***
Она не плакала, хотя очень хотела. Казалось, вот-вот глаза намокнут, и вся та буря чувств, сдавливаемая целых два года, наконец рванет, но этот момент так и не настал. Ода не знала, почему ничего не получалось, не знала, почему объятия приемного отца были настолько успокаивающими, хотя сейчас её искренним желанием было избить его до полуобморочного состояния, связать и закинуть в подвалы башни, чтобы тот не смел сбежать. — Табиус знает? — тихо, еле слышно спросил эльф, осторожно укачивая в своих объятиях девушку. — Нет, я сбежала, — так же тихо ответила она, чувствуя, что вполне может заснуть прямо так, если он не перестанет. — Хватит, отпусти… Ауашер отступил и, убедившись, что Ода больше не собирается разреветься или кинуться в драку, присел к дереву рядом с потрепанной гитарой. — Почему он не должен был знать? — Потому что я ему больше не верю. Ода поспешила привязать коня к дереву, так как тот ушел уже на другую сторону небольшой поляны и уже решил пересечь кусты. — Вы всегда ссоритесь, но он должен был знать, что ты уходишь. В конце концов, он твой ребенок, как и я. Мужчина слабо, едва заметно улыбнулся. Конечно же, Табиус был его сыном, и куда дольше Оды. Он знал того воришку с рынка Ваторы. Знал юного странника, но не знал старца в башне. Хотя долгое время думал, что знал. — Ода, ты когда-нибудь разговаривала с ним по душам? Девушка ответила не сразу. — Было дело, — неуверенно ответила она спустя мгновение. — И о чем вы говорили? — О многом. Ауашер вновь улыбнулся, но в его улыбке не было ничего, словно уголки губ дернулись сами по себе. — Вы говорили о смерти. О твоей смерти. Ничего другого с тобой он обсуждать бы не стал, — все так же сухо улыбаясь, он продолжил: — Я люблю и уважаю Табиуса, но не понимаю его. Никогда не понимал, как никто из людей не сможет понять меня, вот только я стараюсь не мешать другим думать иначе. Ода напряглась. Её гибель была действительно одной из тем их редких разговоров. Смерть и долг. — Я как-то рассказывал тебе, что поймал его на воровстве, а он поймал меня на том же самом. Просто протянул свою костлявую ручонку к шее, и показалось, что не мальчик прикоснулся, а бездна. Такая черная, бездонная, но с тонким лучом света. Света… — эльф болезненно усмехнулся, но, заметив, встревоженный взгляд дочери, выпрямился. Он должен держать себя в руках до последнего. — Его комната очень похожа на бездну, да? И только одно маленькое окно под потолком, всего на несколько минут пропускающее прямые солнечные лучи. — У всех свои странности, Ауашер. Табиус любит уединение и… свой стул под этим окном. Не более того. Эльф надолго замолчал. Он сидел, нервно переводя взгляд по глади травы, кривым, неестественно изогнутым ветвям дуба, и пытался найти верные слова. — Какое солнце было у твоего клана? — В смысле, какое? — от неожиданного вопроса, девушка даже вздрогнула, машинально прижимая сжатый кулак к груди, где под одеждой скрывался символ солнца. — Утро, день, закат? Ода отняла от груди руку. — День. Солнце клана Кьун всегда сияет над кронами двуречного леса. — Окно у него под самым потолком. Как раз для прошедшего зенит Солнца. — Я не понимаю… — О нет, ты все прекрасно понимаешь, — сказал эльф, дергая одну из струн гитары. — Поняла ещё в тот раз, когда выяснилось, что ты будешь служить ни с кем иным, как с Табиусом. Сводным братом, Ода. Разве ваш орден не держит членов семьи как минимум в разных странах? — Он не мог повлиять на Волю. Никто не может, — сказала она. — Я совершила ошибку и поплатилась за неё всем, что у меня было. И я должна служить Ордену до последнего за то, что он дал мне шанс. То, что мне позволили провести остатки жизни с родным человеком — милосердие. — А что у тебя, собственно, было? — он вновь дернул струну. — Гнилая квартира в Ваторе? Взрывной характер? Ах да, ещё черноглазый любовник и торговец временем по совместительству. — Не зарекайся, — прошипела Ода, сжимая кулаки. — У