Победивший платит

К моменту прилета на Комарру я нахожусь в благородном состоянии глубокой депрессии, удачно подкрепленной тем фактом, что весь перелет меня основательно мутило от скачковой болезни. Пожалуй, я не создан для космических перелетов, и надеюсь, что только я сам, а не мои соотечественники как таковые, отученные веками Изоляции от этого милого занятия. После скачков я лежал пластом в своей каюте размерами с некрупный шкаф — зато одиночной; общество какого-нибудь постороннего идиота мне бы сейчас было совсем некстати. Когда меня немного отпускало, я выходил в кают-компанию. Пассажиров на корабле было мало — в основном, торговцы средней руки, сопровождающие свой груз, — и я их совершенно не интересовал, а здешний сервис лучше всего описывался словом "ненавязчивый". Я мог в любое время выдернуть упаковку с дневным рационом из холодильника и подогреть в микроволновке; все сам, без помощи какого-либо мифического стюарда. А потом я мог устроиться у информтерминала, если на него не находилось конкурентов, и по нескольку раз листать одни и те же страницы... и думать. О своем гипотетическом дальнейшем маршруте, туманном финансовом положении и гораздо более реальной погоне с Ро Кита. Об Иллуми я думать себе запрещал. Поэтому сердце болезненно вздрагивает — страхом, изумлением, надеждой? — когда после прилета и таможенного контроля мне, уже готовому сойти на причал через пластиковый рукав и увидеть все чудеса вселенной на третьесортном грузовом терминале, сообщают, что на станционном почтамте меня ожидает сообщение. "Не знаю, от кого, — пожимает плечами старпом, — у меня только квитанция, мистер Форберг. Счастливого вам пути". Поплутав по коридорам, как и полагается провинциалу в большом городе, я добираюсь до цели. Мою личность тщательно проверяют и выдают мне маленький радужный диск. Но надежда пополам со страхом угасает так же быстро, как и вспыхнула, когда на картинке над пластиной комма появляется не физиономия в гриме, а только слова. Копия судебного постановления, заверенная адвокатской конторой Дерреса. Дом Эйри в своем милосердии не намерен меня преследовать за пределами Великой Империи, но покарает немедленной смертью, если я осмелюсь преступить ее границы. Отправлено на мое имя с Ро Кита двое суток назад по быстрому лучу. Безусловно, послание может быть обманом, уловкой, призванной усыпить мою безопасность, но... "Стакан воды". Все совпадает, по срокам и скорости ответа. Я свободен, в относительной безопасности и совершенно один. И что делать дальше? Вселенная открыта передо мной, за исключением обеих империй, но менять шило на мыло, то есть Комарру на еще какую-нибудь планетку, мне почему-то не хочется. Здесь, по крайней мере, галактическая развилка, и когда я смогу определиться со своей жизнью, то выберу билет со знанием дела, а не ткнув наугад в строчку на терминале только потому, что мне понравились снимки, и название планеты легко выговорить. Иначе стоимость билета сожрет остатки моих сбережений (пачка бетанских долларов, панически быстро обналиченных с карточки еще на Цетаганде) и не даст никакой перемены участи взамен. Поэтому я ставлю себе срок — "полгода, а там посмотрим". Хм, или мне просто не хочется улетать далеко от границы тех миров, которые я хоть как-то знаю? Комаррская станция кажется мне местом странным и скорее недоброжелательным. Зато она отстраивается так бурно, что, будь это на земле, я бы предположил, что недавно тут случилось землетрясение или прошла война, щедро порушившая половину домов. Однако по дороге сюда я почитал туристские буклеты и популярные обзоры по истории планеты, и твердо знаю, что в окрестностях Комарры войны не велись уже более сотни лет: торговая республика успешно старалась угодить всем, и была слишком лакомым кусочком, чтобы большие хищные соседи позволили друг другу ее заполучить. Деловая активность позволяла надеяться и на то, что безработным я здесь не останусь. Проводить время в туристском безделье было бы гибельно: во-первых, из небогатого я скоро превращусь в нищего, во-вторых, от ничегонеделания я умру со скуки, и, самое главное, — самооценка одинокого тунеядца, не имеющего ни единого способа зарабатывать себе на жизнь, очень быстро упадет ниже нулевой отметки. Итак, план: найти жилье, найти работу — нужны же им здоровые мужчины с руками? — и провести рекогносцировку, как можно скорее. С первым пунктом я разбираюсь быстро, сняв номер в недорогой гостинице; селиться в этих комнатках страдающим клаустрофобией эстетам я бы не рекомендовал, но и звания ночлежки для бедных она не заслужила. Весь комфорт составляют терминал, шкаф, душ и надувная кровать... на которую можно падать вечерами мордой вниз, чтобы, поскуливая, жалеть себя несчастного. Особого облегчения это не приносит, но и удержаться сил нет — все равно как не расчесывать зудящую ранку. А и черт с ним. Когда я найду себе дело — такое, чтобы выматываться и вечерами падать на эту койку уже от усталости, — все пройдет само. Я здоров — стараниями Иллуми, надо признать, — молод, у меня все в порядке