора. Откровенность предложения на мгновение меня обескураживает. Вот так, прямо: он помогает мне бежать, я оставляю для него местечко в постели. Интерес Рау высказан настолько бесхитростно, что, если под ним и кроется ловушка, мне ее не разглядеть. Неожиданно протянутая рука помощи и честное объяснение, чем я могу за нее отдариться; настолько честное, что, сказав "да", юлить и лгать как-то неловко. — Когда-нибудь я могу оказаться далеко отсюда? — Я вас отыщу, — безмятежно объясняет Рау. — Оставите мне весточку, ладно? Вы, конечно, заметаете следы, но... Думаю, к тому времени ваши опасения утихнут, и вы сможете положиться на мое слово, что я вас не выдам. Я невольно усмехаюсь сквозь смесь шока и удивления. — Я не загадываю вперед даже на неделю. Но, раз уж так, обещаю не прятаться от вас намеренно. Если вы меня отыщете, то... — То самое. Не слишком ли быстро я приучился платить собою? Но сейчас мне нужно покинуть эту планету. Обязательно. Во что бы то ни стало. И не ради себя. — То заходите в гости. — Непременно, — обещает довольный Рау, и я не успеваю опомниться, как он невозмутимо тянется ко мне и целует. В уголок рта и очень быстро, при том решительно накрыв мою ладонь на парализаторе своей, чтобы я, вопреки обещанию, не устроил безобразные разборки прямо в машине. Но у нахала есть в голове хоть капля мозгов и, видя, что я на взводе, домогаться меня всерьез он не решается. И правильно. Нехорошо было бы с моей стороны врезать спасителю по физиономии... — А пока разрешите отпраздновать нашу договоренность в этом ресторане? Раз уж я вас сюда привез... — Не стоит, — решительно отказываюсь. — Мне лучше поспешить. Если вы действительно хотите оказать мне любезность... — смотрю вопросительно, — повремените рассказывать моему Старшему о сегодняшней прогулке. Вы можете мне это обещать? — Ага. — Он потягивается. — Сколько дней форы вы хотите? Лет десять, пока все окончательно не забудется? Хорошо бы. Кажется, до ближайшей планеты за границами империи, Комарры, отсюда лететь неделю. На чужой территории я предположительно недосягаем для цетагандийского закона, хотя клану Эйри ничто не мешает прислать ко мне пару хорошо обученных убийц неофициально... — Неделю; это возможно? — Думаю, да, если мне не устроят допрос с пристрастием. А не может ли так статься, что я вернусь домой и там обнаружу вашего разгневанного Старшего? Не уверен, поверит ли он рассказу, что вы отдали мне свое сердце и бежали со мной, как это у вас говорится... под венок? Невольный смешок служит наградой этой лингвистической путанице. Под венок. Ну лишь бы не под погребальный. — Я не оставил следов нашего разговора по комму, — объясняю, стерев улыбку. — Даст бог, вы останетесь в стороне от этого дела. Не стоит вас награждать за добросердечие неприятностями. — А, — отмахивается тот, — риск мне по вкусу. Я же воевал. Вот именно. Воевал. Между прочим, на противоположной стороне. Голова кругом... — Не будем терять время. Вас проводить в космопорт? — галантно предлагает Рау. Под ручку? С поцелуями у трапа? Происходящее приобретает такие отчетливые черты фарса, что даже мысль об опасности отступает на задний план. Но все же главное, что я не хочу наследить и привлечь внимание к Рау. Хранить молчание, если на допросе ему зададут прямой вопрос, он не станет. — Я не уверен, что нам стоит показываться вместе, — поправляю несколько извиняющимся тоном, — ваша внешность, с этим гримом, достаточно приметна... о черт. До меня с немалым запозданием и безо всякого удовольствия доходит, что я так и не удосужился вымыть лицо после суда, и две полоски до сих пор украшают мою скулу. А ведь сегодня утром я был готов раскрасить себя от уха до уха в лучших местных традициях и поклясться в покорности здешнему императору, только бы мне позволили остаться с Иллуми... Стыдно как. И щека немедленно начинает чесаться со всей доступной силой. А мыло и вода тут вряд ли помогут. — Кажется, уже пришло время просить вас о помощи, — покаянно и досадливо обращаюсь я к Рау, — у вас нет тех штук, которыми смывают этот чертов грим? — Хм-м. — Рау многозначительно качает головой, принимается рыться в бардачке у подлокотника и, наконец, с торжеством извлекает пачку синих салфеток. Запасливый. — Позволите? Майор даже теперь не упускает случая поухаживать? Пусть так, хорошо. Происходящее безобидно, я повторяю себе это несколько раз, пока влажная ткань нежно проходится по коже, избавляя меня от следов моей глупости. Рау заканчивает свою работу, проводит ладонью по моей щеке — спокойно, спокойно! — и отстраняется с явной неохотой. Напоследок он извлекает из портмоне визитку: — А это на случай, если номер моего комма вдруг за заботами выпадет из вашей памяти. Удачи, Эрик. Лифтовая шахта выносит меня на поверхность, впереди высится космопорт. Желанный приз, ворота к свободе, рукой подать. С таможенным контролем у меня проблем быть не должно — не везу с собою ни животных, ни недозволенного оружия, ни драгоценностей короны. Если меня не начнут искать с собаками, я улечу третьим классом на каком-нибудь заштатном лайнере или рейсовом грузовике, незаметный среди прочих. А, может, моих денег хватит на второй — там дают не просто койку, но отдельную спальную ячейку, чтобы было где всласть повыть от тоски... Стоп. Хватит. Если я хочу не привлекать к себе излишнего внимания и быть готовым сорваться с места в любой момент, обнаружив погоню, то комаррская станция подойдет. Ближайшая к Ро Кита, оживленная, заполненная самой разнообразной публикой и, кажется, толерантная к тому, кто просто и без затей желает работать. К Цетаганде там, насколько я помню, нейтральны, но без излишнего пиетета. Жаль, что я представляю комаррскую станцию лишь приблизительно. Я ведь первый раз выбрался в космос, когда меня отправляли сюда. Посмотрю на месте, по вакансиям и ценам. Ничего-то я не знаю, даже того, где обменять деньги на имеющие хождение в галактике бетанские доллары, и сколько на свои запасы я смогу прожить. Придется подавать объявление вроде "средних лет мужчина невыразительной внешности, небезупречного здоровья и без специального образования ищет работу, связанную с физическим трудом. Обучение рабочей специальности приветствуется. Без интима и криминала". Я хорошо умею воевать, но со своим исключительным опытом наземных операций и партизанской войны пока мало кому пригожусь. Нужно будет подучиться всякой мудреной галактической технике, а потом... в космические наемники податься, что ли? Не знаю. Увижу на месте. Есть разница между тем, где пережидать бурю, и тем, где строить дом; пока условно считаем, что мне нужен навес от дождя на ближайшие пару часов. Иллюзия — живучая штука, а я неприхотлив. Номер в гостинице в дешевом квартале, или что там на станциях — сектора? И невозможность увидеть небо, это минус. Будет невесело, но я привыкну. И Иллуми привыкнет. Забудет. Заноза шевелится внутри, маленькая и колючая. Барраярская традиция: пока нас помнят, наша душа жива; но раньше я думал, что это относится лишь к погибшим...