Не стану отдыха искать от странствий

нынче это модно: гляди, читай, в книгах выживает один из ста, на могилы сотни придет один, ты остался жив? так вставай, иди. Wolfox Роды прошли примерно так, как Джоан и ожидала: с ее-то опытом нанесения себе разнообразных травм нечего было пугаться. Правда, под конец она уже не знала, что же все-таки больнее: рана в плечо, которая вывела ее из строя, или это... унизительное гадство. Бардак, в который втянул ее Шерлок, с самого начала. Она злилась на него безобразно все это время, но почему-то никак не получалось ругать; не могла вспомнить, почему. Медсестра все время вытирала ей пот со лба и говорила ей, какая она умница, и еще почему-то в палате оказалась Молли. Джоан не помнила, то ли эта тихая мышка сама как-то просочилась, то ли Джоан попросила, чтобы она тут была — в голове как-то все смешалось. — Хорошо держитесь! — сказал ей подошедший врач. — Уверены, что это ваш первый? — Я уже ни в чем не уверена, — сквозь зубы ответила Джоан. Доктор почему-то рассмеялся. Если бы она начала галлюцинировать о взрывах в пустыне и винтовке у себя в руках (или, как она втайне боялась, о том, что ее поймали талибы и насилуют) — он бы так не веселился. К счастью, обошлось. Боль была, может, и такой же силы, как в плече, но совсем другая: так зубная боль не похожа на, допустим, артрит. Да и страха, растерянности не было: Джоан более-менее знала, что с ней происходит и почему. Потому что она умудрилась связаться с этим психом Шерлоком Холмсом. Причина всех причин, основа основ. Черт возьми, он давно умер, почему ей до сих пор кажется, что в ее жизни нет и не было ничего кроме?! А потом ей сказали — «ну вот и все, дорогая, последний рывок!» «Наверное, еще не родилась, раз так, — подумала смутно Джоан и напряглась, но тут послышался детский плач. — Откуда тут ребенок?! Он же должен быть внутри!» И тут же до нее дошло, через всю боль в растянутых сверх своего предела тканях, что на сей раз из нее выходит уже что-то другое, отнюдь не человеческое тело. «Плацента», — поняла она и отключилась на пару секунд. Пришла в себя, когда ей в руки стали совать что-то теплое, шевелящееся окровавленное, завернутое в полотенце. — Здоровенькая девочка, что надо, — сказала медсестра. — Шесть с половиной фунтов. Берите, мамочка. — Не надо, у меня руки не держат, — сказала она и отвернулась к стенке, испытывая странную пустоту, облегчение и невероятную, зашкаливающую усталость. Вот. Дело сделано. Теперь, как бы то ни было, выживание Шеннон не зависит от нее целиком и полностью. Конечно, когда девочку дали ей покормить, Джоан послушно поднесла ее к груди, и придержала, как надо, и с удивлением смотрела, как ребенок сосет. Ей то ли с облегчением, то ли с горечью подумалось, что уже почти год как никто не касался ее груди и, кто знает, сколько еще лет не коснется. Особенных эмоций ребенок у нее не вызывал. Маленькое неуклюжее личико, вытянутая голова, редкие волосики топорщатся, глазки расфокусированные... и вообще сырой какой-то младенец, недопеченный. Как будто по нормальному ребенку прошлись шкуркой. Маленькая. Господи, какая же маленькая. Беззащитная. Ее. Своя, родная. Шерлока. Их с Шерлоком крошечное существо. Страшненькое до того, что у Джоан неожиданно слезы навернулись на глаза. Наверное, Шеннон унаследовала ее внешность. Или, что хуже, гаррину. Ребенок Шерлока просто не может быть настолько уродлив, правда же? Шеннон тоже придется в школе играть в регби, и отправиться туда, где стреляют, потому что она так же не впишется, и не будет знать, что делать со своей жизнью... или хуже того, она станет стрелять от скуки в стены. Господи, как Джоан только пошла на это? Как она могла привести в мир существо с такими генами?! — Прости, — шептала Джоан, чувствуя, как горячие слезы стекают у нее по щекам и как глаза отчаянно саднят, и что из носа тоже течет