Победивший платит

Когда открываешь глаза поздним утром, после привычно уже неспокойных снов, жизнь отвечает взаимным раздражением и не торопится радовать в ответ. Тревожная пустота на душе, вступив в права, не желает отступать, и менее всего на свете мне хочется видеть супругу, но, хочу я того или нет, дела не терпят отлагательств. Серость бытия и апатию, охватившую меня, я разгоняю усилием воли, и их остатки тают под напором срочных дел. Кинти появляется, не опоздав, и, кажется, вполне разделяет мое нежелание вести тяжелый разговор. Ни румянца, ни улыбки — я уже забыл, когда в последний раз видел их на ее лице, — зато подбородок решительно вздернут, и вся фигурка, затянутая в темное платье почти без узора, производит впечатление озабоченности и деловой хватки одновременно. На меня она смотрит с неодобрением; впрочем, тут наши чувства взаимны. — Последняя неделя мне тяжко далась, — не дав мне задать традиционного вопроса о самочувствии, холодно сообщает Кинти. — Что ж. Я слушаю, каковы твои условия. — Я оставлю старшинство, — не затягивая объяснений, отвечаю я, — но Лерой еще слишком молод, чтобы я мог передать ему право единолично управлять делами семьи. У вас есть выбор: либо я передаю Дом, включая тебя и детей, и его достояние под руку Небес, либо вы соглашаетесь принять на себя опеку третьего лица, уважаемого нами обоими. Кинти удивлена и озадачена. Деньги и прямой вассалитет старого рода — не то, от чего откажется императорский двор, и жизнь под его крылом будет сыта и спокойна, но сама леди превратится в марионетку: сквозь сонм правил не пробиться даже этой тигрице, и сложносоставная мудрость закона победит ее напор. Да и старшинства Лерою тогда не видать еще лет двадцать — пока совет не признает его безусловно достойным. Если признает. — Ты отказываешься от старшинства в клане? — медленно переспрашивает Кинти. — И делаешь это, утверждая, что ты в здравом уме? — Ты считаешь меня безумным. Стоит ли спорить? Если это действительно так — радуйся, что я соглашусь передать свои полномочия тому, в ком ты не заподозришь сумасшествия. С далеко идущими последствиями вам придется разбираться самим. — Хорошо, пусть опеку над домом и покровительство над Лероем примет почтенный человек, которого изберем мы вместе. Но с одним условием. Лерой должен быть подтвержден в своем праве наследника до твоего отказа, и когда он достигнет совершеннолетия, то старшинство в клане бесспорно перейдет к нему. Он воспитывался как будущий Старший, я горжусь им и не вижу в его воспитании изъяна. Кроме того, он старший из сыновей: это значит, что его характер сформировался и что Дому не слишком долго придется оставаться в чужих руках. Не только старше всех, но и послушнее всех, не так ли? Этого я не говорю вслух: мы оба знаем, кто на деле будет распоряжаться домом, невзирая на юридические тонкости. — Я не могу ручаться за то, что завтра твой обожаемый сын не подвергнется новой опасности, — предупреждаю я, надеясь на цепкий ум Кинти и ее же благоразумие. — Мы не знаем, откуда ждать удара, и осуждение невиновного не уменьшило числа врагов семьи. Ты уверена в своем выборе? — До недавнего времени я была уверена и в тебе тоже, — качает жена головой. — Никто не может предугадать будущее, но если судьба будет милостива, то через пять лет Лерой примет род, и не по выбору опекуна, а по собственному праву. Выбери того, кто способен воспитать его для этого титула должным образом, — не удержавшись от легкой шпильки, заканчивает она. — Ты мне предоставляешь это право? — поймав ее на оговорке, осведомляюсь я. Кандидатур немного, следует признаться, и первая из них легко предсказуема. — Изволь. Лерой отправится под руку Нару; милорд согласится принять эту головную боль, если я попрошу. — Мы делим это право пополам, это твои слова, — скрупулезно поправляет супруга. — Твой Нару свидетельствовал противнику Лероя на суде, ты помнишь? Давай вежливо сойдемся на том, что милорд — человек в летах, и ему будет тяжела эта обязанность. — Если Нару ты полагаешь стариком, то лорд Хар, безупречный во всех отношениях, тебе не подойдет так же? — риторически и холодно интересуюсь я, задетый ее словами. Кинти кивает. — Что ж. У Хара есть внук, до чрезвычайности похожий на деда характером, надежностью и прошлым. — Пелл? — задумчиво переспрашивает Кинти. Полагаю, сейчас она думает о том, что Пелл воевал, барраярцев привык убивать и за одно это заслуживает доверия. — Пожалуй. Если ты откажешься от старшинства и оставишь его Лерою по достижению тем совершеннолетия, я приму Пелла Хара в качестве опекуна дома на ближайшие пять лет и личного покровителя моего старшего сына. Так? — Так, — подтверждаю я четкую формулировку, слетевшую с этих прелестных губ. — И если при разводе ты желаешь сохранить за собой что-то большее, чем законом предусмотренная часть — скажи об этом сейчас. — Разумеется, — подбирается она, еще строже выпрямляя спину. — Я расторгаю брак с тобою, но остаюсь в доме Эйри — как мать Шинджи, Кано и Лероя. И требую сохранения за мной голоса в клане до женитьбы младшего из моих сыновей, а семейного имени — пожизненно. Хуже всего последнее; я не хочу, чтобы она была Эйри, но мне придется поступиться — что поделать... — В случае, если ты не вступишь в повторный брак. Хорошо. Кинти отзывается слабой, почти вымученной улыбкой. — Все остальное, что касается нашего развода, стандартно. Компенсации за расставание по твоей воле и раздел имущества. — В пропорциональных долях, — соглашаюсь я. — Уступим наши финансы детям, если ты не против — так будет спокойнее всем нам. — Разумеется, — приподняв бровь, подтверждает Кинти. — Но имущество младших под моей опекой до их совершеннолетия. — С неотчуждаемыми суммами и землями. Да, это справедливо. О подробностях мы поговорим в присутствии стряпчих в следующий раз. — Бог мой, — с легкой иронией отзывается она, — оказывается, как легко прийти к