magic - madness - heaven - sin

Тэхёну восемь лет и пять месяцев, когда родители перевозят его из Тэгу в мертвецки спокойный Кванджу. Тэхён мальчик веселый и жизнерадостный, порой даже слишком, слово «слишком» вообще хорошо ему подходит, но сам он - не подходит родителям, которые оставляют маленькую бурю, заточенную в сыне, на берегах заботливой бабушки. Тэхён не обижается – он ведь жизнерадостный мальчик, помните? – хотя бы потому, что это просто на каникулы, родители его любят, а он, к тому же, очень любит бабушку. В Тэхёне энергии на электростанцию и парочку генераторов. Ему незнакомо чувство самосохранения, нормы, такта, а вкус слова «умеренность», к которой призывает бабушка своим тихим, умеренным голосом, кажется горьким как ингаляторы. Он выбирает сладость неизведанных мест, футбола всем двором до темных сумерек и немытых яблок. Тэхёну восемь лет, пять месяцев и сорок три часа, двадцать из которых он проводит, рассеивая хаос во дворе... и неотрывно наблюдая за Чон Хосоком, мальчиком из дома напротив футбольной площадки. Может быть, ждет пока тот выйдет к ним (особенно после такого крутого тэхёнова гола, от которого визжала вся детвора), но Хосок - тонкий, красивый, уютный, слово котята в коробке рядом с бабушкиным сараем - все двадцать часов с небольшими перерывами на еду сидит на кушетке в углу крыльца, под тонким покрывальцем на коленях и огромной подушкой за спиной. Может быть, Тэхён ждет, что он хотя бы раз посмотрит на него. Но Хосок смотрит в книгу. Все время. И это ужасно бесит. Он не слышит «да это Хосок, он никогда не выходит», «оставь его, он зануда», когда решает познакомиться. И не понимает, почему не может воспользовался безотказным «я Тэхён, давай дружить», согретым яркой, обезоруживающей улыбкой, а когда тянется за репейным шариком и рогаткой, становится слишком поздно. Хосок поднимает голову с колючкой в волосах и под гогот всего двора смотрит – казалось бы, наконец-то, но у Хосока, оказывается, глаза безумно красивые, живые, словно свежая смола, Тэхён вязнет в них и двинуться не смеет. Лучше бы не смотрел. Но Хосок смотрит, и Тэхён под усталым разочарованием в чужом взгляде опускает руку с зажатой в ней рогаткой. Он чувствует себя неуютно, будто съел целую горсть репейных колючек, и неправильно, совсем неправильно, как если бы взял из маминого кармана деньги на газировку, или петардой снес половину планеты. И он готов разнести вторую половину, если это поможет загладить вину. Поэтому через два дня – что для терпения Тэхёна, похожего на горящий фитиль у динамита, чистейшее чудо – он появляется на крыльце дома Чон, тянет непривычно влажную ладошку и все-таки пробует: - Привет, я Ким Тэхён, давай дружить. Хосок поднимает взгляд по неожиданной траектории: смотрит сначала на другую руку недоверчиво, будто ищет в ней рогатку, затем на протянутую – недоуменно, и наконец в глаза. Взгляд его все еще броский, теплый. - Чон Хосок, - почти шепчет он, роняя взгляд обратно в книгу. Нет, нет, только не это. - Пойдем играть? - сразу вываливает Тэ свой главный козырь. Молчать сложно, потому что с Хосоком хочется гулять, бегать, искать клады, потому что сам Хосок кажется ужасно интересным и загадочным, как карта, с которой можно сутками ходить без устали. И таким же недоступным, как сундук, что она прячет. - Нет, спасибо. Тэхён мнется с ноги на ногу. - А можно я тут постою? - Не надо тут стоять, - голос его совсем равнодушный, лучше бы наорал за колючки... - Тогда посижу, - брякает Тэ и плюхается задом на пол у кушетки. Косит глазами в сторону, аж за веками сводит. И не только - Тэхён