меня была цель и были друзья, но та битва смыла целый квартал вместе с теми, кого я знала. А ты, как настоящий отец, вдобавок высосал из меня десятки лет, стоило мне воскреснуть! Повисло молчание. Только легкие поры ветра волновали гитарные струны с листвой. — Именно поэтому я ухожу домой, — наконец подал голос Ауашер. — Интересно, почему сейчас, а не тогда? Совесть не позволила? — Верно. Я искал способ все исправить. Ты даже не представляешь, сколько времени я влил в твоё тело. Девушка оробела. — Что? — Да, ты почти не помолодела внешне. Я следил за этим, но дело в том, что проблема не в украденном времени, — он вынул из кармана небольшой, сложенный втрое листок. — Мне как эльфу стоило это заметить сразу, но я самый отвратительный прорицатель, какой только мог существовать. Эльфы, они… по своей природе чувствуют такое, но не я. Стражница судорожно вздохнула. Она почти не дышала, пока Ауашер распинался, пытаясь объяснить, что он делал для неё все эти два года, и ещё сотню раз повторял, какой он неудачник. Ода слушала настолько внимательно, что в определенный момент поняла, что не разбирает смысла слов. Значения начали путаться, и даже её собственное имя как-то исчезло из памяти. Ауашер встряхнул её за плечи. — Это одиночество. В тебе в самом буквальном смысле дыра, которая никогда не затянется, чтобы ты не делала. Так случается со всеми, кого покидает Воля. Это нельзя изменить, потому что она была твоим стержнем с самой юности, возможно, когда я нашел тебя в приюте, то ты уже была одержима. Даже если Воля жила в тебе год, то её исчезновение оставит свой след, а у тебя сколько? Больше двадцати лет, Ода! — Так… что это значит? — Это значит то, что ты не умираешь. Я вернул всё, что украл у тебя, и сейчас хочу, чтобы ты перестала загонять себя в эту проклятую башню. Ты человек леса, такой, как ты, не место в душных каменных залах рядом со стариком. Она дернула плечом, стряхивая руки отца. — Табиус — мой брат, я не могу его оставить! Не сейчас, когда он… — Что, умирает? — фыркнул эльф. — Вот чем он тебе мозги все это время промывал? Жалость — лучшее оружие. Раньше ты бы на такое не клюнула. Ода вспыхнула. — Что за чушь! Я всегда заботилась о своей семье и никогда не брошу вас, что бы ни случилось. Он хочет, чтобы я скрасила его смерть, и так оно и будет. Ауашер с сожалением оглянул дочь. Ему следовало раньше, намного раньше поговорить с ней. Нет, ему следовало бы следить за сыном, в уме которого безумия не меньше, чем в его. — Ода, я тоже люблю свою семью. За каждого из вас я готов отдать жизнь, и не только свою. Именно по этой причине Табиусу уже под сто с лишним лет. — Что? Эльф развернул листок, что некоторое время назад вынул из кармана. Он протянул его дочери. Это было письмо. Совсем короткое, состоявшее практически из одних извинений и мольбы. Мольбы дать время. Ода опустила глаза, но подписи не обнаружила. Обратная сторона тоже была пуста, но, как бы ни было паршиво — она знала этот витиеватый подчерк. — Это Табиус, если ты боишься спросить, — сказал эльф, забирая письмо и пряча его в карманах накидки. — Его принесли ещё утром. Наемник из башни обыскал весь город, чтобы найти меня и передать лично из рук в руки. Ода не знала, как реагировать. Страх и трепет, что терзали её весь путь, вдруг исчезли, развеялись на ветру, затерялись меж строчек мольбы и унижения брата. Ей казалось, что на этот раз семья будет спасена, но существа, что её окружали, никогда не испытывали той трепетной любви, которой была подвержена она. Ода плохо помнила своих настоящих родителей, но в памяти было устойчивое видение благородства и жертвенной любви к близким. Именно эти чувства она вновь вынула из себя, когда внезапная смерть оказалась началом нового пути. Но теперь она поняла, что не умеет любить, как и никто в её новой фальшивой семье. — Ты ему не ответил? — Мой ответ — это ты, — сказал эльф, пристально смотря на дочь. — Да, конечно, — согласилась