Победивший платит

Я сижу в заурядной забегаловке и тяну кофе, горький и черный, как мои размышления. Жаль только, что чашка небольшая — когда она кончится, оснований откладывать решение станет ровно на одно меньше. Может ли статься, что я просто нафантазировал, что неуместное возбуждение можно списать на возобновление сексуальной жизни после долгого перерыва, что розовое масло — обычная составляющая духов и что накидка Рау была совсем другой, благо я ее в глаза не видел? Хотя нет, стоп. Про "знакомую приметную накидку" на трупе сказал мне он, а уж Рау должен помнить, как выглядели его собственные вещи. Если только компания цетов не разыграла меня втемную... только зачем? Всего святого ради, зачем? Чтобы свести меня с ума в бесплодных размышлениях? Месть изящна, но как-то несоразмерна. Чтобы через меня подкинуть дезинформацию барраярцам? Я еще сам не знаю, собираюсь ли я с ними говорить. И раз даже я не могу просчитать, какое через пять минут приму решение, этого тем более не могли знать Рау и компания, будь они трижды хитроумными интриганами. Равно как у них не было оснований рассчитывать на чуткость моего носа и мои знания в области парфюмного этикета. Ведь если бы не чертова "Роза", я бы сейчас не пялился в чашку, стремясь получить подсказку хотя бы путем гадания на кофейной гуще. Именно невероятность совпадений сильнее всего убеждает меня в том, что моя догадка правдива. Вот такой парадокс. Предположим, в своем умозаключении я полностью уверен, и единственной моей задачей является убедить кого следует, что необходимо проверить личность загадочного мертвеца, а не полагаться на гем-грим у него на физиономии. Вопрос — кого же? Подозреваю, что не полицейских. Цетагандиец ли украл жену барраярского консула или другой инопланетник, для местных властей должно быть важно лишь одно: как можно скорее передать дело из их собственной юрисдикции в руки МИДа. И с этой точки зрения чем быстрее они отрапортуют наверх об идентификации преступника, тем спокойнее. Ведь все формальные основания для вражды у Цетаганды с Барраяром есть, а вдаваться в детали никто не захочет. Да и у меня самого работать на полицию никакого интереса нет. Значит возвращаемся к основной проблеме. К барраярцам, а точнее — к службе безопасности барраярского консульства на скачковой станции Комарра-Пять, где я имею сомнительное удовольствие находиться. Увы, мое знакомство с ними уже состоялось, и не при тех обстоятельствах, которые родили бы в наших сердцах взаимную симпатию и необъяснимое доверие... И все же. Шеф консульского отделения СБ — сам ли Форсуассон или его непосредственный начальник, сказать трудно, ведь над такой малой группой вполне могли поставить всего лишь лейтенанта, — должен обладать не только должной бдительностью, но и кое-какими мозгами под фуражкой. Как бы глубоко ни была ему несимпатична моя персона, но доводы логики могут перевесить. Тем более что у них нет необходимости верить мне с ходу и на слово. Правда, и обязанности верить мне хоть на грош у них тоже нет. Как ни прискорбно. Ладно. Пересилить барраярскую бюрократическую машину, если ее колеса закрутятся в противоположном моим потугам направлении, задача малореальная, но с чего мне рассчитывать на худший вариант? Проще всего, конечно, было бы написать письмо, но я практически уверен, что, анонимное или нет, оно полетит в мусорную корзину или упокоится в архиве. Строчки на бумаге не обладают собственным красноречием, по крайней мере, в моем исполнении, а осторожность, неизбежно истрактованная как трусость, окончательно дискредитирует любое мое заявление. Если кого-то мои соотечественники ненавидят сильнее, чем изменников, так это трусов. Наследие военных лет. Значит, придется позвонить лично, и если удача будет ко мне особенно благосклонна, звонком дело и окончится. Звонить с домашнего номера у меня рука не поднимается. Хотя найти меня, окажись такое желание, не слишком сложно — Рау же сумел? — но допускать неизбежный риск — это одно, а быть чересчур беспечным — совсем другое дело. Мне не нужен скорый визит службы безопасности в мою каморку. Вот поэтому я сижу в мелком станционном кафе за столиком с коммом, цежу остывший кофе и тяну время. А ведь это и вправду смахивает на трусость? В консульстве в ответ на мой звонок снимает трубку не ухоженная секретарша, а здоровенный сержант малопримечательной внешности, наверняка из подчиненных того же Форсуассона. Цепкий взгляд, которым он меня окидывает, под эту гипотезу вполне подходит. Однако приветствует он меня вежливо, назвавшись по всем правилам, и добавляет стандартное, слабо сочетающееся с суровым военным обликом: — Чем могу помочь? — Моя фамилия Форберг, — представляюсь по возможности лаконично. Первый слог фамилии должен говорить сам за себя и рекомендовать меня положительно, если, конечно, мой снимок не вывешен на общее обозрение всех СБшников с пометкой "разыскивается и опасен". — Мне необходимо связаться по служебному вопросу с лейтенантом Форсуассоном, — и, осененный запоздалой мыслью, быстро добавляю: — а если он недоступен — с кем-то из офицеров его подразделения. Вероятно, после случившегося в консульстве Форсуассон спит не более четырех часов в сутки, носится как угорелый, крайне зол и очень, очень занят. А дожидаться, пока у него выдастся свободная минутка, мне не с руки. — По служебному? — явно насторожившись, переспрашивает бдительный сержант. — Оставайтесь