с головой, за мной не гонится полиция, у меня есть нормальные документы и не самая маленькая сумма на руках. Просто надо начать жизнь с чистого листа, не оглядываясь на прошлое и не жалея себя. И все получится. Не в первый раз. И уже на следующий день, с самого утра, труба лифта выплевывает меня у дверей иммиграционного отдела. Молодой чиновник, перебирающий какие-то документы, если и удивлен ранним визитом, то виду не показывает. Мне же пока нет необходимости стимулировать свои мозги после раннего подъема дозой синтекофе — по моим устоявшимся на Ро Кита биологическим часам сейчас уже день. Бюрократ медленно просматривает документы, словно специально тянет время, чтобы посетитель почувствовал собственную ничтожность. Потом он поднимает взгляд от бумаг и долго изучает уже мою персону. Пристально, аж кожа чешется от этого взгляда. — Вы намерены просить рабочую визу на Комарру? У вас есть должный стартовый капитал и поручитель на планете? В течение нескольких минут я объясняю, что не претендую на высокую честь жить на непригодной для дыхания планетке в одном из десятка крошечных — по моим меркам — и дорогих — по любым стандартам — куполов. После множества уточнений звучит выражение "ограниченная транзитная виза с правом работы". — Ну вот, так бы и говорили. В таком случае, вы уже нашли на станции работодателя, который согласится вас принять? К этому вопросу я подготовился лучше. — Я предполагаю предложить свои услуги заинтересованным сторонам в ближайшее время, и я не возражаю против обучения в процессе работы, — отбарабаниваю я, — и, разумеется, готов подписать отказ от компенсаций по безработице. — Хм, хм, — невразумительно-вежливо выдает юноша и вновь принимается за бумаги. — А в какой сфере вы предполагаете работать? Я не нашел здесь, — пробегает взглядом по строчкам стандартной анкеты, — упоминания о специальном образовании. — Традиционно по нормам моего родного мира, среднее образование лицам моей касты дается частным порядком, в домашних условиях, а в годы войны были сложности с оформлением университетских документов, — поясняю, стараясь не сломать язык на бюрократических словоформах. — Понимая это, я готов начать с уровня ниже, чем позволяет мой фактический опыт и знания, и не имею ничего против физического труда. У этого танца явно есть несколько сложных туров, и мне придется протанцевать их все, но я представляю, что за приз ожидает меня на выходе. Чиновник тянет долгую паузу, полную явного скепсиса. — У вас есть опыт практической работы по специальности? — Безусловно, есть, в мои годы, но здесь он применим лишь для полиции. Я профессиональный военный в отставке. — Поскольку вы не гражданин Комарры, то вряд ли можете рассчитывать на должность в органах правопорядка, — морщится молодой человек. — Хорошо, а кем вы работали на... — быстрый взгляд на бумаги, — на Цетаганде? — За время пребывания на Цетаганде я не работал, — отрезаю. Чуть смутившись, поясняю. — Большую часть времени у меня заняла реабилитационная терапия. Медицинская. — И каково сейчас состояние вашего здоровья? — немедля хватается за зацепку чиновник. — Оно позволит вам заниматься, кхе-кхе, физическим трудом? Я, — листает он бумаги, — не вижу здесь документа о полном медицинском освидетельствовании. — Позволяет. Если понадобится медкомиссия, даже платная, то я готов. — Мистер Форберг, — многозначительно постукивая по документам обратной стороной ручки, произносит он. — Поправьте, если я ошибаюсь. Вы профессиональный военный, ничему кроме этого не учившийся и не работавший ни по одной из мирных специальностей. Само по себе это, конечно, не криминал... Пауза. — Какие выводы я должен сделать, как вы полагаете? Вы лично производите хорошее впечатление, но ваш послужной список... н-да. — Сударь, мой послужной список свидетельствует лишь об одном: я привык соблюдать дисциплину и беспрекословно подчиняться отданным мне приказам. И, заверяю вас, я желаю найти себя в мирной жизни и не пожалею для этого усилий, — ровно, чуть подчеркнув последнее слово. — А будучи занят на общественно полезной работе здесь, на станции, я пригожусь сильней, нежели в качестве праздношатающегося туриста. Разве нет? — Видите ли, Комарра — мир с высоким уровнем образования, и наша потребность в неквалифицированных работниках невелика... если не идет речь о ряде непопулярных специальностей так называемой "социальной квоты". Вы слышали о ней? Вот танец и подошел к финальным па. Грузчики, санитары, уборщики... Местные туда не рвутся: оплата низкая, работа тяжелая, не престижная — стоит ли ради нее подниматься на орбиту? Ничего. Я уже давно не позволял себе взбрыков оскорбленной гордости, не позволю и сейчас. Да, я фор, офицер и джентльмен, но сейчас это не важно. Важно удержаться здесь. — Слышал, — подтверждаю. — Если мне будет предоставлено несколько профессий на выбор и обещано квалифицированное обучение — не вижу причин отказываться. — Хорошо. Тогда подтвердите последние формальности. В данный момент вы не являетесь участником каких-либо гражданских или уголовных