Green-Green!

Глава седьмая, в которой Ифань творит и создает очередное эпическое произведение, вожатые лагеря «Задорные шишки» начисто разочаровываются в жизни и продолжительно грустят, а Пак Чанёль уходит в лес и наконец-то приближается к истине. - Я сделал это ненарочно, - угрюмо пробубнил Кибом, буравя печальным взглядом стенку с облупившейся штукатуркой. – Я думал, что они планируют устроить развратную оргию в лесу. Кто же знал, что им просто-напросто захочется поиграть в свах? - Это же дети, - покачал головой Тэмин. – И потом, ладно подопечные Минхо, но воспитанники секции для одаренных детей «Звонкие бубенчики»! Будущие звезды Ла-Скала и Венской оперы! Как ты мог подумать, что они могут совокупляться в каких-то там грязных кустах! - Но ты же там совокуплялся, - резонно возразил Джонгхён, чем вверг Ли в глубокий педагогический нокаут. Тэмин с угрюмым видом поковырял штукатурку на стене: крыть было нечем. Увлекательная игра «Поиск клада» закончилась тем, что все обитатели лагеря, включая буквально вырванных из сериального угара Тэмина, Онью и Минхо, пытались вывести из обморока Чанёля и Бэкхёна. Паку и Бёну, видимо, было слишком уютно в бессознательном состоянии, вдали от творящегося вокруг глобального маразма, поэтому бравая парочка пришла в себя только после того, как находчивый Кёнсу поднес им к носу старые нестиранные носки Цзытао. Знакомство с любимым половником повара Ки не прошло для Чанёля и Бэкхёна даром: бесславная сцена разоблачения лесной феи и ее придурковатых сообщников начисто стерлась из памяти, зато воспоминания о загадочной кривоногой волшебнице все еще были свежи и ярки, и что Пак, что Бён обиделись на слишком шумного повара и его странноватого сообщника, ведь они ворвались в момент таинства и спугнули фею, которая вот-вот должна была сообщить Избранным об их особом предназначении. - Я уверен, что это все-таки должно было быть письмо из Хогвартса, - уверено говорил Чанёль и сердито сопел, обиженно косясь в сторону столовой. – Какого черта он ворвался туда, размахивая своей сковородкой? Естественно, прекрасная фея испугалась этих долбоебов и улетела обратно в свою загадочную волшебную страну! Прямо к намазанному автозагаром вампиру и фее коммунизма! - Если бы не этот помешанный на оргиях Ким Кибом, то я бы точно затащил в кусты Чанёля, и мы наконец-то сделали что-то сексуальное и неприличное, - вторил насупленный Бэкхён. – Он был уже готов, я это почувствовал, когда он мне сказал про масло жожоба! Таинственные заговорщики, чей план был безжалостно испорчен, затаили обиду на всех вожатых сразу. На Тэмина и Минхо, которые начисто позабыли о своей священной миссии прикрывать их мужественные тылы, на Кибома, который напару с Джонгхёном появился слишком невовремя и, подобно слону в магазине элитного фарфора, разрушил такую гениальную задумку и даже кое-кого легонько покалечил. На местного фельдшера, который в очередной раз накормил своих несчастных пациентов анальгином до самых бровей. И на Онью. Просто потому, что все коллективно считали его долбоебом. Единственными, кто остался полностью доволен происходящим, были Минсок, Чондэ, Исин и Сухо, которые вернулись из лесной чащи перемазанные землей и грязью, с подозрительно блестевшими глазами и чересчур веселыми лицами. Для них лесные приключения закончились очень удачно: Минсок наконец-то обрел благодарного слушателя, который мог терпеливо внимать его долгим и обстоятельным рассказам о крутизне российской поп-музыки и слушать его фанбойские попискивания в адрес блистательного Лазарев-хёна. Чондэ нашел того, кого заводили его смелые и креативные сексуальные танцы, у остальных вызывавшие лишь оторопь. Сухо встретил своего Марка Антония, достойного его трепетной королевской любви, а Исин нарвал Эммануилу на лужайке сочной и сладкой травы. Предварительно трахнувшись с Чунмёном три раза подряд. Но из чувства солидарности они тоже взяли и обиделись. Просто за компанию, потому что обижаться в коллективе очень весело и увлекательно. Весь педагогический состав лагеря «Задорные шишки» сидел в кабинете главного вожатого Онью и страдал. Джинки страдал потому, что нарушил все педагогические принципы, вероломно променяв своих подопечных на просмотр многосерийной мыльной оперы, пусть даже и богатой на увлекательные сюжетные повороты. Совесть Онью была беспощадна и жестока в своей истязательной активности, и главный вожатый с тоской думал, что такой отвратительный и безответственный субъект, как он, не имеет права сеять разумное, доброе и вечное, что он должен сменить профессию и заняться чем-нибудь другим, где не нужно человеколюбие и ответственность. Например, стать работником ЖЭКа или кассиром в оптовом супермаркете. Джонгхён и Кибом страдали, потому что, ведомые воспитательным запалом, слегка покалечили своих подопечных и, к тому же, разрушили их тщательно разработанный план по сведению тормознутых друзей. Кроме того, Ки грустил из-за погнутого половника, который после тесного контакта с Бён Бэкхёном отказывался возвращаться в свою привычную форму даже с помощью найденных в сарае ржавых плоскогубцев. Джонгхён печалился за компанию, ведь мрачный Кибом отказывался заниматься интимом, из-за чего Киму приходилось сублимировать свою нерастраченную сексуальную энергию в