на линии, сэр, минуту. Он скашивает глаза куда-то в сторону, очевидно, разворачивая над комм-пультом новые окна. Тут картинка ненадолго сменяется мешаниной цветных пятен под монотонную музыку, пока секретарь в форме выясняет, насколько свободно его начальство и вообще, на месте ли оно. Увы, счастливый билетик мне не выпал. — Сожалею, сейчас я не могу вас с ним соединить, — объясняет он мне минуту спустя. — Вы можете посвятить в суть вопроса меня, если вы говорите по защищенной линии. М-да, это и вправду проблема. Определить, откуда именно я звоню, сержанту не сложно, а намеренно нарушить процедуру безопасности с самого начала — значит растратить тот минимальный кредит доверия, на который я хоть как-то могу рассчитывать, и подать свое сообщение как откровенную провокацию. — У меня есть информация о случившемся на днях инциденте и его виновнике, — объясняю я общими словами, стараясь не использовать в предложении ни одного ключевого термина. Если этот разговор и пишется, прослушавший его не сумеет вычленить никакой полезной информации из потока умело выстроенной канцелярщины типа: — Я готов ее изложить любому обладающему полномочиями офицеру консульской службы безопасности, имеющему время меня выслушать. — Вам лучше приехать сюда, сэр, — непреклонно заявляет сержант. — Разговор по незащищенной линии нарушает информационную безопасность, а к вашему приезду кто-то из офицеров непременно освободится, и вы сможете доложить ему. Доложить, вот как. Похоже, сержант обманывается на мой счет, считая меня одним из здешних агентов. Впрочем, у тех не было бы нужды звонить в консульство с публичного комма, домашнего или автомата, и разговаривать с секретарем? Черт! Я вдруг подмечаю, что все мои мысленные комментарии можно было бы завершать большим вопросительным знаком. Ненавижу неуверенность. И неопределенность. И необходимость просить вместо простой и ясной цепочки командования. И цетагандийцев, мнимых или настоящих, от которых у меня вечно столько проблем... — Диктуйте адрес, — подчиняюсь я с мысленным вздохом. Есть одна тонкость, кстати. Консульство — безусловно, барраярская территория, подпадающая под право экстерриториальности и все такое. Я начинаю лихорадочно вспоминать, как именно звучал мой приговор и какие кары мне положены, ступи я вновь на барраярскую землю. Не расстрел, часом? А, нет. Немудрено перепутать формулировки двух разных приговоров о выдворении меня за границы империи. Двух разных империй, точнее. Барраярский суд был милосерднее цетагандийского, если можно так выразиться: мне запретили возвращаться, но не более того. Надо на будущее помнить об этом тонком различии и не заглядывать ни под каким видом на огонек к цетским дипломатам. Сержант четко и ясно объясняет мне, как добраться до места шарокаром, лифтами и пешком, и обещает, что пропуск будет выписан немедля на имя — "прошу Вас сообщить ваши полные данные, имя и звание, сэр, и указать, к какому часу вас ждать". Значит, фамилия "Форберг" не роздана всем местным СБшникам в качестве ориентировки. Повезло еще, что на секретарском дежурстве сегодня не тот сержант, что держал меня с заломленной за спиною рукой, пока его командир обыскивал мои карманы в общественном туалете. Сообщив, что прибуду через час и получив подтверждение, я с облегчением заканчиваю разговор. На дорогу мне столько времени не нужно, но добрых полчаса я трачу на то, чтобы зафиксировать письменно все, что я считаю необходимым сообщить. Написанное пером, в отличие от сказанного, не так легко пропустить мимо ушей, исказить или перепутать, да и проще приобщить к делу, если на то пошло. Дольше всего я раздумываю, ставить ли получателей моего импровизированного рапорта в известность о персоне Рау и моем с ним знакомстве, но подобное умолчание выглядит в рассказе дырой размером с добрый П-В туннель, и имя гем-майора ложится на бумагу вместе со всем остальным. Разве что без уточнений, где и как тот провел ночь накануне покушения. * * * Полотнище красно-синего флага над входом в помещения барраярского консульства туго натянуто; лучше так, чем уныло свисать в вечном станционном безветрии. В остальном все неотличимо от какого-нибудь местного банка: у рамок безопасности стоит суровая охрана, которая выдает мне карточку в обмен на отпечаток ладони, за ними зал для приема посетителей с отдельными дверьми, часть из которых помечена "Проход воспрещен. Только для персонала". Только нет симпатичных девушек за стойкой, на их месте дежурит очередной капрал. Он берет мой пропуск и меряет меня тяжелым взглядом, далеким от любого радушия: — Налево, четвертый кабинет. Вас ожидают. Судя по тону, как минимум с наручниками... Хм. Одергиваю себя: чувство юмора сейчас не слишком уместно. На знакомом лице сидящего за столом лейтенанта недоумение смешано с нечаянной злой радостью. — Здравствуйте-здравствуйте, Форберг! А вы наглый тип, раз осмелились сюда явиться. Что ж, слушаю. Надеюсь, излишне напоминать вам об ответственности за преднамеренную ложь? "И я рад вас видеть", фыркаю мысленно; предыдущее самовнушение не помогло. Интересно, черный юмор — признак расшалившихся нервов? — Я узнал о происшедшем в консульстве из новостей, — сухо поясняю. — Если заснятое журналистами тело в цетагандийской одежде и гриме и есть нападавший, у меня есть основания полагать, что этот цет — фальшивый. — Та-а-ак, — врастяжку произносит Форсуассон. — И вы, разумеется, желаете