и не обращая внимание на медсестру, которая сноровисто промокнула ей лицо салфеткой. — Прости, я не подведу тебя, несмотря ни на что. Ты самая лучшая. Самая-самая... Я все для тебя сделаю. Джоан не верила самой себе, когда она говорила, и что-то сжималось у нее в груди, вместе с болью, равнодушием и усталостью. Стремление защитить, успокоить, накормить — все это было, и все это казалось чем-то совершенно невозможным, не отсюда. — Да, она самая лучшая, — тихим, удивленным голосом сказала Молли. Джоан только сейчас сообразила, что Молли все еще тут, в голубой хирургической накидке, стоит и не знает, куда ей девать руки. Кстати, о руках. На левом запястье у Молли покраснение, синяки будут. — Ты еще не уехала? — спросила Джоан и сама удивилась, как грубо звучит ее голос, когда она не шепчет. — Еще десяти нет, — улыбнулась Молли. — Утра? — Джоан нахмурилась. — Вечера. Еще вечер. Потом как-то сразу все ушли, пропали, и свет погасили, а медсестра положила Шеннон в кроватку тут же, в палате, и стало можно просто лежать, пытаясь разобрать в темноте сонное дыхание дочери. «Я мать, — подумала Джоан. — Я не справлюсь». И заснула, как в бездонный колодец ухнула. На следующий день Джоан чувствовала себе отвратительно. Мысли шевелились в голове вяло, точно водоросли в стоячем пруду; по большей части не шевелились вовсе. У нее по-прежнему болели глаза, текло из носа, она начинала плакать от каждого пустяка — даже если слышала, как в коридоре кто-то с кем-то весело здоровается. Еще было какое-то ощущение катастрофы, антикульминации: словно бы над ней пронеслась буря и улетела дальше, а она осталась на обломках, разбитая, но солнце не выглянуло — зарядил длинный холодный дождь. Большую часть дня она провела, скорчившись на краю кровати и положив Шеннон так, чтобы она занимала большую часть матраса. Джоан казалось, что иначе она пропустит, когда та захочет есть, или не заметит, как девочка нечаянно задушится одеяльцем, или... в общем, тысячи вещей. К ней явился Майкрофт, почему-то вместе с Молли, но Джоан не дала ему подержать Шеннон. Она и Молли не дала ее подержать. Джоан не помнила, о чем они говорили. Чего-то Майкрофт от нее хотел, черт ее знает; чуть ли не фамилию «Холмс» пытался девочке дать. Но Джоан сразу ему сказала, что она никому не позволит заявить права на этого ребенка, а меньше всего ему, и он сразу после этого ушел. Джоан не понравилось, как он смотрел на Шеннон. Как будто заранее прикидывал, чем она сможет пригодиться ему через двадцать лет. Майкрофт предал Шерлока... Ей и Молли не нравилась, но Молли была меньшим злом. Больше всего ей хотелось вернуться на Бейкер-стрит, но лечащий врач заявил, что стоит пронаблюдаться еще пару дней, и у Джоан не было сил спорить. Через эти самые пару дней ей сказали, что ее состояние «внушает некоторые опасения», потому что, очевидно, она поступила в больницу с недолеченной вирусной инфекцией, которая усилилась на фоне ослабления организма («Ну нет уж, — пробормотала Джоан на это, — наверняка вторичка!»; врач недовольно поежился под ее взглядом, но Джоан не продолжила и не пригрозила иском). И что Шеннон нужно перевести в отдельный бокс, чтобы она не заразилась, и кормить другим молоком. Джоан чуть было не устроила им битву при Сангине, но потом подействовало успокоительное, и ей стало все равно. Впервые это произошло как раз в госпитале, в первую или вторую ночь болезни. Температура спала, можно было дышать, и Джоан лежала, наслаждаясь внезапным покоем и тем, что между ног перестала наконец-то пульсировать тупая, ноющая боль. В голове было пусто; Шеннон лежала где-то отдельно, и Джоан иногда забывала, что ее тут нет, а иногда забывала вообще, что Шеннон есть на свете, что было неожиданно хорошо. Ведь если Шеннон не родилась, Шерлок еще жив, и она просто отлеживается в больнице, потому что кто-то опять пырнул ее ножом, как