разбирательств? Зарегистрировали свое местожительство? И обладаете суммой, необходимой для проживания в течение первого месяца на орбитальной станции? Я отвечаю "нет" на первый вопрос, благословляя предусмотрительность Дерреса, и "да" — на остальные, и на мои бумаги ложится, наконец, печать с разрешением. — Вы получили полугодовую рабочую визу с ограниченным правом трудоустройства, мистер Форберг, — резюмирует мой мучитель. — С правом работы на станции по профессиям социальной квоты, список мест и нижний предел оплаты указан в бумагах, прочтите. Там же адрес биржи труда. До поступления на работу вы обязаны оплатить и прослушать недельный адаптационный курс, держите квитанцию, срок регистрации — в течение трех дней. Удачного вам трудоустройства, мистер Форберг, и добро пожаловать на Станцию Пять. Я неискренне благодарю, принимая бумаги, и желаю тому «спокойной работы и меньше проблем с новичками вроде меня». Адаптационный центр — это способ то ли облегчить карманы доверчивых приезжих на небольшое количество излишних денег, то ли вправду помочь им привыкнуть к здешним реалиям. А еще эти курсы помогают социализировать дебоширов, неграмотных пейзан из глубинки, не имеющих профессии мамочек с маленькими детьми, бездельных отставников-наемников и прочих маргинальных для здешнего общества персон. Чтобы решить, куда определить меня, мне предлагают заполнить анкету размером с небольшую простыню. Половина перечисленных в ней вопросов на мой взгляд откровенно бессмысленна, вторая — ставит меня в тупик: например, порядок эвакуации в случае биологического заражения, откуда мне знать, я же не врач? Однако вслух возмущаться я не стал, ведь бюрократия — всюду бюрократия, только усеял этот лист изрядным количеством прочерков. Возможно, заработав себе репутацию идиота, вынужденного учить элементарные азы, начиная с букваря. Ну да ладно. Знакомство с товарищами по несчастью заставляет сделать вывод, что такую пеструю группу было и специально не собрать. Первое назначенное мне занятие являет живописную картину: в дальнем углу аудитории засела группка из троих загорелых парней, единственное кресло заняла хорошо одетая ухоженная дама, из угла в угол широким напряженным шагом расхаживает мускулистая женщина постарше меня в куртке цвета хаки, а над одним из столов сгорбился тощий тип, методично шелестя выданными листочками. Когда вошедший инструктор требует от всех представиться, первой — по кругу — слово достается ухоженной леди. — Я Пилар Альварес с Эскобара, сеньоры, и переехала на эту станцию к своему будущему мужу. Я дипломированный врач-стоматолог, и надеюсь, что и здесь моя квалификация будет более чем востребована. Но прежде мне не случалось жить, — крошечная заминка, словно она подбирает слово, — в пространстве, вот поэтому я здесь. — Она чуть усмехается, сложив в красивой улыбке подведенные губы. Эффектная дамочка. Понимаю ее жениха. — Следующий? — кивает инструктор плотной женщине в военной куртке. — Мэм? Та пожимает плечами. — Лефевр, Изабелла. Зовите просто Бо. Сержант в отставке. Родилась здесь, служила, теперь пытаюсь осесть окончательно. А на ваших занятиях, — свирепо сверкает она черными глазами, — я по глупости всяких канцелярских крыс. Я слушаю эти формальные представления вполуха, поэтому мысль доходит до меня не сразу. Женщина-сержант? Оксюморон. Хотя на других мирах и не такое возможно, но я невежливо таращусь на даму, словно у нее отросла дополнительная пара рук. — Вы служили в армии, мэм? Накачанная мадам Лефевр оборачивается и меряет меня раздраженным взглядом, прищурясь. — А для тебя, парень, "сержант в отставке" означает курсы кройки и шитья? Что тут неясного? Интересный контраст у барышень: элегантная красотка и женщина-танк... Я стоически удерживаюсь от фырканья и лишь кротко произношу: — Мои извинения, мэм. Но инициатива наказуема, и представляться следующим приходится мне: — Эрик Форберг. Тоже бывший военный. Планирую переквалифицироваться на мирную специальность. Про офицерский чин и военную разведку я благоразумно умалчиваю. Устрашающая сержант Лефевр фыркает, но от комментариев воздерживается. Похожие друг на друга парни в углу переглядываются, и без слов приходят к соглашению. — Я — Олаф Шмутц, — представляется один из них, самый незаметный. — Это мой брат Харальд; мы приехали на учебу. И наш друг Торвальд Уилкс тоже. Мы вообще впервые где-то, кроме Аслунда, — объясняет охотно. — Как сказала та леди — в пространстве. Тут немного диковато, но пока вроде бы ничего, терпимо. Теперь последний. Свои бумаги оставшийся не представленным мужчина складывает аккуратно, разглаживая, и не прекращая процесса, даже когда негромко заговаривает. — Йан ван дер Рейн. Я инженер, здесь у меня семья. Мне посоветовали пройти адаптационный курс в дополнение к лечению. И он хмуро смолкает. После этого мы узнаем, что нам предстоит провести вместе неделю интенсивных занятий, "предполагающих взаимную поддержку товарищей по обучению", что опаздывать на эти занятия крайне не рекомендуется, что нас будут обучать процедурам станционной