весь напряжен, будто боится, что его выкинут. Но Хосок фыркает и слегка качает головой. А Тэхён улыбается. Он ходит на чужое крыльцо каждый день после футбола вопреки разочарованным вздохам команды и под их же недоуменными взглядами сидит с Хосоком, пока того не зовут ужинать. Вывести его на разговор сложнее, чем расколупать устрицу зубочисткой. - Что читаешь? - Книгу. - Сегодня на чоновых коленях - желтая в мягком переплете; обложки меняются каждые два дня. Чтение Тэхён считает одним из видов пыток, наравне с поеданием супа с репой. - Интересно? Хосок выглядывает над корешком одними глазами. - Очень. - И опускает обратно. Тэхён пробует наудачу: - Почитаешь мне? Хосок фыркает - Киму этот звук кажется очень прикольным - и специально затягивает заунывным, нудным голосом. Но Тэхён слушает, а Хосок на второй странице забывается, и голос его начинает литься мягче, оборачиваясь вокруг Тэ вторым покрывальцем. Тэхён просит почитать и на следующий день. И на последующий. Пока Хосок, устав поглядывать с книги на Тэхёна, блаженно прикрывшего глаза, не закрывает книгу с хлопком. - Почему ты приходишь? - Ты мне читаешь. - Раньше я тебе не читал, а ты все равно приходил. - Может, я жду, пока тебе надоест и ты пойдешь со мной играть. - Хосок задыхается от негодования, но на Тэ ведь злиться невозможно, он светит шкодливой улыбкой на губах и в глазах под отросшей лохматой челкой, а потом хитро тянет "Так что там у Робинзона случилось?.." и побеждает. Хосока и его уверенность в том, что он слишком скучный, чтобы с ним дружить. Истинный вкус победы Тэхён чувствует, когда на следующий день видит Чона сидящим под тенью дерева у футбольной площадки. Играть тот отказывается, мяча побаивается, и Тэхён, отбегав половину матча, с потрясающе отыгранной обреченностью спотыкается, падает и идет под то самое дерево, "на скамейку запасных". Гораздо сложнее отыграть то, что, конечно же, он не специально это делает. Но ему верят и, едва не пища от восторга, Тэхён смотрит, как Хосок бежит домой, аккуратно перебирая бледными, лишенными солнца, ножками и, вернувшись с аптечкой, лечит ему ссадины и царапины. Хосок лечит его многие летние месяцы следующих лет. И ранит прекрасными, жаркими, словно солнце в июльском пике, улыбками. * Тэхёну одиннадцать и с каждым летом вкус победы все ярче. Хосок таскается за ним с показной измученностью, потому что "Нет, Тэтэ, я не полезу с тобой в заброшенный дом, там же призрак ведьмы живет", "Нет, я не поплыву через озеро", "Ты придурок, нет в том лесу никакого клада, только волки". Тэхён ведь вольный ветер в человеческом обличье, а Хосок - ужасный трусишка, домашний мальчик, под воротником пахнущий сладкими лепешками. Но. Они пробираются в лес, к солнечной полянке, до которой Тэ еще в прошлом году запомнил дорогу, а теперь видит, зачем запоминал: Хосок принимает дикую клубнику с его пыльных ладоней, жует до щемящего удовольствия; уголки век простреливает лучиками. А Тэхён смеется, счастливый больше, чем абсолютно, снимает кусочек листика с нижней губы и валит Хосока в мягкую траву. Они одного роста, но какая преграда Тэхёну - чужие тоненькие ручки? И он, сжимая их, наконец тронутые загаром до теплого, медового, щекочет Хосока, пока заливистый смех не разлетается бабочками между деревьев; обнимает бесхитростно, дышит печеной сладостью с воротника футболки и замирает, сжимая у себя под ребрами личное, маленькое солнышко незнакомых ему чувств, найденных вместо клада. Они не плывут через озеро, но Тэхён затаскивает Хосока в воду по грудь. Визг, смех, брызги - Хосок отпугивает задремавших