нас убедить, что ваши раскрашенные друзья не имеют к инциденту никакого отношения. Я даже не удивлен. Вы знакомы лично со всеми цетами на этой станции, Форберг? — Это риторический вопрос? — Я стараюсь подавить раздражение. — Нет, не со всеми. Но человека, одетого и раскрашенного аналогично показанному в новостях трупу, я близко видел в шарокаре утром того же дня. И по здравому размышлению его внешность показалась мне неправильной. — Вы его видели? — вцепляется в первый же кусок информации лейтенант. — Рассказывайте подробно, Форберг, не заставляйте из вас слова клещами тянуть. Где именно? В какое время? Это был ваш обычный маршрут или нет? Вы видели этого человека когда-либо раньше? — Позавчера днем, часов после двух, — припоминаю. — Перегон "Развилка"-"Биоцентр". Мы сели в вагончик одновременно, потом я вышел, а он поехал дальше. В этом районе я бываю от случая к случаю, и раньше этого субъекта не встречал. Сказать про то, что я принял этого типа за Рау и потому подсел к нему? Все равно ведь придется дальше объяснять про украденную накидку и духи. Объясняю коротко: — Я принял его за знакомого, в тот момент находящегося на станции, и решил подойти удостовериться. — Знакомого, — желчно комментирует Форсуассон, постукивая пальцами по столу. — И тоже цета, разумеется. Как его имя? Вы его разыскивали? С какой целью? Вопросы сыплются, как горох из дырявого мешка; новый падает мне в руки раньше, чем я успеваю ответить на предыдущий. Поэтому сосредотачиваюсь на действительно важном. — Зовут известного мне человека Хенн Рау, и наше с ним знакомство не относится к делу. — Я делаю паузу, глубоко вдыхаю. Спокойно, не надо раздражаться. — Полагаю, вам будет полезнее узнать не о нем, а о том, кого я за него принял. — Вряд ли ренегат способен судить, что именно полезно Империи, — обрывает меня СБшник. — Ну, предположим. Вы увидели некоего цета, пошли за ним и обознались. И что из этого? — Я стоял рядом с этим человеком достаточно долго, чтобы хорошо его разглядеть. И заподозрить фальсификацию. Информация, полученная позднее от Рау, эти подозрения укрепила. Форсуассон смотрит на меня с недоверчивым прищуром, но молчит, и я продолжаю. — Первое. Гемы, одевая штатское, обычно пользуются мужскими духами, и не как бог на душу положит, а согласно сложному этикету. Неизвестный использовал, причем в избытке, духи, который ни один здравомыслящий цет "не наденет" на люди. Второе — на нем была накидка точно в цветах Рау. Именно такая марка духов и одежда, плюс оружие, пропали у Рау из номера; можете уточнить факт кражи у станционной полиции. Я считаю, что неизвестный маскировался под цета, но не был им. Увлекшись подробным рассказом, я вдруг осекаюсь, встретив злой и холодный взгляд. СБшник разглядывает меня, как диковинный и бесполезный экспонат, скорее наблюдая за тоном моего голоса, чем прислушиваясь к словам. Жаль. — Забавно придумано, — оценивает он. — Ваш цетский дружок Рау покинул станцию, озаботившись прикрыть свое вранье иммунитетом. Зато оставил вас, попытаться пустить нас по ложному следу и выгородить своих расписных приятелей. Попытка жалкая, но авось сработает? Значит, они уже в курсе про Рау. Не исключено, что копии его допросов в полиции лежат сейчас в столе лейтенанта. Только не знаю, звучало ли там и мое имя? Поступил я благоразумно или по-идиотски, сам засветив фамилию Рау перед барраярской СБ? — Одного не могу понять, Форберг, — подытоживает лейтенант, — вы пытаетесь прощение выторговать, цетские деньги отработать или просто неприятностей себе ищете? А он даже не собирается меня выслушивать, понимаю я. Что бы я ни сказал, будет принято за доказательство моей злокозненности и желания злодейски обвести вокруг пальца Барраяр. Но почему? Под фуражкой главы местного отделения СБ должно таиться больше одной извилины. Пытается ли службист сорвать на мне дурное настроение после бессонной ночи и висящего мертвым грузом дела? Или это хитрая разновидность теста на серьезность моих намерений? Попытка разозлить меня и проверить, не сдам ли я позиции? Если последнее, то терпение у меня уже кончилось. — Чушь! — рявкаю; автоматически выходит командирский тон — поможет это или окончательно испортит дело? — Все что я пытаюсь — это убедить одного упрямца от... — нет, "оторвать от мягкого кресла свою ленивую задницу" звучит несколько недипломатично, да и не похож Форсуассон на бездельника, — ... отправиться к себе и перепроверить мое сообщение. — Когда цетский прихвостень, — усмехается непробиваемый лейтенант, — указывает мне, как я должен исполнять свои обязанности, можно только поражаться его наглости. Он не спеша поднимается. — Я имел терпение выслушивать ваши бредни, Форберг. А теперь извольте покинуть барраярскую территорию. Возвращайтесь к приславшим вас и доложите, что провокация не удалась. — И не дав мне возразить, он добавляет: — Станете спорить — оформлю задержание за незаконное проникновение на территорию Империи, и никакие цетагандийские документы вас не спасут. Черт. Не получилось. Тоже поднимаюсь, упершись ладонями в стол, и добавляю уже спокойно: — Разумеется, я ухожу. Но... профессионал не игнорирует информацию лишь потому, что ему несимпатичен ее источник. Не верьте мне на слово. Проверьте. Если я ошибаюсь, одной головной болью меньше вам. Если прав — одной меньше мне. — Иди-иди, — почти ощутимо давит мне в спину неприязненный голос. — Скажи