безопасности... — Бо кривит рот скептически, но молчит, — и принятым здесь юридическим нормам, и что нас настоятельно просят воздержаться от замечаний, если что-либо из материала покажется знакомым или чрезмерно легким. Начинается занятие с забавных рассказов про уклад жизни на станции. На красочных примерах любой новичок должен усвоить прописные истины: что мусор надо выбрасывать в раздельные контейнеры, что глупо пытаться обмануть водный счетчик и так далее. Постепенно примеры усложняются, появляются ссылки на местные законы, согласно которым экологической полиции здесь следует бояться больше, чем у нас дома — императорской гвардии. Пусть эта юридическая система кажется мне дурацкой, но разобраться в ней я обязан. Хотя, определенно, образ жизни на станции не вызывает у меня восторга. Наконец, мы семеро получаем пробные тесты по сегодняшнему занятию — сделать к следующему разу — и с явным облегчением выбираемся из аудитории. Каждый уходит в свою сторону, какая уж тут групповая сплоченность. * * * Обучение движется к финалу, и к концу недели теоретические занятия все чаще сменяются практическими: начинается все с весьма полезного урока обращения с кислородными масками и простейшими скафандрами, а заканчивается отработкой навыков спешной эвакуации. Инструктор объясняет порядок и рассказывает о наиболее частых ошибках, совершаемых в панике и спешке. Половина из них, по его словам, обычно вызвана внезапной невесомостью: ведь первое, чему не хватает мощности при любой серьезной аварии, — это гравирешетки. Конечно, обучение вещам практическим и сопряженным с опасностью, а также всякой мелкой технике, — это именно то, чем я занимался всю свою сознательную жизнь, а паниковать не привык и под плазменным огнем. Но, если честно, мысль о невесомости вызывает легкое неудобство: черт знает, как к ней отнесется мой желудок, а опозориться вместе со штатскими на глазах у той же Бо — подумаешь, наемник! — будет неуютно. Впрочем, наша подсознательная снисходительность взаимна: "космические волки" по привычке не уважают наземников (как они говорят в сердцах, "грязеедов"), но и офицеры считают себя точно выше сержантов. Квиты. — Ну что же, — удостоверившись, что алгоритм действий усвоен всеми, инструктор встает. — Прошу в учебный блок. Учебный блок — как бы вырезанная из станции малая толика: стандартная комнатка, меняющийся лабиринт коридора, пара пандусов и шлюз, до коего, по инструкции, любой житель должен добираться с закрытыми глазами и на ощупь. Задание простое. Не испугаться, когда выключится гравитация и заорет сирена. Подплыть с той или иной долей грациозности к стене, уцепиться за поручни, вытащить из шкафа респиратор, надеть на шею и привести в готовность. И за заданное время добраться по мигающим стрелкам вдоль плинтусов до имитации шлюза, за которым нас ждет большая светлая комната с нормальной силой тяжести. И инструктором. А пока нам дают время освоиться в невесомости, научиться правильно двигаться. Конечно же, Бо форсит, передвигаясь красивыми экономными рывками, братцы-аслундцы сосредоточенны и методичны, Пилар осторожничает, нервно одергивая полы узкого модного жакета... Светящиеся стрелочки моргают внезапно, раз, другой, гаснут, слышен невнятный возглас, кто-то сталкивается с соседом, сбившись с маршрута, Бо чертыхается. Гравитация прыгает скачком, швырнув кое-кого из менее осторожных на пол, и так же исчезает, а тональность сирены меняется. "А теперь они будут стрелять трассирующими поверх голов", мысленно фыркаю я, потирая ушибленный бок. И, наконец, наступает полнейшая невесомость и такая же темнота. — Эй, — слышится в темноте голос. Бо. — Все в порядке? И кого я держу? — Меня, — спокойно отвечает Пилар. — А что происходит, собственно? Инженер с трехсложной голландской фамилией что-то бормочет себе под нос, раздраженным и одновременно скулящим тоном. Все громче и громче. — Так не должно быть… Не должно быть так. Неправильно! — Ох ты, черт, — тихо удивляется один из аслундцев. — Эй, парень, не ори, это не катастрофа, просто свет погас! Не самая лучшая идея: ноющего инженера увещевания, разумеется, лишь подстегивают. Неприятность если и не подстроенная, что маловероятно, то детская. Вряд ли полстанции снесло точным ударом астероида как раз в разгар нашей тренировки. Но один единственный паникер способен превратить рутинную эвакуацию через короткий лабиринт в непростую задачу. — Перекличка, — окликаю я громко непроглядную темень, — Форберг здесь. Парни и, э-э, и дамы, отзовитесь. А кто нащупает соседа рядом с собой, возьмите его крепче за руку. Нет гарантии, что нас снова не тряхнет. Нечленораздельное вытье голландца слышно в паре метров от меня, правее отзываются три аслундских голоса вразнобой: я их до сих пор путаю, поскольку мягкий, но заметный акцент скрадывает индивидуальные особенности. Последней вслед за Пилар отзывается Бо, и уж ей-то моей помощи точно не нужно. А то, что именно она крепко держит миловидную эскобарку, меня устраивает; от кого-нибудь из мужчин госпожа Альварес такой вольности не потерпела