согласию, когда между нами не стоит твой любовник. Я смотрю на жену так, что ей делается неуютно, и узкие пальцы комкают край рукава. Прекрасно, ей хватает ума попрощаться и уехать незамедлительно. Я же возвращаюсь в кабинет к комму и бумагам. Если уж мне суждено покинуть дом в нелегкое время — пусть хотя бы то, что я могу оставить в порядке, будет в него приведено. Часом позже, вынырнув из сухо шелестящего бумажного моря, я с неудовольствием смотрю на имя, венчающее список неоконченных дел. Вялотекущая дискуссия с Эстаннисом о совместном использовании пограничных территорий, фактически давно урегулированная, но без наших подписей на окончательном варианте договора. День неприятных встреч, но что поделаешь? То, чего делать не хочешь, не следует откладывать на потом, иначе легко измучиться предчувствиями и малодушием. Личный номер соседа отзывается, но на экране я с изумлением вижу отнюдь не Риза, но его младшего брата Тарно, со слишком блестящими глазами на осунувшемся лице и полоской траурного грима. Меня окатывает холодом. — Господин Тарно, — позабыв о приветствиях, констатирую я, — в вашем доме горе? — Отдаю должное вашей наблюдательности, — младший Эстаннис склоняет голову в скорбном поклоне. Четко выверенном с точки зрения положенного церемониала. — С прискорбием извещаю вас, лорд Эйри, что мой брат, да пребудет в блаженстве его душа, нас покинул. Я прошу вас, как соседа и друга, разделить с нами траур и передать эту просьбу вашей почтенной супруге. — Разумеется, — автоматически отвечаю я, стараясь успокоить водоворот взбаламученных мыслей. — Примите мои соболезнования, равно как и соболезнования моей семьи, и да будет посмертие вашего брата счастливым. Когда состоится прощание? — Послезавтра, лорд Эйри, с рассвета и до заката двери нашего дома будут открыты. Немного поспешно, как по мне. Тарно Эстаннис торопится вступить в права главы дома? Я передергиваю плечами. Риз мне был отвратителен, но странно понимать, что человек, которого я видел живым в начале этой недели, к концу ее присоединится к праху предков. — Я, безусловно, приду, — наклоняя голову под столь же правильным углом, отвечаю я, и не удерживаюсь от проявления любопытства. — Что бы за несчастье ни послужило причиной смерти вашего брата, я безмерно соболезную. — Сердце, — верно поняв мой намек, объясняет собеседник, — увы, оно отказало брату так неожиданно, что врачи смогли лишь констатировать его гибель. Благодарю вас за участие, столь неоценимое еще и потому, что недавно вы сами пережили подобную нежданную потерю. Это он о Хисоке, конечно, но еще какая-то мысль мелькает, пытаясь пробиться в сознание. Нет, не уловил. — Ваш брат оказал моей семье услугу, свидетельствуя на суде, и прошу вас, господин Тарно, не стесняйтесь в просьбах, если вашей семье потребуется любая возможная помощь. Предложение безусловно формальное, но столь же обязательное к произнесению. Эстаннис и отвечает на него столь же формальной благодарностью. — Наш клан признателен вам, лорд Эйри. Прошу простить, я должен вернуться к делам столь же спешным, сколь скорбным. Заверив в почтении и прочем, я обрываю связь. Что-то в мировом порядке пошло вкривь и вкось — покушение, суд, скандалы, болезнь, теперь вот смерть. Риза не жаль ни на йоту, и я сам хотел подпортить ему жизнь, но что стало причиной такой череды бед? Больное сердце — скорее экзотика для совершенного генотипа, внезапный смертельный приступ настораживает и пугает, как любое из необъяснимых несчастий. От части из них, впрочем, я постараюсь охранить свою семью, пускай и чужими руками. * * * Пелл одет полуофициально: наряд подходит, чтобы встретить гостя, прибывшего по формальному поводу, но все же не настолько торжественен, чтобы превратить эту встречу в сложный этикетный танец. Даже волосы у него завязаны самым простым, воинским узлом — символом силы и прямоты. Таков он сам, таков и его дом, сейчас тихий и обманчиво пустой: в усадьбе Харов можно скрытно спрятать целый полк, и здесь ли грозный Старший рода, можно лишь догадываться. За обменом приветствиями следует выверенный и точный ритуал чаепития; горячий жасминовый настой с толикой лимонного масла делает пасмурный день теплее и проясняет ум. — Что скажешь, если я попрошу тебя взять под руку моего Лероя? — не тратя времени на долгие поклоны, спрашиваю я. Как бы я ни был уверен в том, что Пелл Хар согласится принять моего сына под опеку, но в душе опасаюсь отказа.— Я имею в виду официальное покровительство. — А твоему сыну уже пора обзавестись таковым? — благодушно удивляется друг. — Что ж, предложение лестное. У тебя хороший наследник, и отполировать его до блеска было бы почетно. — Я тебе был бы крайне благодарен за участие в его судьбе. Если твой дед не будет против. Друга мои опасения смешат, а не пугают. — Дед точно не преминет высказаться, что в мои годы мне самому нужен покровитель, но в глубине души, я полагаю, тоже будет польщен. Пелл соглашается легко, но меня это не радует — наверняка, он сам не знает, что за ношу готов принять на плечи. — Дружище, — очень аккуратно предупреждаю я. — Я в двойственном положении. Мне очень нужно и выгодно твое согласие, но я не хотел бы, чтобы однажды ты меня вспомнил недобрым словом. Лерой отнюдь не идеален, ты еще столкнешься с изъянами его характера, и я с трудом представляю, как он умудрится удержать дом, но надеюсь, практицизм Кинти и твои советы ему помогут. — Ну, дом он получит еще не скоро, и к тому времени успеет повзрослеть, — рассудительно замечает Пелл. — Не принимай недостатки молодости за пожизненные пороки: и ты в его возрасте наверняка был не столь блестящ, как сейчас. Не беспокойся — я подтолкну его в нужном направлении, остальное вопрос закалки и времени. Материал в нем хороший. — Пяти лет тебе хватит, как полагаешь? — интересуюсь я. — При том, что я не стану принимать в процессе активного участия, задача не из