спасибо, что мы тебя отпускаем: подданство ты, может, и потерял, но форство снимается лишь вместе с головой, забыл уже? Фамильярное "ты" напоследок дает понять, что разговор окончен. И что мой единственный шанс поделиться опасениями с теми, для кого они могут иметь настоящую цену, я потерял. Вернувшись к себе, я лихорадочно просматриваю последние новости. Все то же слово для поиска — "Барраяр", — но улов выходит немного обильнее. После инцидента прошло время, и ушлые журналисты успели прокомментировать случившееся с той или иной долей фантазии. Так... оказывается, вторая дама, пострадавшая от рук террориста, — наемная служащая консульства из местных. Интервью бедной секретарши красочно живописует, как раскрашенный монстр угрожал ее жизни и чести — последнее ничуть не удивительно, если он искупался в "Пламенеющей розе", — а потом, отказавшись сдаться полиции, покончил с собой; после такой дозы ужасов бедная девушка немедленно увольняется и постарается оказаться как можно дальше отсюда. Леди Форпински говорить с журналистами, естественно, отказалась, зато ее супруг буквально час назад все же сделал сквозь зубы официальное заявление: что случившееся-де оказалось для его жены душевным потрясением, она нуждается в отдыхе, в связи с чем отправляется пока в барраярское посольство на планету. Заботливый муж-консул намерен лично отвезти ее в безопасность посольства — а заодно, как я понимаю, обсудить с послом создавшуюся ситуацию и доложиться ему в подробностях. Выходит, если я и хотел пробиться к самой большой шишке в консульстве, сегодня был не самый лучший для этого день... А какой день будет лучшим? Я вдруг понимаю, что не намерен оставлять попыток. Просто действовать в лоб оказалось не самым удачным решением. Если я хочу донести сведения до лица, облеченного властью, не стоит тратить время на пререкания с СБшником. Но если я хочу обратиться прямо к консулу, нужно как минимум дождаться его возвращения. Значит, следующая задача — узнать, когда он вернется. Невыполнимая пока задача, терзающая меня даже за полночь, когда поздний сон неумолимо склеивает мне веки. * * * Если бы я знал, как добиться невыполнимого, то назавтра плюнул бы на работу, сказался больным и с головой нырнул в информсети или куда там еще, выуживая сведения о прилете барраярского консула. Но прогуливать работу и сидеть дома, просто тупо ожидая, пока меня не осенит, несусветная глупость. И я ворочаю тюки лучом погрузчика, благо это нехитрое дело не занимает мыслей, и думаю, думаю... Во время очередного перекура — конечно, он только так называется, никто из работяг не курит, ведь на станции с ее системой воздухоочистки налоги на табак бешеные, — усиленная работа интеллекта, очевидно, отражается на моей физиономии с ясностью, доступной даже пролетариям. — Ты чего? — встревает рыжий Пит. — С бабой поссорился? В каждой лжи должна быть доля правды. Почему бы и нет? — Почти. Ее муж прилетает сегодня с планеты, и мне до чертиков нужно узнать, когда точно. А рейс не коммерческий, — я досадливо развожу руками и вздыхаю. Не говорить же правды. А то будет, как по бетанскому анекдоту, когда парень с какой-то дикой планетки, где и по-английски не говорят, пошел в Сферу развлечений... "Мальчика? Девочку? Что, вашего консула?! О, мистер, это будет очень дорого стоить..." Нет уж, не буду демонстрировать экзотичность вкусов, расскажу старую байку про возвращающегося из командировки мужа. — И хороша девочка? — по-приятельски уточняет грузчик. Я киваю. — Может, я тебе и помогу... — Он подмигивает, пока я таращусь на него удивленно и недоверчиво. — С тебя пиво, Эрик. Платить за чудо пивом — сделка выгодная. — В долгу не останусь. — Сходи в обед в диспетчерскую к двенадцатому причалу, спросишь моего кузена Ланса, я ему позвоню. Скажешь, чей это челнок, он тебе поглядит в расписании. Либо сразу ответит, либо, если полетный план еще не подали, потом перезвонит. Как его отблагодарить, сам решишь, — усмехается он. И все, так просто? "Ланс Бриджес, диспетчер, отсек 12", помощь с нежданной стороны, стоит только попросить. Может быть, в природе действительно существует равновесие, а упорство вознаграждается, и если меня пинком выгнал солдафон-барраярец, то должен помочь малознакомый комаррский грузчик? Полетные планы, как снисходительно объясняет мне кузен-диспетчер, подаются, едва катер сходит с комаррской орбиты — восемь часов для больших рейсовых челноков, шесть-семь — для скоростных частных капсул, "так что", читается в его взгляде несказанное, "ты успеешь покувыркаться со своей девочкой и вовремя смыться". Что важнее, я успею подготовиться и засесть в самой настоящей засаде у охраняемого причала. Будь дело на планете, все было бы сложней — дипломаты и прочие важные гости прибывали бы в VIP-зону космопорта, откуда закрытая машина доставляла бы их прямо до места назначения, и подстеречь консула я бы мог, разве что под колеса ему бросившись. Но станция, с ее относительно небольшими размерами и малой шириной коридоров, вынуждено демократична; есть общественный транспорт — лифты и шарокары, в остальном же здесь принято ходить пешком и возить грузы на небольших платформах-антигравах. Следовательно, у меня остается шанс. И пропуск грузчика, по которому я могу самым законным образом находиться в служебной части причальной зоны. Засада — это просто. Хотя идея засады на своих же (а также представление о своих, как о тех, кто