бы. — Все тут, — резюмирую, пробираясь по стеночке к нашему истерику. Пошарив рукой, нащупываю ткань. Рукав, что ли. Что ж, понадеемся, что это Йан, а если не так, то объект пострадает безвинно, потому что щиплю я его сквозь рукав пиджака достаточно жестко. Вой на выматывающей нервы ноте прерывается паническим взвизгом. Замечательно. — У кого-нибудь есть с собой люминофор? Или фонарик? — спрашиваю, не особо надеясь на ответ. — Наручный комм, в конце концов? У кого есть, просто нажмите кнопку и поднимите руку запястьем от себя. Видите теперь друг друга? Будем выбираться. Думаю, этого от нас и ждут. — Не слишком ли ты раскомандовался, Форберг? — с ехидством, порожденным отступившим страхом, замечает один из аслундцев. — Тебе-то откуда знать? Лучше бы за дело взялась миз Бо — она и в опасностях понимает больше вашего, и здешняя. — Раскомандовался, — согласно бурчит Бо, но, если я что-то понимаю в ее тоне, скорее одобрительно. В ее руке вспыхивает крошечный брелок, освещая лица, искаженные тенями и страхом. — Эй, Форберг, тащи сюда своих, выход с нашей стороны. Я толкаю перед собой не сопротивляющегося инженера, которого хватает сейчас лишь на долгие всхлипы. Что-то он говорил про реабилитацию после аварии, припоминаю я. — Спасибо, Бо, — благодарю я коротко. — Пойдете замыкающим, как самый здесь опытный... опытная, хорошо? Помедлив, я расстегиваю браслет хроно на своем запястье и просовываю кончик ремешка под ремень наручного комма ван дер Рейна, а потом снова закрепляю его на руке. Своего рода импровизированные наручники, зато теперь он от меня не сбежит. Правда, если не вовремя дернется, один из нас получит вывих запястья. Ну да черт с ним, рискну. Я на ощупь пробираюсь к проему открытого створа дверей, обвожу его рукой для верности и пробираюсь внутрь, утягивая Рейна за собой. Остальные выстраиваются цепочкой, пролезая вслед за мною и инженером сквозь хитрый лабиринт перекрытий — слава богу, дизайнеры не додумались встроить где-нибудь в середине для пущей реалистичности торчащие куски якобы разорванного аварией металла. Отталкиваться от стен и плыть, когда вокруг хоть глаз выколи, неудачная идея; я пару раз чувствительно прикладываюсь плечом и коленом к торчащим выступам, и не я один, судя по периодической ругани и шипению сзади. Наконец мы оказываемся около двери, слабо светящейся по контуру — люминесценция, к счастью, а не лампы. Заблокированной двери. На мой вкус что по ту сторону, что по эту — большой разницы нет: тепло, свежий воздух и безопасность. Но Рейн, взвизгнув, начинает отбиваться и рваться к этой несчастной двери, словно здесь его хотят сожрать живьем. Драться в невесомости, в почти полной темноте, с психом, который к тебе же и пристегнут... Машинально размахнувшись для удара, я по инерции отлетаю назад, как последний идиот. Еще бы, я не мутант, чтобы пытаться отправить нападающего в нокаут одной рукой, быть пристегнутым к нему же за другую и держаться за поручень третьей. — Да что вы?.. — раздается из-за спины возглас Бо, обрываясь на полуслове, и дальнейшие события укладываются в короткую цепочку из мелькающего пятна света, звучного шлепка и весьма крепкой хватки у меня на предплечье. Истерик обмякает, как если бы ему вкололи изрядную дозу успокоительного или просто оглушили точным ударом. Я отстегиваю ремешок и передаю полусознательного инженера прямо в руки подошедшим аслундцам. Втроем крепкие фермерские ребята этого тощего неврастеника удержат. Мы с наемницей переглядываемся, и хотя в слабом свечении двери мало что можно разглядеть, но, похоже, на лице у нас обоих сейчас читается равная уважительная благодарность. — Подождать надо, — коротко советует она, садясь на пол. Дверь открывается сама через четверть часа, и за ней, конечно же, оказывается инструктор, безмятежно сообщающий, что мы сдали зачет. Настолько безмятежно, что даже ругаться энергии не остается. Мы выбираемся в освещенный коридор, и я лишь в последнюю секунду успеваю вспомнить, что сейчас шибанет изменившейся силой тяжести. Цепляюсь за поручень на стене и с полсекунды так и вишу. Все равно, что, наплававшись, выбираться из воды на твердый берег. Остальные вымотаны не меньше. Шатающегося, но тихого Йана уводит под локоток местный медик, Бо смущенно отводит глаза. — Господа, — внезапно произносит Олаф. — Никто не хочет составить нам компанию? Здесь, говорят, неплохое пиво. Кивают все, даже сеньорита Пилар. В этом предложении и мне чудится отзвук привычного в прошлом единства, когда кружка алкоголя, поделенная на всех, — просто средство согреться и успокоиться, а общность чувствуется и без нее. День сегодня выдался непростой, а мы... а мы молодцы. В баре эскобарка и аслундцы принимаются обсуждать прелесть жизни на планетах под открытым небом, я же помалкиваю, хотя мог бы внести и свою лепту в этот разговор, зато разглядываю Бо. Лицо бывшей наемницы, с которой мы с самого начала не сошлись характерами, на сей раз не выражает обычной антипатии. Она сидит, задумавшись. Вдруг на ее запястье брякает комм и при взгляде на номер она чуть меняется