она. — Теперь я понимаю, что значили те разговоры… — О чем ты? Ода криво улыбнулась. — Знаешь, почему я нашла гончих? Это Табиус сказал, где они устроили привал. Прибежал весь измятый, в грязи… — она прикрыла глаза, вспоминая ту сцену. — Сказал, что возвращался с заказа с каким-то торговцем, и на них напали. Он сбежал, а второго схватили гончие. Просил помочь ему, спасти торговца. — Так они не тебя схватили? Ты всегда говорила именно так. — Говорила, потому что Табиус винил себя, а я этого не хотела, — призналась Ода, стягивая с рук перчатки. — Так вот. Когда я нашла гончих, то первым дело начала торговаться, но они только недоуменно смотрели на меня, а потом и вовсе откровенно смеялись над моими попытками, пока кто-то из них не пошутил, — она резко замолчала. — Дай угадаю: «А если бы и знали, то тебе не сказали бы». Как-то так? Ода слабо кивнула, словно не была уверена, была ли то шутка или она сама придумала себе повод. Время и горе сильно окрашивают воспоминания, стирая детали и слова. — В любом случае, это я напала на них. А как это закончилось, ты и сам знаешь. Ауашер кивнул, но уже через мгновение нахмурился. — Дамбу снесли, чтобы никто не узнал о сражении, но кто из вас? — Это не я! — Конечно же, не ты, — усмехнулся эльф. — Ты была мертва. Я хочу сказать, что это ведь мог сделать Табиус, разве нет? Ода побледнела, хотя казалось, что более бледного оттенка, чем её кожа, быть просто не может. — Он… он ведь не мог… Целый квартал… Но Ауашер знал, что мог. Если бы об этом узнали Каратели, то дело закончилось бы самой настоящей казнью без единого намека на возрождение. Взглянув на дочь, эльф вздохнул. Похоже, своё возвращение домой придется ненадолго отложить.***
Тимьян шел предельно тихо, насколько это вообще было возможно на скрипучих дорожках, посыпанных гравием. Задевая листву или наступая на маленькие, но невероятно громко хрустящие веточки, гончий мысленно ругался и поражался, как торговец все ещё его не заметил. Он даже не приостановился, чтобы оглянуться, а ведь вполне мог пусть и не услышать, но ощутить чужое присутствие. Но, к огромному везению Тимьяна, ничего из этого не произошло, и он спокойно шел за мужчиной, уже свыкшись с мыслью, что тот когда-то был мертв. «Среди них есть маги, а значит, и некроманты», — думал он, успокаивая своё бурное воображение и стараясь не фантазировать, что торговцы временем способны воскрешать человека целиком и полностью, а не только его плоть. Но потом тщательно выстроенное спокойствие вновь рухнуло. Теперь гончий увидел ещё одного внезапно воскресшего мертвеца. На этот раз нервы сдали, и он всё-таки нацепил маску, призывая фамильяра. Однако прежде чем вернуть нежить на своё законное место, мужчина решил ещё немного понаблюдать за торговцами. Сивис стоял к нему спиной, и Тимьян мог видеть только лицо мага. То, что он увидел, сползало тягучим, липким и холодным страхом вниз, скапливаясь где-то в желудке, вызывая тошноту. Он видел эмоции, живые и неподдельные эмоции, на которые просто нежить не была способна. Он видел, что губы мага шевелились, но из-за порывов ветра слова расслышать не удавалось. На речь нежить тоже не была способна. Последним ударом для Тимьяна стала кровь, слабо сочившаяся из виска торговца и стекающая маленькими каплями по скуле. И в этот момент он понял, что ему нужна сбежавшая, но хотя бы живая Ода. Только она могла ему объяснить, а захочет она этого или нет — вопрос уже другой. Его Тимьян решил оставить на потом. Медленно отступив назад, гончий помчался глубже в парк, на ходу протягивая псу монету с запахом стражницы. В отличие от него, пес быстро взял след и, игнорируя все преграды из зарослей, ринулся напролом в одном ему известном направлении. Тимьян бежал за ним, на ходу надевая снятое снаряжение. Времени размышлять не было, но гончий все же ловил себя на непреодолимом желании поскорее покончить с этой игрой и стать свободным, как и все серые граждане.