легких. Впрочем, воспитатель из меня неважный, так что, может быть, это как раз к лучшему. — А куда ты денешься? — переспрашивает Пелл скорее риторически. — Гневлив, но отходчив: это как раз про тебя сказано. Печать ли это войны или природный дар: попадать в цель, не целясь? — Боюсь, в данном случае я отойду весьма и весьма далеко, — дернув щекой от невольно причиненной боли, признаюсь я. — Мы проиграли дело, видишь ли. Пелл опускает свою чашку так медленно, будто она наполнена расплавленным металлом. — Вы... — преодолев легкий ступор, произносит он. — Эрика осудили? Вопрос о том, где захоронено тело, он благоразумно не задает. Я отмечаю эту тактичность и криво усмехаюсь. — Я сочувствую тебе, но... что это меняет? На секунду я пытаюсь представить себе то, о чем он сейчас говорит: дело проиграно, жизнь, качнувшись, встала на прежнее место, ни в чем не изменившись, — и признаю эту фантазию отвратительной. — Это все расставило по местам, — пытаюсь я объяснить. — Я не стану цепляться за остатки былого, Пелл, это бессмысленно; так что я намереваюсь разделаться с семейными делами, отдать старшинство и оставить свой дом в надежных руках. Собственно, потому-то я и здесь. — Ты... ты в своем уме, дружище? — то ли уточняет, то ли недоумевает Пелл. Мысль оставить старшинство и семью из-за любовника в его голове явно не укладывается — особенно, в применении ко мне. — Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, это несомненно, но дом-то зачем крушить? Бережные интонации, как если бы речь шла о неизлечимой болезни, понемногу начинают злить. — Я произвожу впечатление сумасшедшего? — прямо интересуюсь. Если так — неудивительно, что Кинти это вышибло из колеи. — Веришь ты или нет, но это решение зрело во мне давно. Я просто ни разу не оказывался перед настоятельной и срочной необходимостью решить, что мне дороже: я сам или мой непогрешимый идеал. Друг молчит, позволяя мне высказаться, и я добавляю: — Дело не только в Эрике. Не поверишь, но это действительно так. Изменился я сам, и мне нужна твоя помощь. Ты не окажешься? Я знаю, обеспечить безопасность семьи — нелегкая задача. Я до сих пор понятия не имею, кто и зачем затеял войну с моим домом, что бы ни решил суд, и есть немалый шанс, что покушение повторится. Пелл качает головой. — Иллуми, тебе не кажется, что над таким изломом своей судьбы надо подумать, а не решать скоропалительно? Вот я никогда не стану Старшим и, признаться, этому рад. Но тебя-то недаром Патриархом называли... — говорит он рассудительно и мягко. — Пойми меня верно — это не попытка отказаться. Я горд тем, что ты мне так доверяешь. — Еще бы; я задел его самолюбие намеком на сложность задачи, и эта нехитрая тактика сработала. — И как бы я ни осуждал твое намерение переломить судьбу, на мою помощь рассчитывай твердо. Большего мне и не нужно. — Вдобавок ко всему у тебя появится еще один повод избегать женитьбы? — улыбнувшись, замечаю. — Скажи это моему деду, самоубийца, -ворчит он в ответ. — Придется, пока решимость меня не оставила, — со смешком подтверждаю я. Пелл кивает и тянется к комму. — Старший, могу ли я вас потревожить? Старик Хар отвечает чуть брюзгливо, но доброжелательно. Добрый признак. — Ну что, пойдем, — говорит Пелл, закончив беседу и получив разрешение прибыть в дедовы покои. — Излагая свою новость, будь поосторожней. Я не хотел бы, чтобы дед подавился чаем. В обычно суровом голосе звучит такая смесь почтительного ужаса и неподдельной нежности, что я осмеливаюсь поинтересоваться: — Пелл, как ты его выдерживаешь? — Он таков, каков есть, — пожимает плечами друг. — Неуютно, зато дисциплинирует. К счастью, при занятости моего Старшего делами клана времени меня воспитывать него почти не остается. Хвала богам, я у него ненаследный. Зато с таким характером дед проживет лишние два десятка лет, просто говоря смерти достаточно решительное "нет". Это верно; фамильный характер дома Хар вошел в поговорку еще до того, как мне впервые сделали взрослую прическу. — Я вас приветствую, милорд, — с поклоном говорю я. Сидящий в кресле старик более напоминает почетное изваяние в свою честь, чем живого человека: без возраста, без ошибок и без изъянов, лишь прорезанный морщинами камень. Он не торопится произнести ответное приветствие, оглядывая меня сверху донизу. Многое ли видит? Полагаю, что так. — Я предложил вашему внуку своего сына, в качестве воспитанника, — решив, что дожидаться обычных экивоков вежливости в данном случае бессмысленно, говорю я. — Вы не будете против, лорд Хар? Лицо, скрытое зелеными и оранжевыми завитками грима, остается неподвижным, но блеск азарта в глазах нельзя перепутать ни с чем. Наши дома не конкурировали, но получить моего наследника под свое влияние, не шевельнув для того и пальцем — немалая честь. И выгода. Стоило мне подумать о выгоде Харов, и за этой мыслью следует другая, недостойная и пугающая. Не слишком ли удачно складывается для их Дома несчастье моей семьи? В этом хаосе они — единственные, кто выиграл хоть что-то... и Пелл превосходен в метании ножей. Хорошо, что это говорит всего лишь моя паранойя. Стыд ее смывает: я посмел заподозрить друга, которого, вдобавок, не было той ночью в доме Табора. Более того: если память мне не изменяет, именно той ночью он присутствовал на церемонии почитания предков дома Хар, под внимательными взглядами родичей, и потому априори непричастен. — Ты высоко ценишь молодого Пелла, если считаешь, что такая обязанность ему под силу, — жесткая насмешка адресована Пеллу, но и меня задевает по касательной. Старший Хар прав, с высоты своего возраста считая нас обоих молодыми балбесами. — Но, в конце концов, вы знакомы не первый год. Если ты желаешь рискнуть и отдать воспитание своего сына в его руки — я не вижу препятствий. — Благодарю вас, — склоняю я голову. — Мой сын вскоре вступит в права Старшего, это большая ответственность, и я надеюсь, что вы окажете внуку помощь, как