в лице. — Да. И тебя приветствую. Нет, не могу. Ма-ам... что со мной может случиться? Долгая пауза, явно заполненная перечислением вариантов. Впрочем, слишком долгая. Может, сигнал идет на планету? — Нет, — с преувеличенным спокойствием. — Никаких проблем. Немного застряла с документами... Снова пауза. — Нет... какая контрабанда?! Повздорила с одним идиотом из пропускной системы. Две недели... Нормальный характер, пора привыкнуть за столько лет. Снова молчание. Бо настойчиво гипнотизирует дисплейчик наручного комма. Я отвожу взгляд. — И я тебя люблю. Да. Послезавтра буду. Она прощается, отключает комм, закатывает глаза. Выглядит это комично. — Родня... — Судя по смеси раздражения и любви в коротеньком слове, если мне хватит глупости ляпнуть что-то нелицеприятное о фамильных отношениях, добром это не кончится. Я заинтересованно уточняю, удивленный неожиданно пришедшей мыслью. — Вы ведь здешняя, Бо? И вас не пускает домой иммиграционная служба? — Я с самой Комарры, — подтверждает она сухо и вдруг откровенно делится: — Не сдержала язык на таможне, вот и устроил один мстительный сукин сын... адаптацию. Ничего, несколько лет ждала, потерплю еще пару дней. — И подумав, вдруг предлагает: — Знаешь, Форберг, давай-ка на «ты», а? — Давай. И долго ты служила? — уточняю я вежливо, придвигая к собеседнице пакет с солеными сухариками. Пиво здесь не сказать, чтобы отменное, но сносное. Под закуску вполне. — Ну, смотря что считать долго, — со вкусом отпивая пива, отвечает наемница. — Мне сорок восемь; примерно половину срока я в деле... то есть была в деле. На секундочку она грустнеет, но запивает сожаление очередным глотком. — А ты? — интересуется в ответ. — По выправке виден опыт. — Лет десять, но на планете. Скажи, Бо: ты — только сержант потому, что не захотела связываться с получением патента на чин, или там у вас личного состава больше, чем вакансий? "Ищут ли они новых людей", подразумевается, но не произнесено вслух. Единственная работа, для которой у меня хватает квалификации. Почти хватает. — Да какой из меня офицер? — бесхитростно отвечает она, разгрызая сухарик. — Я драться люблю, не бумаги писать. А что за интерес? Хочешь сам, м-м... пополнить послужной список? — Вроде того, — соглашаюсь. — Только не знаю, подойду ли. В пространстве я новичок. — Попытаться-то можно. Ты сегодня в нулевой тяжести хорошо держался, для планетника. Молодой, костяк хорош, а мясо нарастет — у нас так говорили. — Стрелять я умею, я же снайпер. И в тактике разбираюсь. Но где искать и куда смотреть, не знаю. Подскажешь? — Звездный флот Уоллеса, — поднимает она кружку. — Самые лучшие. Поищи в комм-сети, где предложения работы — там смотри требования вербовочного пункта. В общем, стандартный набор: пол не важен, состояние здоровья, — она оглядывает меня цепким взглядом с ног до головы, не пропустив ни одного видимого шрама, — вроде бы подходит, как и возраст. И командирский опыт в плюс. Сам-то не расскажешь, как воевал? Я в наземных стычках ни разу не бывала. — Партизанская война, — пожимаю плечами. — Естественный ландшафт, гористая местность, пешие и конные переходы... — М-да, знает ли она вообще слово "конные"? — Тактика малых отрядов. И оружие не сложнее лазерной винтовки или станкового плазмотрона. Экзотика? Бо усмехается. — Ага, экзотика, если честно; нам на планетах делать нечего. Надо понимать, у этой вашей партизанской войны с блокировкой туннелей и захватом станций ничего общего? Но это ничего. Тебе бы подучиться космической тактике — хотя бы основам. Да и с работой в пространстве разобраться, как простому технику. — На курсах этому не учат, — понимающе киваю. Все особые умения, которыми нас здесь одарили — как найти склад спасательных пузырей или каким образом нужно сортировать мусор перед тем, как выбросить. — Скафандр, движения в невесомости, космическая техника, всякое такое? — Да, да, — охотно подтверждает Бо. — Кто носил скафандр, с боевой броней разберется. Это на деле легко — просто опыт. Поработай с месяцок где-нибудь в космопорте, должно хватить. Я от души благодарю ее за дельный совет. В чертовом списке социальных работ был, кажется, грузчик портовой зоны? По крайней мере, теперь я могу выбирать себе специальность не только ради заработка, но и для будущей пользы. * * * Как и ожидалось, "престижная" должность портового грузчика — виноват, грузчика-стажера, на первые две недели — достается мне без излишней конкуренции. Когда я заявляюсь на новое место работы, простые ребята в комбинезонах спрашивают, как меня звать, потом интересуются, "откуда это меня принесло с таким чудным акцентом", чешут в затылке при слове "Барраяр", но тут рыжий — Пит, кажется — объясняет с видом знатока: "Шестой туннель, забыли, что ли, мы оттуда баржу с деревом принимали", и больше вопросов ни у кого нет. Мне, уже как своему, объявляют, что вечером я ставлю на бригаду по кружке пива каждому, и на этом ритуал адаптации можно счесть законченным. И то верно, в разведку нам вместе не ходить. Что такое гравилуч, я знаю, значит, разберусь и с погрузчиком. День