складывание бумажных журавликов. В медпункте выстроилась уже целая армия из кривоватых птичек, которые, правда, больше смахивали на жирных уток, а не на изящных длинноногих созданий, Джонгхён грустил и подумывал перейти на бумажных слоников. Тэмин и Минхо страдали из-за мук совести, ведь, увлекшись сюжетными перипетиями «Санта-Барбары», они начисто позабыли о данном ими обещании сдерживать все потенциальные угрозы и ни за что не подпускать взрослых к лесу. Поводом для депрессии служил еще мстительный Цзытао, который, расстроившись из-за срыва очередного гениального плана, пообещал отправить компрометирующее видео, на котором руководитель «Звонких бубенчиков» и наставник «Метких копий»занимаются непотребством в пышных цветущих кустах, бабушке Бэкхёна, что сулило не просто неприятности, а катастрофу планетарного масштаба. Ли и Чхве запаслись валерьянкой и мысленно готовились к самому худшему, оплакивая свою нелегкую преподавательскую долю. - Я недостоин того, чтобы носить гордое звание педагога, - громко выдохнув, решительно заявил Онью и шмыгнул носом. – Сегодня же пойду и напишу заявление об увольнении! - Куда ты его напишешь? – отозвался Тэмин, сверля мрачным взглядом паутину в углу комнаты. – Итук-хёну? Он в отпуске! И потом, как ты отдашь его ему в руки? - Я лично возьму и приеду к нему домой, - ответил Джинки и вытер нос краем скатерти. – Он будет умолять меня остаться, кричать, что такой талантливый педагог не должен бросать свою профессию, что от меня зависит будущее корейских и китайских детей, рыдать и ползать на коленях, но я буду непреклонен, я отдам свое заявление ему в руки и гордо уйду, держа голову высоко, чтобы никто не увидел мои горькие слезы! Талантливый руководитель и отличный методист Пак Чонсу до такой степени обожал своих подчиненных, что, приди хотя бы одному из них в голову славная мысль наконец-то оставить образовательную деятельность и уволиться, он бы беспробудно наливался соджу несколько дней кряду, крича от радости и плача от переполняющего его восторга. Подчиненные берегли печень Итука, поэтому увольняться не собирались. И с энтузиазмом превращали и без того нервные и неспокойные будни Чонсу в один сплошной и неконтролируемый пиздец. - На чем ты приедешь, привяжешь к тазику десяток белок и поедешь на беличьей упряжке? – весьма невежливо прервал его неправдоподобные мечтания Кибом. – Здесь нет ни одного транспортного средства, только надувной дельфин и останки старого ржавого самоката! - Я позвоню Донхэ-хёну или Хёкджэ-хёну, и они приедут за мной! – запальчиво заявил Онью. Минхо и Тэмин коллективно вздрогнули, а Джонгхён покачал головой и хлопнул его по плечу: - Нет, я понимаю, что ты на себя сердишься, но не надо мстить себе настолько радикально! Онью громко зашмыгал носом и внезапно отчаянно заревел, самозабвенно сморкаясь прямо в рукав рубашки Минхо: - Я не могу больше жить под этим гнетом! Я слишком низко пал! Сейчас же пойду к озеру и утоплюсь! - Не смей! - завопил Тэмин, схватил рвущегося Джинки за руку и с силой дернул его на себя. – Если ты там утопишься, то нам потом придется вылавливать твой труп со дна и писать Чонсу-хёну объяснительные записки! Ты хоть понимаешь, сколько будет мороки? И потом, кто знает, что творится в этом озере после того, как туда сливали отходы химического завода? Вдруг ты возьмешь и мутируешь во что-то страшное? Ли Тэмин определенно был мастером утешительных слов. Минхо, обладавший большим красноречием, сдвинул брови к переносице и громко крякнул. Затем с силой хлопнул Онью по плечу и сочувственно сказал: - Ну, ты, блядь, нахуй, не надо, хорошо? А то пиздец вообще полный, выебачиться и перехуяриться! Сесилия, ебать всех в сраку! - Ты же не хочешь повести себя, как Сесилия, которая подумала, что Джонатан изменил ей с Робертой, и потому поехала к Ниагарскому водопаду, чтобы сброситься с него и покончить с жизнью? – перевел Тэмин страстную речь своей второй половинки. – Когда Розалия в последний момент успела показать ей кассету с разоблачающим видео, где Джонатан просто ест гамбургер и ковыряется в носу, даже не думая о сексе с Робертой! - Роберта потом раскается и выйдет замуж за Хулио, - шмыгнув носом, сообщил Онью. Минхо ахнул и приложил руки ко рту, а Тэмин торжествующе воскликнул: - А я знал! Я знал, что тот мексиканский бизнесмен Хулио появился в сюжете не просто так! А что же будет с Сесилией, унаследует ли она компанию по производству кетчупа и узнает ли правду о своем происхождении? - Я ничего больше не скажу, - трагическим шепотом заявил Онью. – И я больше никогда в жизни не буду смотреть «Санта-Барбару»! Этот сериал разрушил мне жизнь. - Любой сериал рушит твою жизнь, - философски отозвался Джонгхён. – Сериалы, они такие, хуже ветрянки или ядерного взрыва. - Хватит, - внезапно заорал Ки и со всей силы стукнул кулаком по столу, так что со стены упала врученная Онью грамота за выдающиеся навыки оказания первой помощи и поиск съедобных негаллюциогенных грибов в диких условиях. От неожиданности все коллективно замерли и уставились на Кибома круглыми глазами, а Джинки упрямо вякнул, цепляясь за руку Тэмина: - Утоплюсь! Ки смерил его нечитаемым взглядом, приблизительно таким, каким обычно худеющие девушки смотрят на вялый листок салата, и, ничего не