угрожает мне арестом за попытку помочь) заставляет голову идти кругом. Одежка "Департамента доков и шлюзов" — самая приметная форма, которую мне приходилось носить. И не случайно. Рыжий комбинезон с люминесцентно-зелеными поперечными полосами, на которые при ярком свете и смотреть больно, дает гарантию, что твой напарник не проглядит тебя в полутьме причального отсека и не наедет сослепу автопогрузчиком. Но в подходящей обстановке такая одежда прячет своего обладателя лучше маскхалата в лесу. Я сижу на приступке грузовой платформы неподалеку от выхода пассажирского рукава, ковыряюсь отверткой в приводе подъемника, сняв кожух, и до меня решительно никому нет дела. А мое единственное дело — ждать и думать. Если я прав и это никакой не цет, чем такая ошибка может повредить Барраяру? Отношения с Цетагандой сейчас и без того хуже некуда, но двум империям друг от друга никуда не деться. Репарации и обмен пленными, пограничные барьеры и прохождение флотов, спокойная ненависть, постоянное недоверие и регулярные попытки с обеих сторон осадить и осудить горячие головы, вопящие о мести. Странная, кстати, месть — сперва украсть фор-леди, потом отпустить живой и невредимой. Дурацкая. Может, все происшедшее — вздорная выходка идиота, и последствий она за собой не повлечет, я зря дергаюсь? Сижу, тяну кофе из стаканчика: не видите, у работяги перекур? Быстро просматриваю новости, в который раз ищу по названию своей бывшей родины. Строчка букв бежит по экранчику наручного комма. "... посол Барраяра заявил о невозможности продолжения переговоров до тех пор, пока не будут принесены извинения..." Не пронесло. Маховик пошел раскручиваться. "... Голос Небесного Двора Цетаганды опровергает причастность подданных империи к экстренному происшествию в барраярском консульстве..." Если бы я еще хоть немного понимал в межпланетном праве и мог разобраться, о чем эти переговоры и что за кусок уплывает у нас изо рта! Если они приостановятся — проиграет ли Барраяр, выиграет ли Цетаганда, или вообще получит выгоду кто-то третий? Одно не обязательно означает другое. Черт возьми, этим должны заниматься люди, разбирающиеся в предмете: дипломаты, специалисты. "Но не твердолобые СБшники", желчно бурчу я вполголоса. Крепко меня зацепило пренебрежение бдительного лейтенанта Форсуассона. Может, потому я так и уперся? Хочу доказать свою правоту даже через голову упрямого цербера? Пытаюсь вопреки всему заявить, что я барраярец и исполняю свой долг — а, следовательно, со мной поступили неправильно, произошла ошибка и все еще можно изменить? Или, не дай бог, нуждаюсь в том, чтобы приправить адреналином монотонность рабочих будней? Если так, мне вправду лучше успокоиться и не отнимать время у занятых людей. Нет, со вздохом признаюсь я сам себе, сминая в кулаке пустой бумажный стаканчик. Какой там адреналин, какое желание. Я напьюсь на радостях, свалив с себя это дело. Это послание, пришедшее не по адресу, не в ту голову и без сопроводительной записки. Пусть консул сам решает, стоит ему копать в этом направлении или нет. Несколько раз за вечер над тоннелями переходных рукавов мигают лампочки рабочего цикла, но всякий раз оттуда выходят не те, кто мне нужен. Интересующая меня группа весьма характерна: несколько человек, одни мужчины, с военной выправкой, барраярским выговором, и хотя бы один из них будет в мундире. Да и номера рейсов, загорающиеся на табло, не похожи на аббревиатуру, которой меня снабдил диспетчер Бриджес. Хотя нет, вон тот — какой нужен... Инструменты валяются без дела на полу платформы, я лихорадочно вслушиваюсь в размазанные эхом голоса из зева туннеля, пытаясь в топоте ног определить строевой шаг форменных сапог, а в неразборчивом гуле — раскатистый гортанный акцент родной планеты. Да, барраярцы: здоровенный охранник в зеленом идет на шаг впереди наголо выбритого плотного мужчины, сутки назад дававшего интервью по поводу нападения на его леди-супругу. Консул лорд Форпински. Я делаю несколько быстрых шагов к нему — ладони разведены, охране должно быть ясно видно, что в руках у меня ничего угрожающего нет, только диск — электронная копия моего рапорта. — Сэр! Прошу вас, сэр, мне необходимо сообщить вам важную информацию по поводу недавнего покуше... Черт. Из-за спины консула появляется тот самый сержант-СБшник, что выворачивал мне руку при обыске — как его, Егоров, что ли? — и окончание моей речи вместе со всеми красками станционного вечера стирает жужжание парализатора. * * * Я просыпаюсь от мутного сна, когда меня в запястье кусает пчела. Стоп, какие пчелы на станции? Конечно, это укол шприц-пистолета. Синергин, наверное: в голове проясняется. Ровно настолько, чтобы разлепить веки и... обнаружить, что я уже не на станции. Я плотно пристегнут в пассажирском кресле катера. Сзади, откуда-то из второго салона, доносятся голоса с привычным выговором. — ...Посольский катер — барраярская территория, и мы были у самого рукава. Нам не пришлось ни тащить тело через всю станцию, ни объясняться с местной полицией по поводу задержания, сэр. Я полагаю, огласки нам не нужно. Пытаюсь повернуться и обнаруживаю, что к штатным ремням безопасности кресла добавлены наручники, и оба запястья пристегнуты к подлокотникам. Не встать. А покрутить головой мешает высокий подголовник. Можно только слушать. — ...