он окажет моему сыну. — В права Старшего? И сколько лет твоему сыну? — щурит глаза лорд Хар. Действительно не помнит такие незначащие мелочи или лишь делает вид? Я бы поставил на второе. Готов поручиться, львиная доля его времени, текущего медленно, как у всех стариков, отдана изучению побегов на чужих семейных деревьях. — Он в достаточной степени умен, чтобы справиться и научиться всему, что составляет жизнь Старшего. При условии, что ему помогут нести эту ношу, я буду за него спокоен. — Что за мода в клане Эйри отдавать старшинство мальчишкам? — морщится живое ископаемое. — Я не одобрял это и в отношении тебя, но ты хотя бы был вынужден к непочтительности обстоятельствами. Но чтобы мне пришлось обращаться к желторотому птенцу "Старший Эйри"? Ты смеешься надо мной? — Он тоже вынужден, — коротко. Может быть, пора произнести вслух то, что до сих пор было лишь решением, равно страшным и шокирующим даже меня самого, и потому требующим держать его в секрете. — Я уезжаю, как только закончу все формальности. Извините, милорд. — И куда это тебя несет? — язвительно интересуется он. Пелл хранит молчание, но явно поддерживает деда в желании узнать, что я творю. — Полагаешь, что долг Старшего — это как парик, который можно сбросить с головы? Вот он, давно ожидаемый упрек в том, что Старшинство мне не по плечам. Сердце дергает стыдом и сбывшимся страхом. Я всю жизнь боялся слов, подобных этим, изнывал от возможного упрека в неспособности справиться с обязанностями. Но на смену стыду приходит ошеломляющая легкость. Долг следует исполнять, кто спорит? Но его следует исполнять, как дышать, всем собою — а если это невозможно, то нужно найти в себе силы признать очевидное и передать драгоценный дар другому; тому, кто в состоянии хранить его за тебя. Именно это я делаю. Много ли проку семье от Старшего, который семью ненавидит? — Долг, — сухо и назидательно продолжает Хар, приняв мое молчание за признак упорства, — следует исполнять всем сердцем, полным благодарности за такую ношу, когда предки смотрят на тебя с небес. Раньше я считал, что так с тобою и обстоят дела, ты же распустил себя настолько, что ребенок будет для тебя лучшей заменой? Действительно, такого Старшего даже твой дом не заслуживает. — Как вам угодно, — справившись с зарождающимся гневом, отвечаю я. — Если это все, что вы мне хотели сказать... — Все остальное, — ядовито перебивает он, — ты скажешь себе сам, если малодушие еще не перебороло в тебе совесть. Да, я прослежу, чтобы мой внук позаботился о твоей семье в силу своего разумения. Старшего я из него не готовил, но в ничтожество он Эйри впасть не даст. Тебе же на прощание я ни стану желать ничего: ни справедливости, потому что это немилосердно, ни положенной удачи — поскольку это неискренне. День снаружи оказывается ярким и неожиданно теплым, облегчение накрывает с головой, невзирая на сумрачное молчание Пелла. Он не понимает, какой камень снял с моих плеч. Дом Хар возьмет моего наследника под опеку и позаботится о нем, как мог бы заботиться о своей ветви. Этого достаточно, чтобы я мог быть просто и незатейливо счастлив. * * * Вечерние переговоры со стряпчими проходят в бодром темпе: дискутируют в основном юристы, нам же с Кинти отводится роль статистов, восседающих по разные стороны стола и лишь изредка роняющих "да" или "нет" в ответ на прямые вопросы. Внушающий уважение многостраничный перечень имущества логично делится на неравные части: личное и семейное. Последнее, в свою очередь, распределяется между детьми, супруге назначается рента... остаток, положенный мне, пугающе незначителен в сравнении с общей суммой. Впрочем, к результату я был готов, остается только придержать эмоции. Не в деньгах дело, но в спокойствии и возможностях, что они даруют. Наследный капитал никто и никогда не трогает без нужды, но само его наличие за спиной весьма греет душу. Теперь перестанет. Ощущение неуютное, словно панцирь содрали, но логика помогает справиться со страхом. Да, финансы, которыми я смогу располагать, соотносятся с теми, что есть у меня сейчас, как капля с морем, но на жизнь, и жизнь комфортную, их хватит. Пятая часть ликвидных средств, проценты от семейного дела — Деррес мягко намекает мне на необходимость назначить управляющего — и опека над личным капиталом. Делить фамильное гнездо — позор, так что пусть все остается как есть; зато у меня будет право вернуться и не встать перед запертой дверью собственного дома. Адвокаты заканчивают оформление запросов, требований и доверенностей, я задаюсь вопросом о том, как и где провести сегодняшний вечер — в тихом доме невыносимо пусто, и тут у Кинти мурлычет комм, и она, глянув на номер, отходит в сторонку. Устраивает личную жизнь, думаю я. — Да? Снова?! — Голос Кинти повышается чуть сильней, чем следовало бы. — Вы, профессионал, не можете справиться? Да. Я еду немедленно. Скажите это моему сыну. Она оборачивается ко мне, бледная и решительная. — Мне надо спешить, Иллуми. Лерой плохо себя чувствует. Что за странный сегодня день. — Что с ним? — сухо интересуюсь я. Не удивлюсь, если сейчас разыгрывается очередное представление ради того, чтобы хоть таким способом восстановить семейное единство. — Почему я узнаю о происходящем случайно? — Полагаешь, я от тебя что-то специально скрываю? — ледяным тоном парирует Кинти, и, чуть смягчившись, добавляет: — Отдаленные последствия трансплантации, как говорит Эрни. Или мальчик слишком переволновался за вчерашний день. Ему сейчас подбирают препараты. Эта обыденность не вяжется с тревогой, звучавшей в ее голосе несколькими минутами ранее. Или я снова обманываюсь, принимая провокацию за действительную проблему? — Я ему позвоню попозже, — решаю, и получаю в ответ удивленный и встревоженный взгляд. — Как хочешь, но пообещай мне не заводить с ним ссор, пожалуйста. В последнее время ты его пугаешь, хотя, полагаю, не настолько, чтобы он не захотел