говоря, встал со стула и стремительно вышел из кабинета. Остальные проводили его глазами, и Тэмин шепотом спросил замолчавшего от неожиданности Онью: - Как думаешь, что он собирается сделать? - Вдруг он проникся твоей речью и тоже решил свести счеты с жизнью? – охнул Джонгхён и, вскочив со своего места, бросился к двери, истошно вереща: - Кибомми, только не вздумай бросаться в озеро, оно же испортит твою прекрасную белоснежную кожу! А что если у тебя вырастет третья рука?! Тогда тебе придется тратить намного больше денег на увлажняющий крем для рук! Ким Джонгхён был непревзойденным специалистом в области утешительных аргументов. Тем временем дверь распахнулась с громким скрипом, и на пороге показался всклокоченный Ки, держащий в руках пятилитровую банку, наполненную мутной жидкостью. Под изумленными взглядами остальных, он с громким стуком поставил банку на стол и уселся обратно на свое место. - Это, мать твою, яд? – нарушив молчание, неуверенно спросил Минхо. Кибом покачал головой и торжественно заявил, с любовью поглаживая банку: - Я берег эту прекрасную вещь для особого случая. Например, для приезда ответственной комиссии или если внезапно Джонгхён решит меня бросить и присоединиться к странствующим эскимосским проповедникам. – Он обвел остальных взглядом, полным мрачной решимости, и с чувством произнес: – Но внезапно я понял, что этот случай настал прямо сейчас. Онью-хён, неси стаканы! Джинки покорно подорвался со своего стула и подбежал к кособокой тумбочке. Кибом достал из кармана открывашку и благоговейно выдохнул: - Это Она! - Ого! - впечатленно промычал Тэмин, затем, поколебавшись, спросил. – А что это? - Это моя особая самогонка, - похвастался Ки. – Уникальная рецептура, мой секретный рецепт! Настоенная на березовых почках, с экстрактом желудей, подорожника и сосновых иголок! Сорок градусов чистого нефильтрованного наслаждения. Он ловко поддел открывашкой крышку и, крякнув, открыл банку. Джонгхён боязливо наклонился и понюхал мутноватую жидкость. В то же мгновение его глаза резко расширились, и он контуженно что-то промычал, с громким стуком свалился на пол и замер, нервно поддергивая головой. Тэмин и Минхо вытаращили глаза, а Ки радостно заявил: - Натурпродукт, нюхнешь – и прямо до круголей в глазах! - Мхам, - отозвался Джонгхён и трясущейся рукой ухватился за стол. – Я вижу перед собой фиолетовых бегемотов. Это нормально? - Конечно, - заверил Ки. Он забирал у подошедшего Онью стаканы и ловко разлил половником мутную жидкость. –Ну что, время утопить наше горе в алкоголе? Остальные осторожно взяли стаканы. Самогонка пахла так, что мозг скручивался в тоненькую трубочку даже у Минхо, который, как учитель физкультуры, обладал стойким иммунитетом к горячительным напиткам и не имел в своем лексиконе таких слов, как «похмелье», «пьяные глюки» и «сушняк». - За педагогику! - торжественно произнес Кибом, и присутствующие звонко чокнулись стаканчиками. Затем громко выдохнули и сделали первый глоток… Если бы на пути татаро-монгольского ига встретилась хотя бы литровая банка с этой прекрасной самогонкой, то, скорее всего, они бы не продвинулись дальше собственной границы. Самогонка сшибала с ног одним запахом, завладевая сознанием наивных воспитателей, решивших в недобрый час вкусить ее мутную влагу. Потому что, насколько отвратительно готовил Ким Кибом, настолько дьявольски талантлив он был в создании мозгодробящих алкогольных шедевров. Самогонка загадочно переливалась в тусклом свете люстры. А всякие Реми Мартены и Джеки Дэниэлсы плакали от зависти своими спиртовыми слезами. ****** - Давай определимся, в каком стиле ты хочешь свой портрет, - голосом умудренного опытом профессионала заявил Ифань и с важным видом взял в руки погрызенный карандаш. Тао задумчиво пожевал нижнюю губу и неуверенно пробормотал: - Я даже и не знаю. Скажи, а в каких стилях ты умеешь рисовать? - Во всех, - гордо сказал Ву. – У меня выдающийся талант, и это притом, что я никогда не учился в художественной школе. - И даже никогда не хотел туда поступить? Чтобы твой талант был оценен специалистами? – с любопытством поинтересовался Цзытао. Ву немного помялся и с неповторимым апломбом в голосе заявил: - Я однажды приходил на экзамен, но здешний преподаватель, когда увидел мою выдающуюся работу «Груши в пуховике», впал в истерику и сказал, что он лучше пойдет и застрелится, чем будет чему-то меня учить, а потом побежал к моей картине с зажигалкой, крича, что он должен ее сжечь. – Ифань сокрушенно покачал головой. – Люди искусства такие чувствительные! Он не выдержал мощи моего таланта и наверняка подумал, что мой шедевр слишком велик, и разум простых обывателей будет не в состоянии выдержать его невероятную ауру! - Вау, это потрясающе! - впечатленно выдохнул Тао. Ифань важно кивнул и добавил: - Теперь эта картина висит дома у моей бабушки. Правда, почему-то в туалете, бабушка говорит, что так ей проще настроиться на нужный лад. - Он с энтузиазмом повозюкал карандашом по листу и вновь обратил свой взор на Тао. - Так какой стиль тебе наиболее близок? Классический импессиогард, парасимпатический примитизм, прямоугольный параллелепипедизм? В то время как вожатые страдали и мучились припадками внезапно нагрянувшей совести, их подопечные дулись и обижались и параллельно