лягушек своим "Я убью тебя, Тэтэ!", но почему-то поддается вопреки страху. Тэхён катает его на спине, обещает не бросить, пока душащая хватка на шее не переходит в мягкую на плечах. Хосок переступает рамки одну за другой и по берегу впервые позволяет себе ходить босиком, хотя ужасно боится жуков. Тэхён обещает защитить от каждого из них. Когда они лезут в брошенный дом, Хосок, как бы ни артачился, остается на стреме, пока куча мальчишек устраивает в давно пустующем помещении целый рейд. Тэхёну быстро надоедает - он и так не отличается большим терпением, а без Хосока вдвойне скучно - и он тащит того за руку в сад за домом. Хосок боится практически всего, призраков особенно, поэтому руку держит крепко, пока точно не убеждается, что никаких призраков тут нет. - Смотри, яблоки, - восхищенно вздыхает он, запрокинув голову. Тэхён смотрит на его обгоревший нос и лыбится: - Хочешь? - Да нет, я... Эй! Тэ! Ну хватит, куда полез! Но Тэхён уже стоит на первой ветке, взбирается на вторую - гораздо тоньше - под испуганные вздохи Хосока, которые с малейшим треском ветки становятся все острее. - Тэтэ, слезь, пожалуйста, я очень тебя прошу... - совсем тихо звучит внизу. Тэхён, чуть высунув язык от напряжения хватает самое красивое яблоко повыше и потихоньку сползает обратно. На первой ветке ложится, прижимаясь животом, чтобы удобнее спуститься, но... Хосок смотрит на него снизу полными слез глазами, терзая губы от страха. Видеть страх в его глазах оказывается сложнее, чем не видеть Хосока вообще. Лучше бы он никогда больше не смотрел вот так. Тэхён спрыгивает на землю, жмет мальчика к себе, тонкого и теплого, обещает, что больше не заставит плакать, что всегда будет защищать, что больше не сделает глупости... Но Хосок прячет покрасневший от слез нос в чужом плече - сделает ведь. Просто Тэхён такой: вольные ветры, ураганы и солнце, палящее ласково. А Хосок трусливый и прячется от всего. Только от Тэхёна не получилось. Домой они идут, съедая на двоих одно яблоко, самое вкусное в жизни. * Тэхёну пятнадцать. И он совершенно не управляем. Свое восьмое лето в глубоком пригороде Кванджу он проводит пробуя все, что становится доступным в его возрасте. Отрывается в простеньком клубе, что открылся в их захолустье, под одни и те же двенадцать песен, предварительно нахлеставшись у заднего входа дешевым алкоголем, который кто-то стащил у родителей; курит тайком (благо, нос бабули чует едва ли) все, чем поделятся ребята постарше, которых в его кругу общения все больше - и это не всегда табак. Ребята постарше в его кругу - не всегда мальчики, так что от девчонок у Тэхёна, смелого, красивого, давшего за последний год в рост, отбоя нет. Но максимум, что он может себе позволить, это шутливо шлепнуть по заднице в призывно короткой юбке. Адресуемые себе "почему?" подкрепляет обычным для этого возраста волнением - в компании его одногодок не девственников всего два. О другой вероятной причине Тэ думать не хочет. Причину эту (все еще вероятно) зовут Чон Хосок, и он не делал ничего экстремальнее того, чтобы готовиться к олимпиаде по математике не за три месяца, а за один. И сегодня не готовится вообще, только потому что кое-кто проболтался, что Богом стащил машину родителей, и пугал спящий район истошно орущим мотором вместе с тремя другими безбашенными и наверняка пьяными придурками. Хосок не занимается глупостями - не пьет, не курит, идет домой, когда кто-то собирается в клуб, - кроме одной: безумно волнуется за Тэхёна. И еще одной: открывает ему дверь, когда тот, накатавшись, без спросу приходит к нему ночевать. Довольный, хмельной, пахнущий