с тобой говорить. — У меня и в мыслях не было ссориться, — терпеливо отвечаю я, пропустив возможное обвинение мимо ушей, и иду провожать супругу до машины. Когда отношения заканчиваются, внешняя вежливость дается так легко. — Лерой стремился после ранения скорее встать на ноги, спешил... я не могла ему запретить, — вздохнув, объясняет Кинти напоследок. — Ничего, Эрни должен с этим разобраться. — Наверняка, — отзываюсь я. Машина стартует с места так, будто возомнила себя флайером, а я возвращаюсь в кабинет. Что бы ни было с Лероем, и как бы я ни относился к нему — о том, что дом Хар изъявил желание взять его под опеку, я ему обязан сказать лично. Когда набранный номер, наконец, отвечает, я убеждаюсь в том, что выглядит Лерой неважно. Ему действительно плохо, если неподдельна неприятная бледность осунувшегося лица, круги под глазами и странное, осторожное выражение, какое бывает у человека, прислушивающегося к происходящему внутри. Я смотрю на лежащего в постели сына и пытаюсь понять, как же я теперь к нему отношусь. Удивительно, но никак. Злоба растаяла, особой жалости я тоже не испытываю, ограничиваясь легким сожалением и умеренным сочувствием с тревогой напополам, каковые чувствовал бы к дальней родне. Отрезанный ломоть. К приветствию я добавляю официальное пожелания выздоровления, и удивление на юном лице понемногу тает. — Спасибо за беспокойство, отец, мне уже лучше, — с положенной вежливостью благодарит Лерой. — Врачи — известные перестраховщики. Если это попытка пошутить, то очевидно неудачная. — Учитывая ситуацию, — прохладно напоминаю я, — я буду рад, если ты отнесешься к их рекомендациям с почтением. Твоего выздоровления ждет не только семья, но и лорд Пелл Хар; он изъявил желание стать твоим покровителем, и я хотел бы, чтобы ты был в состоянии нанести ему положенный визит. — Лорд Пелл согласился? — переспрашивает сын. — Прошу тебя, передай ему мою благодарность и заверения, что я постараюсь оправдать его ожидания. Голос больного звучит твердо и четко: поневоле начнешь уважать это самообладание. Даже любопытство, вполне законное, придержал при себе, хотя желание узнать подробности Лероя, несомненно, мучит. — Я надеюсь, — смягчившись, киваю я, — что вы с Пеллом найдете общий язык. Он мой друг. Весьма надежный. Лери глубоко вдыхает. Готовится прощаться или успокаивает сердцебиение? — Когда увидишь лорда Пелла, — старательно составляет он витиеватую фразу, — передай, ему, пожалуйста мои извинения за то, что я не засвидетельствовал ему пока что свое почтение. Я думал, что уже здоров, но... Он машет и отводит глаза, мучимый неудобством. Выглядеть слабым передо мной сын никогда не любил; ведь я не раз одобрительно говорил ему, что вижу в нем копию себя и жду его взросления. За вынужденную, почти детскую, беспомощность Лерою неловко. Я уже собираюсь попрощаться, как он вдруг морщится и растерянным жестом трет ладонью ниже ключицы. Лицо у него становится озадаченным и испуганным, а медицинский браслет на запястье разражается нервным писком. Лери прикрывает его сложенной в чашечку ладонью, мимо экрана торопливо проходит появившийся Эрни... если это и спектакль персонально для меня, то весьма хорошо срежиссированный и успешный. Я слышу, как склонившийся над пациентом Эрни произносит: "Аритмия". Откуда такая напасть? Ни в одной из семейных линий Эйри не было сердечных болезней. Пятью минутами спустя Лерой полусидит в постели, бледный, мокрый, растерянный, и старается отдышаться. Эрни терпеливо объясняет ему, как работает кардиомонитор и что надо делать мальчику при тревожном сигнале для первой самопомощи прежде, чем он, Эрни, подойдет: "вот здесь кнопка, да, прижать и пять секунд не отпускать... нет, случайно она не нажмется". — Эрни, — окликаю я. — Перезвоните мне с другого номера, как только освободитесь. К счастью, у врача хватает ума без дополнительных просьб уйти для разговора с глаз пациента. — Все так плохо, что требуется постоянное наблюдение? — осведомляюсь я первым делом. — Что с ним такое? — Я не знаю, — досадливо пожимает плечами Эрни, не опускаясь до того, чтобы маскировать свое незнание научными словесами. Ситуация ему, как специалисту, неприятна. — Если я скажу "непредвиденные осложнения послеоперационного периода", я ведь не скажу ничего? Я анализировал результаты сканирования; у мальчика нетипичная и неизвестной этиологии склонность к микроразрывам сосудов. Лероя он наблюдает уже не первый год, и пока проблем с сердцем у парня не было. Значит, у нас серьезные неприятности. — Насколько опасно это состояние? — уточняю я. Может быть, все не так уж страшно, как выглядит для меня, профана в медицине. — Пока я проверяю возможные комбинации и ограничиваюсь паллиативным лечением, — отчитывается врач. — Я ввел все необходимые препараты и установил кардиомонитор, опасности нет. Полагаю, что мальчик скоро поправится, но это частное мнение, а не врачебная гарантия. — Эрни, — осторожно интересуюсь я. — Это состояние может быть результатом внешнего воздействия? — Я бы хотел ответить "нет", но скажу "не знаю", — вздыхает Эрни. — Я врач, а не следователь. По крайней мере, все предыдущие анализы у меня есть, и я проводил сравнение. За исключением уровня кардиоселективных ферментов, не вижу изменений. — Не могу сказать, что понимаю, о чем речь, — вздыхаю я. — Но основное, кажется, уловил. У Лери рвутся сосуды, и без всяких видимых причин — так? — Микрососуды, — поправляет врач, адаптируясь к моим скудным знаниям. — И сбивается сердечный ритм. Второе довольно часто встречается у подростков, но откуда взялось первое... Болезнь, вначале казавшаяся мне едва ли не притворством, еще одним ходом противной стороны в нашей семейной игре, внезапно пугает. Страх и жалость приходят на место казавшемуся равнодушию. Жалость к Лери... и страх за семью. Клану не нужен полумертвый наследник. Мертвый тоже. Я уверен, что наш семейный врач опытен и