с упоением занимались своими неотложными делами. Минсок и Чондэ уединились в лесной чаще, где увлеченно придумывали номер Чену для выступления на чемпионате мира по стриптизу «Золотые стринги». Чондэ, подбадриваемый преданным фанатом Сюмином, твердо вознамерился воплотить свою мечту в реальность и потому старательно вертелся вокруг своего метательного копья, чем приводил Минсока в состояние фанбойского первобытного неистовства, а пробегающих мимо белок и лесных мышей –легкой контузии. Потому что Чен танцевал страстно и от всей души, но мир пока еще был не готов к такому восхитительному зрелищу. Чонин и Кёнсу, твердо уверившиеся в том, что во всех их неудачах виноваты паранормальные силы, прятались в засаде, готовые в любой момент выпрыгнуть на злобного демона или вурдалака с острыми зубочистками и любимой толстой книгой До на латыни наперевес. Желание подкатить к неприступному, пугающему порой до оторопи и заикания, но такому манящему и привлекательному До Кёнсу с каждым днем росло и крепло в Чонине, как сорняки на плодородной почве, и он постоянно косился в сторону сурово нахмурившего брови До, напряженно вглядывающегося в лесную чащу. Ким вздыхал и мысленно щупал Кёнсу за тощеватую задницу, предаваясь малоприличным, но таким прекрасным мечтаниям, и даже не подозревал, что До был бы совсем не прочь того, чтобы его попу Чонин щупал по-настоящему. Да, и не только попу, ведь Кёнсу мог похвастаться и другими выдающимися частями тела. Например, острыми коленками и симпатичными маленькими ушами. Напряжение нарастало и грозило вылиться во что-то чрезвычайно травмоопасное. В драку на почве сексуальной неудовлетворенности или страстный интим в колючих кустах чертополоха. Полное взаимопонимание царило между Сухо и Исином, которые прятались на берегу реки, где самоотверженный Чунмён помогал своему Марку Антонию в его деяниях в качестве тренера Покемонов. Подопытными выступали невозмутимый и ко всему привыкший Эммануил, который стоически терпел нового, чересчур активного и крикливого дружка своего не слишком адекватного хозяина, а также несколько тучных жаб, которых Сухо, не жалея элитных кроссовок и не менее дорогостоящих брюк, ловил в особо грязных и глубоких лужах. Лягушки, контуженные боевыми воплями Чунмёна, начисто отказывались извергать электричество или, на худой конец, выпускать огромные ядовитые шипы, а только громко квакали и порывались ускакать, но Сухо и Исин не унывали и продолжали свои тренерские эксперименты. В лесу в то время было весьма небезопасно: находящиеся на той стадии отношений, когда хочется экспериментов и активных плотских радостей, Лухан и Сехун развлекались тем, что играли в эротическую ролевую игру «Партизан и злостный завоеватель». Сехун, облаченный в найденную в недрах сарая старую полицейскую фуражку, рыскал по лесу в поисках беглого мятежника Лухана, который должен был раскрыть ему свои грязные социалистические секреты. Просто так секреты китайский студент рассказывать не собирался, и О, дабы получить ответы на свои вопросы, должен был применять к нему особо жестокие и местами развратные пытки. Поэтому Сехун в предвкушении страстного и очень горячего допроса возбужденно пыхтел и тщетно пытался найти партизана Лухана, который, как и подобает настояшему юному борцу за коммунистический триумф, прятался виртуозно, мастерски помещаяясь в самых укромных дуплах, кустах и других заповедных местах и на редкость натурально изображая щебетание соловьев, ухание сов и крякание уток. И беззвучно смеялся, наблюдая за тем, как менее ретивый и опытный Сехун безуспешно ищет его в пышных зарослях чертополоха. Пока остальные их товарищи, исключая Бэкхёна, который с мрачным видом сидел в домике, пугая своим свирепым взглядом все живое и даже немного неживое, и исступленно рвал на части свои порножурналы, и Чанёля, который сбежал неизвестно куда, самозабвенно занимались делами разной степени идиотизма, Ифань и Цзытао решительно не знали, чем заняться. От скуки они даже попытались немного подраться, но это закончилось лишь большим фингалом под глазом Тао и здоровенным синяком на плече Ву, который, несмотря на свой образ рафинированной модели, дрался как заправской гопник. За это следовало сказать спасибо бравому учителю Чхве Минхо, который учил своих подопечных таким нужным вещам, как управление кастетом, прицельное сплевывание на асфальт и открывание пива глазом. Последнее особенно хорошо получалось у Чонина, который позже наловчился откупоривать бутылку даже ноздрей. И тогда, видимо, крепко приложившись обо что-то головой, Тао предложил Ифаню себя нарисовать. До этого Ву никто и никогда добровольно не предлагал ничего такого, поэтому он с радостью ухватился за эту возможность всеми конечностями, потащив Тао на лесную опушку, пока тот не передумал и не решил сбежать. Цзытао сбегать не собирался, наивно предполагая, что художественные способности Ву не так ужасны, как о них с трепетом в голосе говорили его знакомые. Тао был очень добрым и наивным человеком, что очень вредило ему по жизни. - Пусть это будет картина в стиле «ю», - внезапно решительно заявил Цзытао и выжидающе уставился на Ву. Тот посмотрел на него непонимающим взглядом, и Тао, немного смутившись, пояснил: - Ну, голым. Я хочу такой мужественный портрет