знаете, что это за человек, сержант? — А этот голос мне незнаком. На бас Форпински, который я слышал в интервью, вроде бы не похоже. — Переодетый цетагандийский лазутчик, милорд. Из ренегатов. Мы давно за ним следим. Барраярская СБ, определенно. Только зачем им понадобилось меня похищать? Прислушиваюсь к ощущениям. Если бы маршевые двигатели были запущены, даже в холостом режиме, их низкий гул заставлял бы кресло дрожать в такт. Но вибрации нет. Значит, катер либо стоит на твердой поверхности... либо неподвижно парит в космосе. Первое, конечно, предпочтительнее. — Полагаю, вы провели все процедуры безопасности, сержант? — в незнакомом голосе старшего из двоих, кажется, звучит ирония. — Парень надежно связан и пристегнут к креслу? — Да, сэр. Разумеется. Мы его предварительно обыскали... — И нашли оружие? В голосе сержанта заминка. — Н-нет, сэр. При нем не было даже шариковой ручки. Диск, который он держал в руке, в настоящий момент сканируется на предмет вирусов. Но то, что он переоделся в станционную форму, чтобы подобраться к своей цели поближе... Он уже пытался проникнуть в посольство, сэр. А вот это уже бред. Никуда я не проникал! И ни в кого не переодевался. Но возражать в таком тоне смысла нет — это прозвучит детским лепетом. — Полагаете, его удостоверение фальшивое? Самое настоящее оно, идиоты. Я честно отработал в Доках-и-Шлюзах месяц, и намерен работать дальше, если переживу сегодняшний день. А для этого надо не валяться в кресле бесчувственным телом, а хоть что-то предпринять. Я прочищаю горло и произношу как можно более громко и разборчиво: — Господа, теперь я прошу вас дать мне возможность поговорить с барраярским консулом. Раз вы удостоверились, что я безопасен. Шаги за спиной. — Я бы не рекомендовал, сэр... — в голосе сержанта просительные нотки. Значит, неизвестный точно выше его по званию. — Почему же? — судя по тону, говорящий усмехается. — Вы только что доложили, что обыскали его и обездвижили. Обладатель голоса появляется передо мной. Худощавый седой мужчина в темном гражданском кителе хорошего покроя чуть сутулится, словно на его осанке сказались годы. Интересно, кто это? Вряд ли сам посол поднялся в небеса выслушать мои просьбы и запросто со мною побеседовать. Какой-нибудь важный чиновник из его аппарата — максимум, на что можно рассчитывать. — Этот человек объявил себя свидетелем по интересующему меня делу, и я предпочту выслушать его сам, — ставит он точку в споре, пожав плечами. Сержант не возражает больше, но бдительно маячит за плечом чиновника, не отходя ни на шаг. Спасибо и на том, что "этот человек", и не "этот лжец и предатель, желающий дезинформировать барраярские власти". Впрочем, в качестве извинений за то, что я обездвижен и связан, этого явно мало. — Я предпочел бы разговаривать не в наручниках и лично с консулом Форпински, а не с очередным чиновником, — морщусь я. — Вчера я убедился, что исполнители предпочитают не передавать мою информацию наверх. Седой смотрит на меня и неожиданно фыркает: — Вот как? Значит, вы, юноша, требуете барраярского консула, и ни на кого другого не согласны. А вам не кажется, что подобная настойчивость может говорить против вас — особенно после того, как на супругу Форпински только недавно было совершено покушение? — Именно поэтому я хотел бы сообщить свои сведения милорду, как заинтересованному и облеченному властью лицу, — объясняю я. Этот собеседник определенно поприятнее Форсуассона, но кто сказал, что я могу доверять ему больше? Седой качает головой. — К сожалению, консул Форпински сейчас занят. Не знаю, достаточными ли вам покажутся мои полномочия, господин Форберг... — Он поднимает бровь. — Я Ксав Форбарра, министр иностранных дел Империи. Вас устроит? Сказать, что я изумлен, значит не сказать ничего. Что это — мистификация или правда? Принц Ксав, старший и ненаследный сын императора, действительно возглавлял корпус барраярских дипломатов. Он еще до войны был нашим послом на Бете, и почти всю войну выторговывал у богатых галактических держав договоры о поставке оружия и технологий на Барраяр. Но я был не того полета птицей, чтобы знать его в лицо. Теоретически принц или кто-то из персон его ранга как раз должен присутствовать сейчас на комаррских переговорах, но раз они оказались прерваны, да еще из-за случившегося именно здесь... Да, совпадает. С другой стороны — какой смысл немолодому почтенному человеку меня обманывать, назвавшись чужим титулом, если я и так готов выложить то, что знаю, первому же лейтенанту в барраярском мундире? — Да, ваше высочество, — отвечаю я твердо, стараясь не смутиться в той нелепой ситуации, в которой я оказался. — Устроит. Это больше, чем я мог бы ожидать. С вами я готов говорить и в наручниках. — Это кстати, Форберг. Я бы предпочел сейчас не отвлекаться на вопросы безопасности. Так что вы хотели сообщить консулу? — Я считаю, что человек, напавший на консульство и похитивший леди Форпински, не был цетагандийцем. Я имею основания считать, что его одежда была краденой, а прилагающиеся к ней духи использованы неуместно и против правил этикета, — поясняю я коротко. — Все подробности записаны в моем докладе на диске, и я готов обосновать каждое из своих соображений, если милорд того пожелает. — На диске? — Он оборачивается к СБшнику. — Сержант, запросите консульство. Пусть ваши коллеги возьмут текст с диска, перекодируют в безопасный вид и перешлют сюда. И немедленно. — Он оборачивается ко мне. — Потерпите, пока я прочту? Потерплю, куда я денусь. Спасибо