предусмотрителен, но возможно ли предусмотреть неожиданное? * * * Поразительно, какую бездну событий вместил в себя последний месяц, и колесо судьбы вертится слишком быстро. Я набираю очередной номер, надеясь на то, что Нару не занят. Знает он о судьбе Эстанниса? Слухи ползут быстрее огня в сухом лесу. И доверительный разговор может стать единственным средством разложить все по полочкам. — Ты выглядишь озабоченным, — заявляет Нару сущую банальность. Он едва заметно улыбается, показывая, что понимает, как звучат его слова, откладывает в сторону сложную мозаичную конструкцию, над которой работал. Я улыбнулся бы, вспомнив, как много часов мы просиживали над подобными игрушками вдвоем, но не сейчас. — Лери заболел, — с ходу сообщаю. — А Риз Эстаннис умер. Я думаю, вы знаете. Странно, да? На суде он был более чем здоров. Только сейчас, начав частить, я понимаю, как испуган. Да, это совпадение, но все же... Нару озадаченно хмурится. — Чем? И от чего? — интересуется он, тоже невольно проводя параллель. Тревожный признак. — Не знаю, на оба вопроса, — отвечаю я. — У Лероя что-то непонятное с сердцем. Я говорил с Эрни; он убежден, что справится с симптомами, но генез болезни ему неизвестен, и выглядит Лерой... не лучшим образом. Насчет Эстанниса я практически ничего не знаю, но его младший упомянул сердечный приступ. Нару, вы думаете о том же, о чем и я? Может быть, я слишком параноик. Но что, если на Лери покушались, а Эстаннис попался под руку? Этот вариант нельзя сбрасывать со счетов. — Оставим в стороне твоего соседа. Случившееся с ним несчастье неприятно, но далеко от твоих забот, — хладнокровно советует Нару. — Лерой... ему шестнадцать, да? В таком возрасте у носителей совершенной крови сердечные страдания бывают лишь в переносном смысле. Возможно, это уже второе покушение на его жизнь. — Именно, — мрачно подтверждаю я. — Но кто, черт его побери, и кому может настолько мешать мальчишка? Я понял бы, будь объектом атаки я сам. Но Лери? Он пока не глава рода, и это одна из причин того, что я все же согласился с притязаниями Кинти. Кто-то не хочет дать ему вступить во власть? — Это может быть и личной местью, и желанием видеть другого в качестве твоего наследника, — кивает Нару. — Но кто и как мог бы отравить твоего сына, если последние дни он бережется под неусыпным надзором. Ты доверяешь врачу? — Эрни? Да, уже много лет. Он выглядел настолько сбитым с толку, и раздраженным собственной неосведомленностью, да и с идеей консилиума он согласился без возражений. — Наверное, не следует мне сейчас звонить ему и отвлекать расспросами, — решает Нару. — Ты сможешь рассказать подробнее сам? Или тревога не позволила тебе запомнить подробности? Не так много я знаю, чтобы от этих крох был толк, но отказывать милорду глупо. Я излагаю все мне известное, стараясь не спешить — и сам чувствую, как много пустот в этом рассказе. Я не знаю, что с Лероем, не знаю, почему, не знаю даже, встречался ли он с кем-то, получал ли подарки или письма. Отдав на откуп жене и охране безопасность своего наследника, не совершил ли я ошибки? Нару слушает спокойно и внимательно, будто готовится собрать еще одну мозаику, на сей раз из тех скудных данных, которыми я обладаю. — Такое впечатление, словно твой сын где-то надорвал себе сердце, — задумчиво говорит он, когда я умолкаю и тянусь за чашкой кофе. — Скорее метафора, чем реальная опасность, но метафоры порою бывают действеннее прямых угроз. — Это моя вина? — прямо спрашиваю я. Не ради переубеждения, как и не ради самообвинений, лишь из желания установить истину. — Мой гнев довел парня до этой беды? — Не смей говорить такого! — рассерженно обрывает меня Нару. — Разве ты желал своему сыну зла? Комм-связь не предназначена для того, чтобы кричать. И тем более на покровителя, с которым тебя связывает многолетнее почтение. Только поэтому я сдерживаюсь. — Да, — медленно разжимая стиснутые кулаки, признаю я. — Нару, вы же знаете мой характер. Лерой меня взбесил, и мне не раз приходила в голову мысль, что будь у меня лишь двое младших сыновей, я не потерял бы много. Нару морщится, делая охранительный жест. — Если бы наши проклятия сбывались так быстро и буквально, род человеческий изрядно поредел бы, — замечает он. — Лероя подкосил не отцовский гнев. Но недаром говорят, — он передергивает плечами, — что дракон выедает клятвопреступнику сердце. Случайна ли именно эта красивая метафора? Злоба и стыд пропадают разом, оставляя с металлическим вкусом во рту полное понимание происходящего. — Это кара? — тихо интересуюсь я. — Наказание? Один — лжесвидетель, а что до второго, так вы все видели сами, так? — Дракон не упрекнул твоего сына во лжи, — укоризненно напоминает милорд. — Да и Эстаннис, насколько я могу судить, не лгал. Говорил формальную правду, стараясь представить себя в выгодном свете, возможно, — но это не лжесвидетельство, согласись. Я развожу руками. Значит, покушение? Или, того страшней, чудовищное стечение случайных обстоятельств? — Я однажды сам видел, — продолжает Нару, — как дракон закричал, и лжесвидетель умер на месте, не перенеся позора. Но твой сын вышел из испытания оправданным. А что до Эстанниса, так мелочность даже перед лицом Небес не карается смертью. И все же... — Лери неправ — в этом я готов поклясться жизнью, — устало говорю я. — Почему же тварь, хвала всему сущему, не заорала? — Ты спрашиваешь меня? — разводит ладони Нару. — Все это предположения, столь же туманные, сколь пугающие. Но если болезнью твой сын обязан собственной хитрости, то предположу, что он в опасности, и чем дальше, тем больше. Впрочем, все может быть и не так. — Он может быть жертвой очередного покушения, может — жертвой дракона, третьего не дано, я полагаю, — подытоживаю я. — Во внезапно развившуюся склонность Эйри к сердечным болезням я не верю. Не с нашим генотипом. — Или жертвой случайности, — поправляет Нару педантично, — хотя