в стиле своих кумиров – Арнольда Шварценеггера и Сильвестра Сталлоне! Чтобы я выглядел как могучий древнегреческий бог, сияя рельефными мускулами! Стопроцентный китаец Хуан Цзытао тянул на древнеэллинское божество так же сильно, как его добрый приятель Бён Бэкхён походил на английскую королеву Елизавету Вторую, но все это было лишь незначительными мелочами жизни. Как, впрочем, и тот факт, что, несмотря на все свои тренировки и тайные занятия боевыми искусствами, балерун со стажем Тао скорее тянул на поджарую креветку, нежели на мускулистого титана. - Ого, - контуженно крякнул Ву и слегка зарделся. – Я никогда не рисовал никого голым. Только апельсин без кожуры. Но ты совсем не апельсин. - Спасибо, - ляпнул Цзытао. Помолчав, он смущенно добавил: - Ну, так я… раздеваюсь? Ифань поперхнулся и даже немного вспотел от нарастающего напряжения, но кивнул и вцепился в лист бумаги. В последнее время Ву рисовал исключительно овощи, фрукты и почему-то хомяков, и перспектива нарисовать настоящего голого человека будоражила его воображение. Тао тем временем, освещая воздух алеющими от смущения ушами, стянул с себя джинсы и толстовку и уже взялся за симпатичные черные трусы с пафосным логотипом «Гуччи», когда Ву нервно сглотнул и заорал, от переизбытка чувств сбив ногой трухлявый мухомор: - Нет-нет, трусы можешь оставить. Так будет даже мужественнее, ведь, насколько я помню, древнегреческие боги носили трусы! - Правда? – с сомнением в голосе спросил Тао. Ву энергично закивал головой: - Чистая. А теперь прими какую-нибудь смелую и мужественную позу. Тао замер: в голову, как назло, не приходили никакие крутые и смелые позы. Немного подумав, он отставил ногу назад и, уперев правую руку в бок, приложил вторую ко лбу. Ву контуженно крякнул: больше всего нахмурившийся и выпятивший нижнюю губу Цзытао напоминал слегка пришибленного участкового-полицейского, решившего в порыве внезапного безумия стянуть с себя одежду. Ву оттопырил губу и недовольно пробубнил: - Не пойдет. Попробуй какую-нибудь другую позу. Как раз в этот момент мимо полянки, где Цзытао и Ифань творили высокое искусство, пробегали найденный Лухан и громко сопящий Сехун, желавший как можно скорее добраться до своей вертлявой цели. Услышав последнюю фразу Ву, которую тот, как назло, произнес громко и очень отчетливо, они замерли и синхронно выглянули из-за кустов. Их взору предстал практически голый Тао, который самозабвенно изгибался перед громко командующим Ифанем, который размахивал руками и что-то сумбурно пытался объяснить своему незадачливому спутнику. - Так у меня ничего не проснется! Не проснется, понимаешь? Встань чуть левее и отставь правую ногу в сторону так, чтобы твою попу освещало яркое полуденное солнце! - Ого, впечатленно пробормотал Лухан, округляя глаза. – Какие у них, однако, там акробатические приемы! Ифань, оказывается, эстет, просто так потрахаться не может, ему подавай лучи солнца на задницу, иначе член не встанет! - Кругом одни извращенцы, - согласился Сехун и покачал головой. – Как хорошо, что мы с тобой не такие! Немного помолчав, он откашлялся и грозно нахмурил брови: - Скорее, сообщи мне свои грязные секреты, мерзкий капиталистический партизан! - Социалистический, - шепотом поправил его Лухан и, встав в пафосную позу, гордо продекламировал: - Я ни за что тебе не сдамся, грязная капиталистическая шалава! Тебе не сломить мой боевой дух, можешь даже не пытаться! Издав воинственное улюлюкание, он подорвался с места и исчез между кустами. Сехун проводил его обалдевшим взглядом и, тяжело выдохнув, бросился за ним, держась за начинающий побаливать живот. Несмотря на то, что Лухан внешне мало походил на мировую звезду легкой атлетики, бегал он с такой скоростью, что знаменитые ямайские бегуны могли лишь завистливо смотреть ему вслед и полировать фирменные бутсы. Как и О, который уже ощущал что-то вроде старческой отдышки, и лишь мысль о долгожданном ролевом сексе заставляла его поплестись следом за исчезающим среди деревьев Луханом. Сехун недовольно сопел и больше всего на свете желал, чтобы слишком прыткий китаец наконец-то обо что-нибудь споткнулся. Тем временем Тао, улегшийся на свои брюки в позу мыслителя, наконец-то удовлетворил художественные запросы Ифаня, и тот, взявшись за карандаш, принялся вдохновенно пачкать черным грифелем измятый лист бумаги. Муза Ву, которая долгое время на радость окружающим находилась в царстве Морфея, наконец-то пробудилась и теперь помогала ему творить очередной шедевр, потрясающий в своей художественной омерзительности. Тао Ву нарисовал достаточно быстро и замер, любуясь своим творением. Цзытао получился потрясающе правдоподобным, особенно, ноздри, которые обстоятельный художник Ву прорисовал скрупулезно и тщательно. «Это слишком скучно, - подумал Ифань и прикусил кончик карандаша. – Надо добавить деталей. Например, нарисовать позади него какое-нибудь покоренное огромное мифическое животное. Эти древние греки вечно кого-то там покоряли!» - Тао, скажи, а какое у тебя самое любимое животное? – ненавязчиво спросил Ву, выглядывая из-за листа. Тао тем временем был занят тем, что самозабвенно чесался. Как назло, в качестве места для позирования Цзытао избрал участок земли рядом с муравейником, красные муравьи явно не были довольны