в том деле с тремя Гарридебами... Потом, конечно, будет Мориарти, и Бартс, и Молли принесет скальпели, но все это случится позже. Можно просто спать и наслаждаться этим удивительным чувством. Да, конечно, Шерлок жив, и он даже пришел ее навестить; в тот раз приходил, она хорошо это помнила; пришел, и неловко молчал почти все время, потому что у нее было легкое сотрясение, она спала под седативными и не знала, о чем с ним говорить. Вот и сейчас — он также стоит там, у окна, темный силуэт в полосках зеленого фонарного света от раскрытых жалюзи. Стоит, как, бывало, стоял со скрипкой, и не смотрит на нее — смотрит в окно. А в руках у него... Нет, это не Шеннон у него на руках, у него не может быть Шеннон, Шеннон будет позже, потом... — Шер... — начала Джоан, и не смогла выговорить имя целиком, запнулась. Шерлок обернулся. Двигался он неслышно, и свет от фонарей на него не падал: темное на темном. В руках он держал не ребенка, просто сгусток темноты. Пальто, наверное, или куртка. Может быть, скрипка. — Спи, Джоан, — тихо проговорил он, и Джоан послушно откинулась головой на подушку. И почти тут же снова села на кровати — точнее, попыталась сесть, но мышцы почти не слушались. Голос Шерлока прозвучал! Он звучал по-настоящему, он был тут, в комнате, даже отразился от окна немного! Ей не показалось, это случилось по правде! Она села на кровати, даже подползла немного вперед. Нет: теперь угол у окна был виден совершенно ясно, несмотря на темноту, и никого там не было. С самого начала не было. Дверь тоже оказалась закрыта, и Джоан даже слышала, как в коридоре уборщик шаркает шваброй. Никто сюда не пробирался под покровом ночи. Но голос Шерлока все еще отзывался у нее в ушах. «Спи, Джоан». Он редко говорил с ней так мягко... Бессильная, она легла снова — и да, разумеется, зарыдала. Как будто при нынешнем гормональном фоне можно было ожидать чего-то иного. Потом Шерлок ей еще снился, но никогда так ярко, как в первый раз. Она всегда знала, что это сон, хотя бы потому, что во сне Шерлок все время умирал; однажды даже пока они занимались любовью: каждый раз, когда он входил в нее, тело Джоан отзывалось болью, потому что при каждом толчке он был немного мертвее. Она проснулась болезненно возбужденная и молча смотрела в потолок палаты, гадая, что будет делать Шеннон с сумасшедшей матерью. Ей, конечно, говорили, что это относительно нормально, что после родов такое бывает, особенно на фоне депрессии или, как у нее, ПТСР. От этого легче не становилось. И еще ей начало казаться, что Шерлок наблюдает за ней по ночам и что он чем-то крайне недоволен. Она боролась с этим чувством, как могла, но ничего не помогало. Правда, она научилась его маскировать: говорила с врачами нормально, не кидалась к Шеннон, как умалишенная. Когда же ее выписали и она вернулась в квартиру на Бейкер-стрит, ощущение стало просто невыносимым. Первые полдня Джоан просто бродила по комнатам, проверяя все углы и надевая на ручки комода «детские» колпачки — неизвестно зачем, Шеннон еще долго не начнет ползать. Готовить сил не было, но слава богу, миссис Хадсон принесла куриный бульон. Вечером она включила телевизор на полную громкость, чтобы заглушить неслышный шепот — он шел, кажется, из зеркала. Нужно было что-то делать. Джоан знала, что. На второй день после выписки она собралась, укутала Шеннон потеплее, поместила ее в слинг и поехала на кладбище. Дороговато, на такси в оба конца; одна бы она добиралась на метро. Но ничего не поделаешь. Этот день в конце февраля выдался солнечным и совершенно весенним; снег уже повсюду по большей части стаял, молодая трава выглядела свежей и бодрой. Джоан, однако, было не по себе, когда она под теплым синим небом шла между старых могил к знакомому черному камню с золотыми буквами. Это все так походило на тот июльский день, когда она стояла тут семь месяцев