эта вероятность меньше прочих. Перед тобой выбор, Иллуми. Если эта болезнь — дело случая, тебе не стоит даже заговаривать о драконе, чтобы не опорочить сына и себя самого. Если же нет, то тебе не стоит медлить. Недуг, насылаемый Небесами, могут излечить лишь они. Наши досточтимые предки были то ли сверх меры осторожны, то ли сверх нашего понимания мудры. Припоминаю некую историю... Если милорд желает рассказать притчу, следует не спешить и выслушать его со всем вниманием. Этого требует и почтение к наставнику, и мой опыт: всякий раз такие рассказы оказывались благим подспорьем в моих мыслях. — Мне тогда было лет пятьдесят, — припомнив, излагает милорд. — Некий ответчик однажды предстал перед Небесным судом в иске об имущественном споре. Он имел наглость пытаться выдать себя за истинного гема, но был всего лишь полукровкой, родившимся на свет благодаря преступной небрежности его матери. Дракон обличил его. — Он знал о том, что его кровь нечиста, и, несмотря на это обстоятельство, рискнул притязать на права гема? — изумляюсь я. Нару пожимает плечами. — Должно быть, не знал, если рискнул, или был чересчур самонадеян. Нечистая кровь его спасла: крик дракона заставил его лишь лишиться чувств, однако даже это оказалось пагубно для здоровья. Он был на грани смерти, однако некоторое время спустя я узнал, что виновный покаялся перед судом и кланом и принял на себя наказание, сделавшись садовником в услужении у Небесных. Я сам его видел. И, возможно, он жив и поныне. — Занятно, — комментирую я машинально, холодея от внезапной догадки. Значит, полукровку дракон не убил, лишь наказал — но хотя бы пошел в руки. Теперь я запоздало понял, как он ведет себя в руках простолюдина. Бесполезная догадка, весьма нелестная по отношению к моему уму. Странно только, отчего Нару сразу не предположил такого оборота дел, раз то, что дракон применяется лишь для испытаний благородной крови, для него не тайна. — Эти знания — дело женщин, а не мужчин, — объясняет Нару, словно извиняясь. — Я не удивлюсь, если они по-настоящему доступны лишь разумению райских аут-леди. Вот почему Эрика признали виновным, думаю я. Мы проиграли дело по моей вине, не по его, но измучиться мыслями по этому поводу я еще успею. В настоящий момент передо мною другая дилемма: что страшнее — позор для рода, если эта болезнь в наказание, или угроза очередного покушения на наследника. Разве что, — кусает запоздалый страх — сейчас и Эрик лежит в госпитальной палате за тридевять земель отсюда? А ведь он старше Лероя, и вне Цетаганды никто не догадается, что с ним... — Тебе нужен хороший судмедэксперт, который разбирался бы в сложных отравлениях и их симптоматике, — подсказывает милорд, обеспокоенный моим молчанием. — Пока ты не сможешь сделать большего. Если я смогу узнать нечто о драконьем дыхании, я расскажу тебе сразу же. Но пока тебе придется принимать решение самостоятельно, и не затягивай с ним. Как можно построить дом, не имея камня? Метаться между предположениями вслепую означает лишь навредить, да и происходящее с Лери пока что не настолько критично, чтобы торопиться с выводами, не имея на руках заключений профессионалов. — Пусть разбираются врачи, — подытоживаю я устало. — Я в этом вопросе слишком пристрастен и слишком хочу, чтобы вся эта история закончилась поскорей. Одиночество этим вечером выходит особенно невеселым: голова полна мыслей о том, как могло бы повернуться дело, пойми я раньше, что Небесные не ищут и не станут искать истину, но лишь желают примирить меня с супругой любой ценой. И что этой ценой стала бы голова Эрика, не окажи он мне неоценимую услугу и не сбеги. Где его искать, нужен ли я ему, как мне строить свою жизнь дальше — я не знаю. * * * Не проходит и суток, как поздним вечером Эрни связывается со мной снова, и лицо у него таково, что меня обдает жаром. — Милорд, — не тратя времени, говорит Эрни, — вы не могли бы приехать? Как можно быстрее. Я знаю, что это значит. — Лери?.. — риторически уточняю. — Очень серьезный приступ. — И на этом связь обрывается. Накидку я заканчиваю завязывать на ходу. Машина, какой бы ни была скорость, не покрывает расстояние мгновенно, и, увы, у меня есть время, чтобы успеть перебрать впустую все варианты действий, каждый из которых может быть как нужным, так и тщетным, и попробуй выбери единственный спасительный. Встречающий меня у входа медбрат передвигается почти бегом. Тоже знак. В доме пахнет лекарствами: тяжелый, нагоняющий тоску запах, так что и дышать тяжело. Все разногласия отступают и забываются разом, когда я отодвигаю створку двери и оказываюсь в палате. Лери лежит так неподвижно, что в первую секунду меня накрывает ужасом, но дыхание рывками поднимает грудь. От надсадного писка приборов и звуков мучительного, тяжкого дыхания волосы поднимаются дыбом. Это же не может быть мой сын, правда? Он же еще позавчера был почти здоров? Мало ли что подумается и скажется в запале и раже? Когда чья-то жизнь подходит к режущей кромке предела, не остается ни любви, ни долга — лишь потребность любой ценой удержать. Эрни выходит вместе со мною в коридор. Дверь в палату Лери отсекает шум его дыхания, как шлюз — безвоздушное пространство. — Я предложил бы готовить мальчика к операции, — начинает он с места без приветствия. — Сердечный протез поддержит его до тех пор, пока мы успеем вырастить новые ткани... Я отчетливо слышу в его голосе неуверенность. Долго ли он сможет удерживать моего наследника по эту сторону границы? Лерой еле жив. — Сколько это займет времени, Эрни? — спрашиваю я, и врач морщится. — Операция — сутки, клонирование сердечной мышцы — месяц. — Он трет лицо. — Дело не во времени, милорд. Я не могу вместе с сердцем пересадить и кардиостимулятор, в том виде, в каком он бы решил проблему. На сердечную мышцу и сопутствующие зоны идет поток хаотических... э-э, микросигналов, приводящих к пиковой нагрузке на ткани. Пересадка