таким соседством и в отместку кусали Тао за все доступные места. - Мое любимое животное? – невнятно пробубнил Цзытао и мстительно придавил пяткой группку особо агрессивных насекомых. – Мне хомячки нравятся, они такие толстенькие и забавные! Ифань изумленно вскинул брови, но не стал спорить, а вместо этого изобразил позади Тао большого тучного хомяка. Затем подумал и пририсовал хомяку огромные острые клыки и большие кустистые брови. «Так будет страшнее, - решил он про себя, затем мысленно чертыхнулся. –Но теперь Тао выглядит совсем не угрожающе!». Ифань выпятил нижнюю губу и в припадке вдохновения нарисовал Цзытао такие же огромные зубы, как у возвышающегося за его спиной хомяка. Затем изобразил в руке Тао большой острый меч и, немного поразмыслив, пририсовал поверх головы большой гладиаторский шлем, больше смахивающий на пожарную каску с воткнутым в нее вантузом. «Какая-то картина получается слишком мрачная и ужасающая, - недовольно подумал Ву. – Надо сделать ее слегка повеселее!». Он посмотрел на хомяка, угрожающе нахмурившего брови, и нарисовал в его зубах пышный цветок гладиолуса, а голову украсил большим бантом в горошек. «Теперь это не просто древнегреческий исполинский хомяк-убийца, - удовлетворенно сказал себе Ифань. – А девочка!» Затем изобразил позади него несколько пушистых облаков и полюбовался на нарисованного Тао, который мечтательно скалился куда-то в пустоту, держа в руке остро заточенный меч. Тао выглядел недостаточно оригинально и экспрессивно, и Ву, ведомый Музой, пририсовал ко второй его руке небольшой горшок с кактусом. «Это показывает, что Цзытао не просто какой-то тупой качок, он еще и разносторонняя личность, - довольно подумал Ифань. – Так, он же играет на музыкальном инструменте! Надо бы нарисовать и его тоже, только я не помню, на каком…» Он покосился на Цзытао, который, начисто забыв о том, что настоящая муза художника должна сидеть смирно и неподвижно, азартно бил свернутой футболкой по земле, глуша убегающих от него муравьев. Тао выглядел настолько увлеченным своим занятием, что Ву решил не вмешиваться. «Нарисую рядом с ним барабан, - решил Ифань и решительно взялся за карандаш. –Тем более, это единственный музыкальный инструмент, который я умею рисовать…» - Ты закончил? – подал голос Тао. – Нет, ты не подумай, что я тебя тороплю, просто сюда ползет стая муравьев, и, кажется, они хотят утащить меня под землю и сожрать. - Я уже все, - отозвался Ифань и поспешно пририсовал в качестве завершающих штрихов несколько цветов вокруг грозно скалящегося Тао. Он посмотрел на свое творение с нескрываемой гордостью и торжественно заявил: - Я думаю, это лучшее, что я когда-либо создавал! - Ну что ты, - скромно опустил глаза Цзытао, расчесывая муравьиный укус. – Я не думаю, что именно мой портрет настолько прекрасен и восхитителен. Но в душе Тао был согласен с авторитетным мнением гениального художника Криса Ву. Воображение уже рисовало эпическое полотно, где он, такой прекрасный и мужественный воин, сурово смотрит навстречу закатному солнцу. - Вот, - гордо сказал Ифань и развернул свой рисунок к Цзытао. Тот уставился на творение Ву и невольно вытаращил глаза: картина действительно поражала воображение и заставляла о многом задуматься. На большом, грязноватом листе был изображен исполинских размеров тучной червяк с огромными черными ноздрями и внушительными острыми зубами, больше смахивающими на грабли. Червяку зачем-то были пририсованы длинные конечности, в правой лапе он сжимал какую-то непонятную перекрученную штуку, а в левой – длинный и продолговатый предмет, чем-то смахивающий за гигантскую зубочистку. На голове странного создания красовалась каска с большой лохматой палкой, похожей на вантуз, а рядом валялся барабан с кривоватыми палочками. Позади червяка, смешно вытянувшего в стороны свои ручки и ножки, красовалось устрашающее создание с большими выпученными глазами и кокетливым бантиком в горошек, которое кровожадно улыбалось за спиной у несчастного червяка с явным намерением откусить ему голову в странной каске, а то и вовсе сожрать. Тао перевел взгляд на сияющего Ифаня, который с нетерпением ожидал его восторженной реакции, и, контуженно крякнув, сказал: - Это так… экспрессивно. - Правда? – скромно спросил Ву и любовно погладил рисунок. - Чистая, - отозвался Цзытао и, не выдержав, робко спросил: - А где здесь я? «Бедный мальчик, - огорченно подумал Ифань. – У него совсем нет художественного вкуса!» - Я понимаю, почему ты не узнал себя, - участливо заявил он. – У меня так часто бывает, когда я рисую кого-то намного прекраснее, чем оригинал. Вот, - он ткнул пальцем в червяка. – Это ты! Суровый и мужественный герой, который сражается с древним чудовищем! Тао уставился на червяка, не в силах выдавить из себя ни слова. Затем прочистил горло и ткнул пальцем в гигантское чудовище с бантиком: - А это… тоже я? - Конечно, нет! – возмутился Ву. – Как ты вообще мог такое подумать? Ты же древнегреческий герой, который сражается с огромным опасным чудовищем! Я же спрашивал тебя, какое у тебя любимое животное, помнишь? Тао напряг память: перед глазами моментально возникли коварные муравьи, жаждущие добраться до его неприкрытых коленок и въедливый громкий голос Ифаня, звучавший на заднем плане. - Да, конечно, - весьма