за днем я вижу на работе металл и пластик грузовых доков, поэтому по вечерам не собираюсь сидеть в четырех стенах своей каморки. Я что, под арестом, в конце-то концов? Так что я выбираюсь в блестящую, переливающуюся, эклектичную роскошь торгового центра и гуляю там, праздно разглядывая все, что попадется на глаза. Причудливо одетую публику и витрины, фонтаны и драгоценные по тамошним меркам деревья в кадках, зовущие на другие планеты рекламные ролики транспортных компаний и не уступающие им по красочности трейлеры голофильмов... А последнее, пожалуй, вариант. Мне достается билет на комедию положений из жизни бетанской семьи: весело и ничего не напоминает. А в баре поблизости можно посидеть все за тем же пивом, пока не начнется ночной цикл: когда лампы в коридорах чуть потускнеют, я буду знать, что пора домой. Я протягиваю бармену кредитку. Не на такую выдающуюся сумму я выпил, но тот, протягивая мне для подписи чек, сам вежливость и предупредительность. — Вот здесь, мистер, — быстрый взгляд на карточку, почти незаметный, — …Фор-берг? Пожалуйста. Возьмите нашу визитку, я надеюсь, что вы посетите нас снова... лучшие сорта прохладительного... вы ведь не здешний? И этот опознал во мне инопланетника, хм. За туриста принял, наверное. Неужели барраярский выговор такой заметный? В обыденных трактирных звуках сложно вычленить отдельные составляющие. Негромкая музыка, позвякивание кружек, разговоры. И шаги, останавливающиеся за моей спиной как раз тогда, когда я ставлю подпись на чеке. — Форберг? — повторяет голос, который в первую секунду кажется знакомым. Но уже во вторую я понимаю, что знаком не голос, а говор. Тот самый, который я только что поминал. Но за эту секунду я успеваю машинально полуобернуться, застыв на половине движения. Зеленый барраярский мундир с высоким воротником — последнее, что я ожидал или хотел здесь увидеть... Эй, хватит, командую я себе. Твой соотечественник, твой собрат-офицер... что ты на него смотришь, как на врага, черт бы тебя побрал? Расслабься. Ровнее. — Мы знакомы? — переспрашиваю вежливо. Если честно, не припоминаю этой физиономии. — Лейтенант Форсуассон, — представляется обладатель мундира, и каблуками бы щелкнул, да не к месту. — СБ Консульства Империи. Он козыряет мне, я коротко киваю в ответ, напомнив себе, что я в штатском. Безопасник словно сканирует мой костюм цепким взглядом и осмотром остается недоволен. Хотя только рентгеновские лучи могли бы считать на подкладке куртки цетагандийский ярлычок. Меня подводит мнительность? Все равно пятки начинают зудеть, но бежать — самое глупое, что только можно. — Вы здесь по каким-то делам, господин Форберг? История слишком длинна, чтобы рассказывать ее даже в компании, которой я доверяю полностью. И которая способна доверять мне. — Проездом, — роняю первое, что приходит в голову. Отговорка, и лейтенант тоже вряд ли полагает, что я собираюсь на станции осесть и завести домик с огородом. — А что? Не знаю, как обычно думают парни из Безопасности, но у этого в мозгах словно жужжит готовое щелкнуть реле. — Здесь редко встретишь своих, — проговаривает он медленно, не сводя с меня внимательного взгляда. — И, если встретишь, обычно хочешь переброситься несколькими словами. Узнать, — пауза, — новости из дома. А может, все и правда случайность? Дурная, но случайность. И молодого офицера замучила тоска по родной планете, и он не смотрит на меня с растущим подозрением... — Мои новости все полугодичной давности, — признаюсь честно и сухо. — Скорее уж вам стоит со мною делиться, что творится в Форбарр-Султане. Даже если и так. Поддерживать беседу наводящими вопросами — неудачная идея: по типичной для безопасников параноидальной привычке примут за шпиона. Не расспрашивать — подозрительно, и тоже примут. — А вы не похожи на туриста, Форберг, — СБшник качает головой. Так и есть. — Позвольте ли взглянуть на ваши документы? Документы мои, конечно, в порядке, вот только нет вещи глупей, чем показывать барраярской службе безопасности цетагандийский паспорт. — А в чем дело, Форсуассон? — интересуюсь неприветливо. — Я что-то нарушил, и нынче пить пиво — уже преступление? Опускаю тихо руку в карман. Там у меня всего лишь парализатор, зарегистрированный и легальный, и мысль стрелять в своих сама по себе отвратительна — но мне и этому оружию к таким коллизиям уже не привыкать... Лейтенант мое движение, несомненно, прослеживает и оценивает как должно. И если он не совсем дурак — на что не похоже — то понимает, насколько неблагоразумно и чревато устраивать перестрелку на нейтральной территории, не имея санкций. — При мне — ничего, — отвечает он, усмехнувшись, — впрочем, вам виднее. Как пожелаете. Коротко кивнув, эсбэшник встает и выходит из бара. Я остаюсь у стойки в глупой нерешительности. Уйти отсюда поскорей? Не выскакивать за дверь прямо сейчас, переждать, дав любопытному лейтенанту Форсуассону возможность отойти подальше? Или забыть этот досадный инцидент, залив его дополнительной кружечкой пива под копченый сыр? Да, инцидент неприятный, неожиданный и