Ожившие

      Со всеми этими трубками, проводами, стерильной обстановкой вокруг, белыми простынями и пищащей аппаратурой он выглядел ужасно выглядел так, словно спал. Словно не у него травмы, несовместимые с жизнью. Словно не у него глаза не открывались больше месяца. Словно не у него проблемы на работе. Словно не у него мешанина была в мыслях. Словно не он разбил собственную голову о чужую машину.       И трубки, и писк, и много трубок, и больше ничего, и жужжание ламп над головой, и редкое мигание одной, и запах, запах чёртовых жидкостей, больничных халатов, лекарств с налётом пластика и сквозняком из приоткрытого окна. Глаза не двигаются, он даже снов не видит, иначе бы веки выдали движение зрачков — у него абсолютная пустота в сознании и отсутствие в пространстве.       Стук капли о большое количество воды в пакетике, вентиляция лёгких — вместо свободного ветра в ушах, — в писке приборов измерялась жизнь.       Прогнозы такие, когда не хотят, чтобы родственная душа человека умерла от остановки сердца и разрыва внутренностей у них на глазах — состояние тяжёлое стабильное, у него есть некие шансы выбраться. Ха. Ха-ха. Так бесстыже могли врать только врачи, прямо в лицо, прямо в глаза и с лёгкой улыбкой на лице, которая призвана успокоить и расположить к себе, чтобы уговорить тебя записаться на приём к психологу. Ха. Ха-ха.       Вороны исчезали, вороны не двигались и не подавали знаков, не сбивались в стаю и отдалились от моря, не кричали и не смотрели своими бездонными пугающими и оберегающими глазами. Без шороха перьев, без свиста воздуха в ушах, без гарканья, без невозможности вздохнуть от ощущения свободы. Тихо. Потому слишком заметно. Исчезали под кожей, растворялись — нет, чёрный не мог раствориться на белом, нет, только не так, пожалуйста, нет, молю вас, не надо так, — умирая.       За что?       Потому что ничего не могло быть слишком хорошо?       Потому что они жили слишком счастливо среди всех?       Потому что так было всегда?       Суга выучил, что означал каждый показатель и за что отвечал каждый проводок на теле его родственной души. Электроды на грудной клетке, пять проводов — частота сердечных сокращений и эта ломанная линия, 55 ударов в минуту. Норма от 60 до 90, но такая частота бывает у спортсменов. Суга, когда узнал, усмехнулся. Спорт бросили вроде, а всё по-прежнему спортсмены. Длинный маленький провод от начала руки — температура тела. Прищепка на кончике пальца с проводом — насыщение крови кислородом, 89% при норме 96. Суга вообще много чего узнал за этот месяц — много отвратительного, по-своему интересного, тяжёлого или нелепого. В больнице много что можно узнать.       Вороны исчезали.       Дайчи больше не очнётся.       Коуши брал руку, к которой было меньше прикреплено проводов, и тёр костяшки — немного побледневшая и смотрящаяся ужасно со смуглым цветом кожа, холодная, неживая. Мужчина молился всем богам, целовал руки родственной душе, разговаривал с ним, не обращал внимание на всё вокруг, молился, разговаривал, целовал. Знал.       Вороны исчезали.       Дайчи больше не очнётся.       И сдавливало сердце, глубже сердца что-то, и голова болела от отчаяния, и вздохнуть не получалось от этого осознания, и улыбка потрескавшаяся на лице, такая отвратная, и глаза абсолютно пустые.       Ещё мужчина знал, что это Дайчи бы возненавидел. А ещё знал, что Савамура не хотел бы видеть смерть своего любимого, не хотел бы за этим наблюдать или в миг осознать, затем жить с этим. Он бы не выжил. (В идеале они действительно должны были умереть вместе в один день, чтобы потом не мучиться в мыслях и не страдать бессмысленным существованием, потому что родственная душа и её счастье — смысл всего тебя.) Ему и не нравилось всё искусственное, он бы не хотел, чтобы за него дышала машина, и питаться через трубочку в вене. Он бы хотел умереть спокойно и быстро — такой характер был у Савамуры, ничего не поделать.       Коуши эгоист. Он хотел счастливой жизни, хотел хорошую работу, хотел детей, пусть даже не родных. Они собирали бумаги на усыновление. Они купили отличный дом. Они имели счастливую жизнь. У них был хороший заработок. Мужчина удовлетворял те желания, которые имели смысл только сейчас и только на данный момент. Он никогда бы не подумал, что его Дайчи не любил свою новую работу и не хотел уходить из спорта, точнее, что это пытался от него скрыть. Что мог пропасть в своих мыслях и не заметить машину. Суга не из тех, кто будет улыбаться ради кого-то после их смерти, но из тех, кто уважает чужие решения по поводу их жизни.       Дайчи, вроде, не из тех, кто сбегает от реальных проблем. Дайчи из тех, кто берёт на себя всю ответственность и боится сделать неверный фатальный шаг. Боится и не делает. Обычно так, да. Поэтому за ним как за каменной стеной, как ощущать твёрдую землю под ногами, как иметь опору, насколько бы плохо тебе не было.       У Савамуры руки обычно тёплые и так хорошо переплетать пальцы и сжимать, смотря на чистое небо. И улыбка тёплая. Он стойкий такой, живой и... не в проводах, могущий дышать, движущийся, не с закрытым глазами, с горячими губами, с горящими глазами, с чистым сознанием.       Вороны исчезали.       Дайчи больше не очнётся.       Суга отпустил холодную руку и положил обратно на койку. Незачем их ещё больше мучить, разрывать медленно общую душу. Мужчина уже немного умер, когда его родственная душа потеряла связь с ним. Умрёт ещё немного, когда через несколько минут подпишет бумаги об отключении данного пациента от аппарата жизнеобеспечения. Чтобы последний месяц стёрся из памяти, чтобы остались самые лучшие воспоминания, чтобы не ощущать беспомощность и обречённость в каждой секунде.       Неважно, как он посмотрит в глаза родителям Дайчи — взял ручку и прочёл документ на планшете. Неважно, как он будет общаться со всеми их знакомыми — поставил размашистую подпись. Неважно, что придётся ходить на могилу — игнорировал слова врача о обязательной консультации психолога. Неважно, что дальше надо жить — аппараты воют о смерти тела, к которому подключены. Неважно, что дальше — вороны исчезли, Дайчи умер, а Суга всегда вместе с ним.

***

      — Суга, тебе опять кошмар приснился? Боже, да здесь я, успокойся, пожалуйста, всё хорошо, всё в порядке, вот так, — и знакомые, такие родные руки стискивают плечи в жесте надёжной защиты от всего злого и чёрного.       Суга воет.