назад... Только на этот раз с ней был ребенок. Даже куртка та же самая: черная, с кожаными нашлепками. Только теперь Джоан была еще в перчатках и свитере: день все-таки оказался холоднее, а руки у нее мерзли. И джинсы другие: на размер больше. Волосы теперь отрасли. Ну и конечно, слинга и сумки с необходимым для младенца инвентарем у нее при себе не было. — Вот, — сказала она так же хрипло, как тогда, и голос у нее так же сорвался. — Твоя дочь. Я не прячу ее от тебя. Я... привезла. Черт, это прозвучало еще более глупо, чем в тот раз, когда она просила его быть живым. Внезапно ее пронзило острое, ледяное, освежающее чувство: все, что осталось от Шерлока, лежит в нескольких футах под землей, прямо под ее ногами. Там все. И его улыбка, и его волосы, и его запах, и его длинные пальцы, и его острые, по-мальчишески смешные колени, и ямочки на щеках. А здесь, наверху, его нет. И не будет. Никакого шепота, никаких голосов. И ему уже совершенно пофиг, привезла она или не привезла сюда Шеннон. Он даже не знал о ее существовании. И никогда не узнает. Она тотчас почувствовала себя именно тем, кем и была: старой сентиментальной дурой, которая зачем-то вытащила крошечного ребенка зимой на улицу по совершенно идиотской причине. И конечно, стоило тут же развернуться и пойти прочь, но вместо этого Джоан села прямо на землю, прижала дочь к груди и замерла, вдыхая запах хвои и сырой земли. К счастью, на свежем воздухе Шеннон спала смирно. «Подождите, мамаша, — говорили ей на курсах матерей, — первые три месяца — это, считай, отпуск после беременности. Вот потом она вам задаст!» — Я не сошла с ума, — сказала Джоан вслух. — Я просто сделала глупость. Но ничего страшного. Сейчас мы встанем и пойдем назад. Я тебя, Шеннон, попозже с отцом познакомлю. Когда ты подрастешь и сможешь сама сюда прийти. Если захочешь. А ты можешь не захотеть — ты же его дочь, в конце концов. Хорошо? — Думаю, это совершенно правильное решение, доктор Уотсон, — услышала она сверху знакомый голос. — Кроме того, согласен: ваше душевное здоровье, как всегда, несокрушимо, а нервное состояние, думаю, придет в норму в течение нескольких месяцев. Быстрее, если вы согласитесь принять помощь. Джоан скосила глаза. — Вы в этих ботинках по кладбищу шли? — удивленно спросила она, вспомнив нерасчищенные дорожки. — Хорошая обувь не так уязвима, как вы думаете, — просто ответил Майкрофт Холмс. — Разрешите? — и он протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Джоан ее приняла. *** Первые несколько недель после беременности у Джоан никак не проходило чувство, будто она собирает по берегу обломки кораблекрушения. Было странно вновь ощущать себя одним человеком. С таким трудом найденное эмоциональное равновесие последних месяцев испарилось, как не бывало. Вернулись кошмары. Не такие яркие, как раньше; теперь они звучали слабыми отголосками и не доходили до логического конца, но этого было достаточно, чтобы Джоан начала опасаться полного рецидива. Над макушкой вновь повис призрак хромоты, который был тем неприятнее, что даже со слингом трудновато управляться одной рукой, когда вторая нужна под трость. Жизнь с маленьким ребенком оказалась проще и труднее, чем Джоан предполагала. Проще — потому что, во всяком случае, в квартире было еще одно живое существо, о котором требовалось заботиться и нужды которого всегда шли вперед ее собственных. Это означало, что Джоан некогда было жалеть себя; что у нее не возникало искушения напиться, или пойти в казино, или достать уже из ящика стола пистолет и покончить с этим раз и навсегда. То есть нет, не то чтобы совсем не возникало, но теперь она точно знала, что ничего такого не сделает. Не как при беременности; ощущение было иное. Во время беременности она почти не была собой; теперь Джоан стала прежней (или почти прежней), но появился предохранитель. А сложнее... Джоан не сразу