неправдоподобно воскликнул Цзытао. Ву ткнул пальцем в рисунок: - Ты сказал, что любишь хомяков. Вот я и нарисовал позади тебя огромного древнегреческого хомяка-убийцу! А ты – могучий герой, который вот-вот его одолеет и этим навсегда впишет свое имя в историю. Пожалуй, каждый древнегреческий персонаж эпоса мечтал прославиться именно таким образом, поборов гигантского кровожадного, широко и опасно улыбающегося хомяка. - А почему у него бантик? – вновь не выдержал Тао, еще раз окидывая слегка ошарашенным взглядом огромное зубастое чудовише. Тем временем в душу Ву начали закрадываться первые чудовищные подозрения. «Ему не понравился мой рисунок», - с нескрываемой грустью подумал Ифань. Тяжело вздохнув, он тоскливо пробормотал: - Потому что это хомяк-девочка. Девочка, понимаешь, чтобы картина была не такой страшной. Тао не понимал, но на всякий случай закивал головой. На поляне воцарилось неловкое молчание, прерываемое лишь громким сопением Ву и звуками энергичного почесывания Цзытао: укусы муравьев отчаянно зудели. Ифань покосился на рисунок в своей руке, затем перевел взгляд на Тао и печально спросил: - Скажи, только честно, тебе не понравилась моя картина? Она кажется тебе бездарной? Картина казалась Цзытао не просто ужасной, а отвратительной и кошмарной. Червяк с огромными ноздрями пугал и вызывал оторопь, гигантский хомяк, призывно скалящий острые, смахивающие на доски зубы, пробуждал безудержное желание убежать как можно дальше и спрятаться в каких-нибудь неприступных горах, куда пушистое чудовище с бантиком до него ни за что не доберется. И все это нужно было сказать Ифаню, честно признаться для его же собственного блага, что из него выйдет такой же художник, как из самого Тао боксер-тяжеловес. Но Ву выглядел таким несчастным и потерянным и смотрел на Тао большими, полными надежды глазами, так что глубоко в душе Цзытао зашевелилось нечто, практически убитое ярким примером практикующего извращенца Бён Бэкхёна и почти полным отсутствием личной жизни и свободного пространства. Поэтому Тао широко улыбнулся, сделал шаг вперед, положил руку на плечо Ифаня и неестественным голосом заявил: - Это восхитительно! Я просто обомлел, когда увидел этот шедевр! Как изумительно тебе удалось передать композицию и настроение хомяка! Какая экспрессия и виртуозная подача! - Правда? – радостно встрепенулся Ифань. – Тебе действительно нравится? - Конечно, - закивал Тао и мстительно добавил: – Обязательно повешу этот прекрасный рисунок в наш домик. Пусть ребята тоже любуются и наслаждаются. Я думаю, они будут в восторге. - Хочешь, я нарисую для тебя что-нибудь еще? - радостно предложил Ву, хватаясь за карандаш. Лицо Тао перекосило, но он быстро взял себя в руки и сказал: - Нет-нет, не надо, я не хочу растрачивать твое вдохновение! Давай лучше в другой раз. - Конечно, - с энтузиазмом закивал Ифань. – У меня как раз появилась новая идея с твоим участием. Скажи, как ты относишься к огурцам? К крылатым огурцам? - Замечательно, - с фальшивым энтузиазмом отозвался Тао, натягивая на себя джинсы и футболку. – Что может быть лучше крылатых огурцов? Воцарилось неловкое молчание, прерываемое лишь доносящимися издалека ликующими воплями: это Чондэ, подбадриваемый верным фанатом Минсоком, наконец-то сумел сделать «колесо», правда, при этом он смачно врезался носом в любезно подставившееся дерево. Ифань немного помялся, смущенно поковырял носком кроссовка землю и, покосившись на Тао, спросил: - Может, пойдем прогуляемся по лесу? Я могу рассказать тебе о других своих замечательных картинах. Например, о моем шедевре «Огнетушитель в кетчупе». Огнетушители в кетчупе, паяльники в майонезе и прочие подобные вещи были интересны Тао так же сильно, как статистика подорожания обувных щеток в Уругвае. Но полный решимости и запала Ифань выглядел настолько мужественно и круто, что Цзытао закивал как китайский болванчик и радостно воскликнул: - Конечно! А я расскажу тебе о своих хобби. Я люблю классический балет, американские боевики, драки и контактные болевые приемы с заламыванием рук. – Немного подумав, он добавил: – И, конечно, играть на саксофоне. - А я люблю баскетбол, - невпопад отозвался Ифань и, слегка поколебавшись, взял Тао под руку. Тот зарделся и смущенно пнул растущую неподалеку сыроежку, а Ву поспешно добавил, кивая в сторону виднеющихся сквозь деревья домиков: – Только я нормальный. Мне не нравятся всякие там европейские Бронекакичи, и девственность до пятидесяти я хранить не собираюсь. - Я тоже, - с энтузиазмом отозвался Цзытао. – Я же не какой-то там долбоеб Пак Чанёль! - Я тоже не такой долбоеб! – закивал головой Ифань. - Вы оба просто долбоебы! – донесся из дальних кустов громкий голос Лухана. – Цзытао, хватай это дебила и засоси его по самые гланды! От неожиданности Тао невольно послушался, подался вперед и впечатался в губы Ву своими губами, вцепившись пальцами в его плечи. Тот от такого напора не удержался на ногах, запнулся о корень и неловко упал назад, прямо на полуразрушенный муравейник. Муравьи, уже было успевшие понадеяться, что два китайских идиота наконец уйдут, бросились наутек, по пути мстительно кусая Ву за локти. - Смотри, они целуются, - умиленно сказал Лухан, выглядывая из-за кустов. – А то все, понимаешь, встань так, пусть