немножко стыдный — но, в сущности, перед этим парнем на мне вины нет. Нет. Светлое пиво льется легко, а что горчит, так это ему и положено. Кружка пустеет, цифра на настенных хроно меняется, обозначая новый час. Пора. Теперь осталось сходить отлить напоследок, и можно домой. Когда в туалете меня перехватывают сзади, заворачивая руку, я попадаюсь врасплох, как последний пьяный кретин. — Не дергайся, Форберг, это патруль, — сообщает из-за спины голос с домашним гортанным выговором. — Егоров, придержи его, аккуратно. Доставай документы. В куртке, наверняка... Попался. Шагнувший ко мне лейтенант Форсуассон разворачивает книжечку паспорта. На его лице быстро и последовательно сменяются остолбенение, отвращение и чистая хищная радость. — Цетский прихвостень, — цедит он, — предатель. Надо же, а еще и фор. Как только фамилию поменять не догадался? Тем временем невидимый мне Егоров, не отпуская завернутой руки, сноровисто и профессионально меня обхлопывает, и обнаруженный парализатор едет по полу в угол. — От приговора бежишь, сволочь? Кончились твои бега. Объясняться с ними не хочется, но быть скрученным и доставленным в барраярское посольство как потенциальный дезертир — не вариант. Слишком велика вероятность несчастного случая по дороге, пока они разберутся, что к чему. Да, у меня документы полноправного цетагандийского подданного, формально — принадлежащего к тамошней элите, и похитить меня — значит, устроить Барраяру неприятности, которых, несомненно, не заслуживает в их глазах моя ничтожная персона, но ведь надо, чтобы они это сперва сообразили! — Ни от чего я не бегу, — шиплю, оскалясь. — Меня уже приговорили, к депортации. Лейтенант переводит взгляд с моих бумаг на меня самого, морщится. — Врешь, поди. Такое дерьмецо, как ты, соврать недорого возьмет, чтобы шкуру сохранить. Цеты оказали твоей родне большую услугу, отщипнув с семейного древа гнилую насквозь ветку. Аж с души воротит, пакость. "Я. Не стану. Лезть. С ним. В ссору". Это я проговариваю мысленно и пять раз подряд. Какого черта? Что я буду перед парнями защищать? Свое доброе имя? Нет у меня такового в барраярских глазах, я и сам согласен. Лишь при упоминании родных внутри что-то колет — как иголка из игольника, крошечная, но перемалывающая внутренности в труху. Но я удерживаюсь от спора, лишь сплевываю зло: — Воротит — иди в кабинку, проблюйся. — Заткнись, — сквозь зубы командует Форсуассон. — Сержант, отпускай; номер документов я списал, проверим сегодня, что за птица. Со станции ему никуда не деться, а убежит, поджав хвост, нам же лучше. Это же надо, среди форов — и такая дрянь. Крепкая хватка на заломленной руке ослабевает, лейтенант брезгливо протягивает мне сложенный паспорт, и в тот момент, когда я его принимаю, бьет, точно и исключительно болезненно, едва не сворачивая мне скулу. — А это в нагрузку. Можешь не говорить спасибо за грим, это от чистого сердца. Ярость, которую я успешно держал в закрытом сосуде, расплескивается от удара. Злость, отчаяние и горечь кипят, затуманивая остатки рассудка. Я не настолько себя люблю, чтобы дать себе поблажку. И не настолько раскис за полгода, чтобы забыть вколоченные в кровь и кость навыки рукопашной. Драться. Защищая не существующую больше честь, давно разбившуюся в куски гордость и не соответствующий истине факт, что я офицер, а не мальчик для постели. И, наплевав на все, я бросаюсь в драку. Я сгибаюсь пополам от неудачно пропущенного удара, когда слышу крик — "хватит, сюда идут!" Бдительный сержант одернул своего задиристого офицера: должно быть, услышал шаги. Я понимаю, что остался один, входная дверь пищит, отъезжая в сторону, и я успеваю ввалиться в ближайшую кабинку, меньше всего желая расспросов доброхотов и внимания полиции. А лейтенант — дурак; служебного рвения больше, чем ума. Будь я действительно перебежчиком и не носи раньше этот мундир, то был бы в полиции через пять минут. Но и я не сволочь последняя; а кроме того, не хватало мне встревать между двумя ведомствами, когда на самом висит приговор и едва закрытое уголовное дело. Это я додумываю, прислонившись к стене, когда в голове хоть немного проясняется. Где-то под ложечкой меня начинает колотить дрожь неразрядившейся злости. За стыд, унижение, пропущенные удары. А потом выворачивает выпитым сегодня пивом, в придачу к остальным удовольствиям. Когда я привожу себя в порядок, ноги сами несут меня прочь от кафе и кинозала — и так быстро, что еще немножко, и это было бы паническое бегство. Домой. В стандартную безликую комнатушку. По коридорам, где лампы приглушены до полумрака, и я затравленно оглядываюсь, хотя вокруг нет ничего угрожающего: ходят люди, мигают информтабло, только многочисленные магазинчики уже опустили жалюзи. Черт, ну это же надо, а? Идиот. Не подумал, какую приемлемую легенду мне выучить наизусть на случай нежелательного интереса соотечественников. Решил, что такой встречи просто не может состояться. Засунул, как страус, голову в песок, и твержу себе "В моей реальности Барраяра нет". Оказывается, по забытым долгам тоже надо платить.