чем-то сладко-травяным. - Я тебя ненавижу, Тэтэ, - бросает беззлобно и разворачивается в комнату, зная, что друг пойдет следом. Он и так здесь как у себя дома. - А я тебя люблю, - смеется Ким, догоняя вприпрыжку. Хосок фыркает саркастично и радуется, что стоит спиной - скулы палит словно острым соусом на язык. - Что делаешь? - Спать ложусь. - А я вот... Тэхён трещит, чуть ли не захлебываясь, пока Хосок с ювелирной аккуратностью раскладывает принадлежности на столе по своим местам. Хосоку не интересно, развлечения такие ему не по вкусу - трусливым он себя больше не называет, только осмотрительным, - но разве Тэхёна заткнешь? Затыкается он сам, вернее, спотыкается на середине предложения и давится оставшейся половиной, потому что Хосок, демонстративно отвернувшись, стягивает с себя футболку и принимается расправлять кровать. Тэхён жрет его спину голодными глазами, чувствуя знакомую томную тяжесть в паху. Хосок старше на год, но Тэхён никогда не назовет его хёном, как бы тот ни бурчал, и не потому что Хосок был в самой середине своего расцвета, в отличие от младшего, который почему-то рос гораздо быстрее и был выше почти на голову. А потому что Тэхён всегда был опытнее, пусть и глупее, раскованнее, сильнее, защищать хотел... Сейчас тоже хотел. Только совсем другого. Лучше бы Хосок не был таким красивым. - Хосоки, а ты целовался когда-нибудь? - спрашивает Тэ, с трудом выталкивая слова из сухой глотки. - Ты прикалываешься? - фыркает старший. Легкая дерзость не в силах скрыть охватившее огнем смущение. - Ну мне просто интересно. - Девчонки на меня не смотрят. - Хосок пожимает плечами и стаскивает шорты, слегка встряхивая худыми, красивыми ногами. Тэхён сглатывает. "А я смотрю." - А ты умеешь, что ли? - звучит насмешливо. Ким надменно цыкает. - Конечно, что за тупой вопрос, чел. Игривая маска слетает с Хосока еще в середине предложения и он, слегка прикусив губу, мелко кивает, лезет под одеяло. Тэхён напрыгивает сверху, перелезает, специально тыкаясь острыми локтями и коленками, что даже странное напряжение в воздухе спадает. Хосок смеется, отпихивает дылду от себя подальше к стенке, уворачивается от щекотки. Тэхён вдруг застывает, так и не убрав пальцы с чужих ребер. - А хочешь научу? Хосок широко распахивает глаза. И шутливо шлепает парня по макушке. - Ты дебил, что ли? - Смех рвется из него натужный, неловкий, но лучше не выходит - сердце колотится в груди как сумасшедшее, дышать не дает. Тэхён облизывает губы просто так, от волнения, но Хосок все равно прикипает к ним, полным и блестящим, испуганным взглядом. - Ну чего ты ломаешься? - Да зачем оно тебе? - Ну просто по приколу, где ж ты еще научишься? Хосок замирает. Тэхён понимает, что облажался, просто по тому, как старший недовольно поджимает губы; он не успевает объясниться, сказать честно, что у него рядом с Хосоком почему-то каша в голове, и не рядом тоже. Его, черт возьми, весь прошлый год таращило, потому что девять месяцев в Тэгу без шанса увидеть - мука, и со временем только хуже становится; совсем безнадежно, когда Хосок вот так доверительно близко, нос к носу, только выдох горит на коже. - Иди ты к черту, - бросает Хосок, поворачиваясь ну другой бок. Тэхён, конечно, тянет за плечи, канючит, шантажирует, но старший рубит безапелляционным "я спать" и еще несколько часов до утра проводит со старой недоброй подругой - режущим под ребрами чувством, будто он ни капли тэхёновой дружбы не стоит. Когда терпимость к Ким Тэхёну достигает комнатной температуры, Хосок поддается уговорам и сопровождает на одну из ежедневных