свет падает на жопу! Какая разница, как свет падает на жопу, главное, чтобы жопа была любимая, да, моя капиталистическая проститутка? Выдав эту вдохновленную сентенцию, он потянулся и смачно шлепнул сидящего рядом Сехуна по бедру. Тот в ответ блаженно улыбнулся и неразборчиво протянул: - Да. Жопа… О был счастлив, ведь после трех часов бесперерывной беготни по лесу он наконец-то смог догнать Лухана и выведать у него все его грязные секреты, даже несколько раз подряд. Сехун ощущал себя настоящим сильным и крутым мужчиной, даже не подозревая, что Лухан поддался нарочно. Потому что он любил гадкую толстозадую империалистическую проститутку. А ради любви можно даже запнуться о какой-нибудь пенек. ****** Пак Чанёль ходил из угла в угол и пребывал в состоянии полнейшего недовольства. В домике никого не было: все остальные обитатели лагеря, плюнув на тщетные попытки свести Пака и Бёна, занимались своими важными делами и тем самым совершили фатальную ошибку, оставив обоих наедине с их чересчур активными тараканами. Чанёль был расстроен: лесная фея, вспугнутая чересчур активным и истеричным Кибомом, так и не рассказала ему о его особом предназначении, что позволит ему навсегда изменить свою жизнь и повлиять на основы мироздания. «Я должен разыскать лесную фею! - твердо решил Пак и, бросив быстрый взгляд на лежащую на его кровати книгу Славко Броневувича, бросился к двери. – Что если мне суждено стать таким же великим баскетболистом и написать множество полезных книг, в которых я буду учить своих преданных фанатов основам житейской мудрости?» Чанёль миновал плацдарм и решительно вбежал в лес, не замечая, что шнурок на левой ноге развязался и теперь опасно волочится по грязной земле, грозя стать причиной какой-нибудь неприятности. «Я даже не знаю, чем я могу поделиться с людьми! - тем временем мучился Пак. – Какими же особыми знаниями я обладаю? Что сделает мои книги интересными для простых обывателей?» Благодаря тесному общению со своими слегка придурковатыми товарищами Чанёль наизусть знал имена всех персонажей эпичной вампирской саги «Сумерки» и бойфрендов сестер Кардашьян, виртуозно ругался китайским матом и отлично разбирался в марках пива, но все эти выдающиеся навыки вряд ли могли бы заинтересовать будущих покупателей книг Пака. Чанёль набрал побольше воздуха в легкие и истерично завопил, не сбавляя хода и едва не врезавшись в раскидистый кустарник: - Лесная фея! Ты нужна мне! Это я, тот самый Пак Чанёль, которому ты обещала рассказать про его особое предназначение! Не бойся, Кибом-хёна нет, никто больше не будет швыряться в тебя половниками, все половники погнулись о Бэкхён-хёна! При упоминании Бёна мирно спящее либидо пробудилось и укоризненно прогудело: «Хватит тратить время на поиски какой-то там лесной ведьмы! В домике никого нет, ты наконец можешь пригласить Бэкхёна на настоящее свидание! Никакие корейские и китайские долбоебы не будут вас отвлекать, и вы сможете нормально потрахаться!» «Я так не могу, а как же конфеты, цветы, проводить до дома? - засомневался Пак, и едва не споткнулся о выступающий корень дуба. – То есть я хотел сказать, что меня это совсем не интересует!» «Все это тебя интересует, идиот, - категорично заявило либидо. – Я-то лучше знаю, что волнует твою маленькую недотраханную задницу! А ну, живо развернулся, нарвал в кустах какой-нибудь крапивы и пошел к Бэкхёну!» «Крапива жжется!», - возмутился Пак. Либидо помолчало и согласно промычало: «Жжется. Тогда иди к тому радиоактивному озеру и нарви камышей. Они там такие красивые, особенно мне нравятся синенькие, хотя оранжевые тоже ничего». Озеро, на берегу которого раньше располагался лакокрасочный завод, и впрямь могло порадовать глаз выдающимися образцами флоры и фауны. «Я должен найти лесную фею!» - упрямо отозвался Пак и, вскинув руки рупором, громко заорал: - Лесная фея! Покажись, ты мне срочно нужна! Я не знаю, что мне делать дальше, это противное либидо не дает мне жить, а я не хочу обжиматься с Бён Бэкхёном, я хочу победить на олимпийских играх и издать свою книжку про воздержание! «Хватит винить меня в своем долбоебизме! - возмутилось либидо. – Даже твои друзья уже перетрахались между собой! Бери себя в руки и…» Что именно должен был сделать Пак, наконец-то начав мыслить здраво, либидо так и не успело сообщить: развязанный шнурок наконец-то сыграл свою роковую и прямо-таки трагическую роль. Чанёль споткнулся и, запнувшись о валяющуюся на его пути большую ветку, с оглушительным грохотом упал на землю. Ногой он задел растущую неподалеку сосну. - Кажется, я вижу лесную фею, - блаженно протянул Пак, глядя вверх расфокусированным взглядом. – Она летит ко мне, такая шершавая и бугристая. Увы, в это самое время лесная фея самозабвенно целовалась, лежа в компании другого китайского идиота на начисто разрушенном муравейнике. Прямо на темечко слегка контуженного Пака летели сбитые от удара шишки, твердо намеревающиеся закончить то, что ранее не удалось сделать шнурку. - Ой, - многозначительно сказал Чанёль после того, как первая шишка врезалась ему в лоб, и благоразумно отключился, даже не подозревая, что именно в глубоком обмороке он наконец-то познает великую истину. Шишки мирно валялись на земле рядом с Паком. Коричневые, шершавые и приятно пахнущие.