синергину, постпарализационной тошноты практически нет. Я киваю. Скоро в руках у дипломата оказываются два распечатанных листка — предмет моих долгих мучений, лаконичная выжимка из истории про шарокар, "Пламенеющую розу" и Хенна Рау. Принц Ксав проглядывает текст, задумчиво хмыкает и машинально делает несколько шагов по проходу между кресел. Похоже, он из тех людей, которым лучше думается на ходу. — Неожиданно. Я собирался провести расследование по прибытии на станцию, но никак не ожидал, что одно из обстоятельств дела буквально свалится мне на голову прямо у трапа. На мой взгляд, слишком причудливо для вымысла. Вы готовы подтвердить сказанное под фаст-пентой, Форберг? Я скриплю зубами. Мысленно. — Сожалею, милорд. Цетагандийцы определили у меня аллергию. Они, конечно, могли соврать или ошибиться — прикажите провести тест сейчас — но если нет, придется вам поверить мне на слово. Или не верить, что вероятнее. — А если мы вдруг поверим, каких действий вы ждете? — любопытствует он вдруг. Вряд ли ему нужен мой совет, конечно, но я отвечаю: — Ну... я бы на вашем месте постарался проверить происхождение нападавшего по своим каналам. Если тело лежит в морге станционной полиции, можно запросить генетическую пробу. Должны же гемы чем-то отличаться от обычных людей? — Принц Ксав приподнимает бровь, и я осекаюсь. — Я не знаю, сэр. Мои рассуждения не заходили так далеко. Полезна эта информация или нет, и чем именно, должны решать политики. Вы, например. — А почему вы не сообщили информацию в консульство с соблюдением должной процедуры? — Я пытался, но офицер службы безопасности выразил мне недоверие и отказался передавать эти сведения наверх. Вежливая формулировка для "меня обозвали цетским прихвостнем и выгнали пинком под зад". — И тогда вы решили прикинуться станционным работником и подстеречь делегацию после посадки? — Я не прикидывался, сэр, — говорю чуть обиженно. — Форма, как и мое удостоверение, настоящая. Я живу и работаю на этой станции. Принц берет из рук сержанта СБ в руках пластиковую карточку-удостоверение с моей голограммой, читает, усмехается. — Фор — и нанялся грузчиком, — в смешке мне слышится легкое пренебрежение. — Чтобы получить работу по гражданской специальности, мне нужно уметь обращаться с современной техникой. Здесь мне предоставляют бесплатное обучение, да еще и жалование платят. Не вижу в этом ничего зазорного. — Я все-таки начал оправдываться, а зря. — Это обучение включает в себя курс по тонкостям цетагандийского этикета? — насмешка в голосе принца маскирует явное недоверие. Я и сам удивляюсь, какие петли описывает моя судьба. — Я был депортирован с Барраяра на Ро Кита и прожил три месяца в клане гемов. Эти знания были частью образования, которое я там получил. — Но по истечении этого времени вы покинули Цетаганду? Почему? — допытывается он. — Я там не прижился и, в конце концов, оказался обвинен в преступлении, которого не совершал. — Вот так. Ни одного слова лжи — и ни единого слова про Иллуми. — Вот как? Вы рассчитываете убедить меня, что у вас есть свои основания недолюбливать цетагандийцев? — На этот раз холод в голосе принца Форбарра слышен совершенно отчетливо. Я дергаю щекой. — Отнюдь, сэр. Среди цетагандийцев есть те, кого я считаю личными врагами, и те, к кому я дружески расположен. Но к этой истории мои симпатии и антипатии отношения не имеют. Я просто рассудил, что ложь может быть выгодна только солгавшему, значит, вся эта мистификация направлена во вред Барраяру. Может, и Цетаганде тоже, — добавляю я после недолгого колебания. — Дружески расположен, — немного смягчив тон, хмыкает Ксав. — Вы не стыдитесь в этом признаваться, юноша? Почему-то мне кажется, что здесь звучит скорее ирония, чем гнев. Но все равно, сказанное болезненно меня цепляет. — Приговора, по которому меня изгнали с Барраяра, для стыда достаточно, — огрызаюсь я почти машинально, прежде чем успеваю сообразить, что такое поведение не совсем уместно, и добавить: — Извините, сэр. — Кстати, о приговоре. — Расхаживающий по проходу принц останавливается, поднимает палец. — Изгнание не предполагает наказания за то, что вы ступите на барраярскую землю, если я правильно помню. Это хорошо. Поступим следующим образом. Пока ваша информация проверяется, я предпочту, чтобы вы были в пределах досягаемости. Но держать вас связанным в катере — не лучшее решение. Вы пробудете это время в консульстве — в охраняемом, но комфортном помещении. Надеюсь, ваше желание помочь Барраяру поможет вам на день или два смириться с неудобствами, и вы дадите нам добровольное согласие. Так? А если я скажу "нет", то что — меня оставят здесь связанным, а потом выбросят в пространство через шлюз? Ладно. Аккуратные комнатки станционного консульства не похожи на мрачные застенки. — Добровольное, сэр, — киваю я. Обещанное заточение длится около полутора суток. В комнате есть кровать и санитарный блок, кормят меня сносно, бранью больше не осыпают и даже соглашаются, хоть и без восторга, передать моему бригадиру сообщение, что я вынужден взять пару дней за свой счет. Наверное, Пит решил, что я или загулял, или все-таки не рассчитал время, натолкнулся на ревнивого мужа, а теперь лечу сотрясение мозга. Комм-терминал в комнате предусмотрительно отключен, но мне приносят кипу барраярских газет месячной давности, и их содержанием я могу скрашивать окрашенную тревогой скуку. В газетах по большей