поняла причину. Может быть, она бы не поняла ее совсем, если бы не, как ни странно, Майкрофт. Он пришел когда Шеннон в очередной раз расхныкалась на ночь глядя, и Джоан, достав ее из кроватки, принялась утешать ее и разговаривать с ней в духе всех матерей от начала человеческой истории: «А что у Шеннон болит? Животик у нас не болит, ручки у нас не болят, ножки у нас не болят, здоровенькие мы... И зубки у нас не режутся, месяцев нам еще мало для этого... Так может, мы успокоимся немножко и дадим маме поспать? Мама так устала...» Расхаживая с Шеннон на руках туда-сюда по очищенной от мусора и сомнительных фотографий гостиной, она не могла не думать: вот сейчас Шерлок наверняка прервал бы едким замечанием. Мол, обращение к ребенку во множественном числе и одновременная речь о себе в третьем лице заставляют его испытывать серьезные сомнения в ее психическом здоровье. А Джоан ответила бы, что все равно с ребенком никто не говорит, кроме нее самой, так как же Шеннон научится называть ее «мамой»?.. Нет, стоп, если бы Шерлок был здесь, он бы, наверное, тоже говорил с Шеннон... И тут ее внимание привлекло легкое покашливание. Оно звучало так фальшиво, так по-шерлоковски, что Джоан, несмотря на свои недавние откровения на кладбище, обернулась к двери с захолонувшим сердцем. Но в дверях стоял всего лишь Майкрофт, и это означало, что Джоан, занятая дочерью, опять не услышала, как открывается дверь внизу. Или не обратила внимание. Черт возьми. Совсем расслабилась. Если бы было, с кем оставить Шеннон, чтобы снова ходить в тир... — Не думаю, что вам следует беспокоиться, доктор Уотсон, — заметил Майкрофт, — Сомневаюсь, что кто-то смог бы остаться в заблуждении относительно вашей материнской роли, меньше всего сама Шеннон. Джоан даже не стала спрашивать, как он вычислил, о чем она думала (тем более, что не совсем угадал). Должно быть, растерянный взгляд, каким она смотрела на дочь, был более-менее типичен для всех свежеиспеченных мамаш. — Я думала, у таких вещей нет срока годности, — устало сказала она вместо вопроса. — Простите? — кажется, даже Майкрофт не сразу понял. — Вы называли меня по имени. До смерти Шерлока, — Джоан произнесла самые значимые два слова очень четко, наказывая себя за минутное ожидание чуда. — Я всегда знала, что Холмсы не ищут легких путей, но двенадцать букв вместо четырех — немного чересчур, не находите? — Я думал, это более уместно в данной ситуации, — Майкрофт склонил голову набок тоже знакомым холмсовским жестом. — Что ж, Джоан, я очень рад. И это было ужасно несправедливо, что Джоан вдруг начала подмечать его сходство с братом только теперь. — Чаю? — спросила она, сглотнув. — Да, пожалуйста, — ответил Майкрофт. Они пили чай и обсуждали дела: Майкрофт, оказывается, приехал поставить ее в известность, что он и Агата включили Шеннон в свои завещания. — Очень любезно с вашей стороны, — сказала Джоан сухо. — Едва ли, — чуть качнул головой Майкрофт, отставляя чашку в сторону. — Шерлок был куда удачливей, чем я когда-либо могу надеяться стать, поэтому, по всей видимости, эта юная леди обречена оставаться единственным представителем следующего поколения нашего семейства. Нам, разумеется, необходимо было что-то сделать в знак признания этого факта... — Вы могли бы просто сказать, что рады племяннице, — мягко заметила Джоан. — А ваша мать рада внучке. Я бы поняла. — «Радость» — неподходящее слово, — натянуто улыбнулся Майкрофт. — Как вы сами имели возможность заметить. Кстати о мамуле. Не согласитесь приехать к ней в гости? — Я... — Джоан запнулась. — С удовольствием. Через пару недель. Шеннон еще такая маленькая... На том его визит был закончен. Джоан уловила странноватый взгляд в сторону девочки — почти как будто Майкрофт хотел попросить подержать ее, но промолчал. Один раз, еще в больнице, получив отказ, Майкрофт больше не заговаривал об этом.