этого не изменит, я боюсь. Я мотаю головой; прическа вот-вот распадется. — Эрни, я ничего не понимаю, — признаюсь. — Вы можете попроще? — Иллуми, я тоже не понимаю, — фамильярно, устало и чуть торопливо отвечает врач. — Не понимаю, что заставляет сердце почти здорового вчера мальчика сбиваться с ритма и надрывать собственную мускулатуру. Я предположил бы не естественное заболевание, а покушение, но весь мой врачебный опыт не подсказывает, как это могло быть сделано. — А что говорят ваши коллеги? — обреченно спрашиваю я. Эрни кривится. — Судебный медик еще не участвовал в консилиуме, — отвечает он, — но здешний специалист-токсиколог, которому случалось участвовать приглашенным экспертом в судебных заседаниях — да. Они в аналогичном недоумении. Время, время. Его у Лероя почти не осталось, и решение нужно принимать сейчас. — На что похоже это состояние? — уточняю я, стараясь справиться с нервной дрожью перенапряжения. — На сенильные изменения, — коротко сообщает врач. — Будь вашему сыну вдесятеро больше, я, может, нашел бы это состояние естественным. Если я сейчас не ошибусь, у Лери будет шанс дожить до этих естественных изменений. На то и надежда. — Он транспортабелен? — Вы с ума сошли? — изумляется Эрни. — Куда вы собрались его везти? — В Небесный Суд, — не замечая непочтения, отрезаю я. — Там он может найти помощь. Если не получится, мы вернемся и попробуем ваши методы. — Вы собираетесь увезти тяжелобольного из палаты интенсивной терапии разбирать тяжбы?! — Физиономия Эрни выражает полнейший скепсис. — Это опасно и неразумно. Оставьте лечение медикам, милорд. — Я подпишу нужный документ, если вы желаете, Эрни, — сообщаю устало. — Где моя жена? — Миледи в палате поблизости, — кивает в нужную сторону. — Милорд, поймите, мне нужна не ваша подпись, а моя собственная уверенность, что я делаю все возможное для спасения вашего сына. Если это не так, меня не успокоят никакие бумаги. — Ваши усилия не помогают, — отвечаю я жестко. — Вы не можете понять, что с ним, а у меня есть один из вариантов объяснения. Если он ошибочен... что же, лучше рискнуть и проиграть, чем безуспешно оттягивать его гибель. Извините, но именно так выглядят ваши попытки. Эрни прикусывает губу. Хотел бы он сейчас поспорить с "суеверными предрассудками", судя по лицу, но не станет — есть дела поважней. Но на мгновение в его глазах мелькает сомнение: искренен ли я в желании спасти жизнь Лероя. В конце концов, сын со мною в конфликте... однако и это соображение Эрни благоразумно держит при себе. — Готовьте его к поездке, — распоряжаюсь я, — и прошу вас, поскорее. Палата, на которую мне указал Эрни, кажется пустой, и я уже решаю, что ошибся дверью, но тут замечаю жену, сидящую в кресле, спиной к двери: очень прямо, неподвижно, как статуя. — Кинти. — Я тихонько касаюсь плеча. Глаза жены кажутся темными кабошонами, устремленными в никуда. — Дражайшая? Она поворачивается плавным замедленным движением. — Ты уже здесь? — Ее голос спокоен. — Ты был у него? — Он умирает, — наклоняясь и глядя в туманные глаза, объясняю я. Не знаю, что за транквилизатор дал ей Эрни, но что не из слабых — определенно. — Ты мне ничего не хочешь рассказать об этой его болезни? — Этого не может быть, — твердо сообщает леди. — Еще несколько дней назад он был здоров... почти, — спешно поправляется она. — Я не сводила с сына глаз все эти дни. — Кинти, он умирает, — повторяю я твердо. — Не лги себе. Дракон выедает ему сердце, в этом дело. — Дракон?.. — Кинти осекается и дышит тихо, неглубоко и часто, словно это ей не хватает воздуха. — С чего ты это взял? — Сквозь лекарственное оцепенение почти прорывается крик. — А что же еще? — наклоняясь еще ниже и наблюдая, как дергается жилочка на ее виске. Словно прорвется вот-вот. — Когда ему стало плохо, припомни? После суда. Поднимайся, — придерживая ее за плечо, требую я, — идем. Давай забудем пока эти чертовы обиды и спасем ребенка. Если ему не помогут Небесные — не поможет никто, ты это понимаешь? — Небесные? — переспрашивает она непонимающе. — Лероя признали правым. Что еще могут сделать Небеса? — Принять его извинения, — отвечаю я. — И наши, наверное, тоже. У нас нет времени на споры, они подождут, а Лери ждать не может. Я виноват. Но и ты пойди мне навстречу и не противься. — Лери не простит нам, что мы из страха приняли решение о его вине, — семеня вслед за мною, возражает Кинти. — И что ты будешь делать, если это не воля Небес, а доброе имя твоего сына погибнет вместе с ним? — Если он не выздоровеет, — обещаю я, не отпуская безвольной тонкой руки, — значит, я ошибаюсь, а он чист. Машину, — распоряжаюсь я, подталкивая Кинти к врачу. — И аппаратуру. Эрни, вы едете с нами. — Я прикажу держать операционную наготове, — вздыхает покорившийся врач. Лерой лежит в полузабытьи, вряд ли он сейчас слышит то, что говорится вокруг. Не слишком ли поздно? Довезем ли мы его живым? Что, если я ошибаюсь? Все потом. Надеюсь, Эрни сможет привести сына в чувство, когда будет нужно. Платформа ровно плывет перед нами, не качнется, не звякнет, словно из тумана сделали белое облако, и поверх, еще белее — человек: дунь — растает. Насколько же непрочна жизнь, когда все висит на волоске: заупрямится Кинти, не окажется в храме никого из судей, не придет Лерой в себя... На улице успело совсем стемнеть. Следует поторопиться. И мы торопимся: с погрузкой, с поездкой, с поисками баланса между скоростью и тряской, снаружи все темнее, фонари по краям дороги мигают желтыми ведьмовскими огнями, мокрый воздух холодеет с каждой минутой, и сквозь ограду и сад едва заметно светится окошко, обещающее спасение. В эти минуты мне кажется, будто Лерой действительно пал жертвой божественного гнева, а не технологий. Но разница невелика: он солгал, и умирает, я вынудил его ко лжи, а Кинти помогла в эту ложь поверить. Все мы виновны, и все мы здесь для того, чтобы исправить содеянное. Хватило бы сил.