части официоз — естественно, кроме "Вестника Форбарр-Султаны" дипломатической почтой сюда периодики не доставляют, — но даже из повторяющихся сообщений о назначениях в кабинете министров и светской хроники можно сделать свои выводы. Например, судя по тому что на многих формальных мероприятиях отметился кронпринц, а не сам император, здоровье Его Величества Дорки оставляет желать лучшего. Не мудрено, в его-то годы; уже пожилой принц Ксав приходится ему сыном. Возможно, на Барраяре скоро грядет смена власти... И традиционная амнистия по поводу восшествия монарха на престол. Но мне на нее рассчитывать не придется, увы. Утром второго дня ко мне является лично хмурый Форсуассон и нехотя сообщает: — Ваши подозрения подтвердились, Форберг. Милорд Ксав велел передать вам благодарность. Вы свободны. Вот ваш комм. У меня на языке теснятся десятки вопросов, но я не задержусь здесь, чтобы их задать — или чтобы насладиться торжеством над офицером безопасности, вынужденным сквозь зубы признать мою правоту. Вместо законного удовлетворения от выполненного сложного дела я чувствую лишь усталость и тянущее беспокойство. Больше всего на свете мне сейчас хочется покинуть гостеприимные барраярские стены, из которых я уже не надеялся выбраться. Взгляд Форсуассона сверлит мою спину весь путь до выхода. Полагаю, я обзавелся еще одним личным врагом. И это надо принять во внимание. Принц Форбарра, отнесшийся ко мне со снисхождением и даже уважительно, уже покинул станцию, но глава здешнего СБ лейтенант Форсуассон остался здесь надолго. Мало того, что он меня и раньше ненавидел, как предателя; теперь к этому наверняка прибавилось унижение нешуточного выговора от начальства. Было бы разумнее покинуть станцию поскорее, не дожидаясь неприятностей. Не то следующая случайная встреча в коридорах наградит меня не только подбитым глазом. Или ко мне в комнату вдруг нагрянет с обыском полиция, да еще обнаружит там что-нибудь вполне достаточное для приговора. У меня уже есть два. Коллекционировать их — слишком экзотическое хобби. Паранойя? Трусость? Попытка дуть на воду после того, как неоднократно обжегся на молоке? Не знаю. Но когда интуиция орет слишком громко, сложно не прислушаться к ее советам. Или хотя бы не попытаться логически проанализировать ситуацию, чтобы окончательно развеять или укрепить неосознанные страхи. Что меня держит на станции? Деньги? На билет третьего класса заработанного за месяц хватит, если не лететь через полгалактики. Возможность услышать барраярскую речь? Сейчас моя ностальгия здорово потускнела. Или то, что в пяти днях лету отсюда живет мой Иллуми? Уже не мой, кажется. Месяц полного молчания, презрительная сухая записка от адвоката, и все. "Если ему было интересно, как ты устроился, он бы сам тебя отыскал", сказал Рау. Не могу винить Иллуми, если, тот, оскорбленный моим поступком, решил выбросить меня из головы и постараться забыть дурман последнего месяца. Я уже давно не верю в чудеса и не жду от него писем. И сам ему не написал ни строчки. Черт. А, может, это он воспринимает молчание с моей стороны как знак разрыва, обиды, ненависти к его планете... мало, что за глупость может прийти в длинноволосую цетагандийскую голову? Может, он тоже боится написать мне, как я боюсь написать ему, чтобы не услышать окончательное и безнадежное "нет". Или, не дай бог, получить ультиматум, на какой способен влюбленный эгоист? Или он просто упрямо ждет от нахала извинений, подстегиваемый привычной гордостью? Неожиданная мысль больно жалит и не дает покоя. Почему я сам ему не написал? Деррес уведомил меня, что мне не нужно опасаться судебного преследования за пределами Цетаганды, так чего же я прячусь? Жду, на манер прекрасной девицы в башне, появления рыцаря с букетом роз? Хватит тянуть. Если я собираюсь уехать далеко отсюда, нам с Иллуми найти друг друга или даже просто обменяться письмами окажется гораздо сложней, дольше и дороже. Письмо по прямому лучу, на известный мне адрес Дерреса, с наивежливейшей просьбой передать вложенное содержимое лорду Эйри — я вдруг понимаю, что адреса Иллуми не знаю, — через сутки окажется на месте. Одновременно быть лаконичным и не выглядеть бесчувственным болваном с претензиями — вещь нелегкая; хорошо бы только получатель не расценил написанное как "где ты шляешься столько времени, негодяй, твоя крошка исстрадалась в одиночестве"... "Иллуми, Мое письмо будет коротким и касаться только двух жизненно важных вещей. Во-первых, я обязан извиниться. За оскорбивший тебя побег, за малодушное молчание. Еще я чуть было не сломал тебе жизнь, но за такое извинений не просят. И второе, главное. Я должен спросить, как нам теперь быть. Осталось ли вообще это "мы"? Нужен ли я тебе? Если твой ответ — "нет", если мое имя вызывает у тебя сейчас только досаду и раздражение, я пойму. Хотя, несмотря на все доводы разума, я надеюсь услышать "да". Но, что бы ты ни ответил, пожалуйста, ответь скорее. Эрик." Вот так. Через пару-тройку суток я буду знать, на каком я свете. Получу "да" — можно будет расспросить, как именно представляет себе Иллуми нашу совместную жизнь, если нас разделяет несколько П-В туннелей и судебный приговор. Услышу, что гораздо вероятней, "нет", или письмо просто красноречиво станется без ответа — хоть попрощаюсь по-человечески. И тогда с чистой совестью можно будет думать об очередном побеге, хотя бы в сторону пресловутого наемного флота Бо.