тусовок. Тэхён, видите ли, предлагает вкусить нормальной жизни - здесь Хосок закатывает глаза и после первого глотка пива говорит этой жизни "нет, спасибо" - и познакомиться с какой-нибудь девчонкой. Мало-мальски это удается, только когда Тэ перестает коршуном кружить вокруг подопечного и вынужден утащиться с кем-то из старших за сигаретами. Хосоку без него неуютно, разговор с девчонкой, смущенной едва ли не сильнее, особо не клеится, а как только начинается на безопасной теме учебы, Тэхён налетает сзади, виснет на плечах, заливисто хохоча. И Хосок вроде зол, а вроде такое облегчение чувствует... Но делает вид, что зол, потому что Тэхён практически силой утаскивает его от девчонки, прощается с компанией и ведет к себе домой. С крыши его сарая отлично видно августовские звезды, но Хосок так устал, что, когда лезет на них смотреть по шаткой стремянке, даже забывает про боязнь высоты. Тэхён не умеет терпеть. И держать язык за зубами. Поэтому, стоит молчанию набрать неуютного веса, бросает с подточенной ревностью небрежностью: - Ну что, как тебе Сонён? - Нормально, - тихо говорит Хосок, вытянув ноги на плоской крыше. - Может быть, позову ее завтра гулять. Тэхён сжимает челюсти с отчетливо слышным клацаньем. Хосок на него не смотрит. - Поцелуешь ее? К чему этот вопрос? К чему все, что происходит сейчас между ними? - Может быть. - Ну, тебе же попрактиковаться надо, - звучит так молниеносно, что Хосок от неожиданности резко поворачивает голову. - Ты опять? - Давай поцелуемся, Хосоки, - голос у Тэхёна такой непривычно тонкий, просящий, глаза беспокойно поблескивают ярче августовских звезд, на которые Хосок до сих пор так и не посмотрел. - Пожалуйста. - Черт возьми, Тэ... - Пожалуйста. - Губы его оказываются в катастрофической близости от хосоковых, и смысл разговора теряется в искрящем под кожей, сладком чувстве предвкушения. - Я один раз, - обещает Тэ непонятно кому и, глядя на то, как трепещут, опускаясь, ресницы Хосока, припадает к теплым губам своими. Тэхён не умеет целоваться. У него была сотня возможностей, но за секунду до прикосновения губ каждый раз на веках Тэхёна вспыхивал болезненно реальный образ Хосока. Целовать девчонку, представляя своего лучшего друга, не лучшая идея. Целовать своего лучшего друга - совсем другое. Тэхён никогда ничего не боится, но сейчас, с ощущением чуть подрагивающих губ на коже, чувствует себя до смерти напуганным. Что Хосок не простит. Не поймет. Не примет, что Тэхён в него, кажется... Когда просто прикосновение достигает минуты, а горячий, невозможно горячий, тяжелый выдох Хосока накрывает чувствительную кожу под носом - Тэхён между страхом и возбуждением выбирает второе. Он слегка наклоняет голову, мнет, прихватывает чужие губы, не замечая, как продавливает настолько, что Хосока чуть на спину не валит. Тот хватается за чужие плечи для устойчивости и на месте его ладоней наверняка останутся обжигающие отпечатки. Тэхён, с чувством, нежностью целуя чужие губы, внутри полыхает сотней костров. Он втягивает нижнюю губу в рот, слегка посасывая, словно так выведает полный ее вкус, отпускает и жмется к верхней. Он целует Хосока. Господи, он целует Хосока. И это самое крышесносное, что когда-либо происходило в его жизни. Тэхён обжигается пальнувшей в паху искоркой возбуждения - правда, он сейчас с ума сойдет или бросится на старшего, или возьмет его здесь, на крыше, горячего, сладкого, будет любить до рассвета - и жмется, ошалелый, к губам, пока не соскальзывает с них с сочным, постыдно громким чмоком. Хосок от испуга отскакивает так резко, что чуть с крыши не слетает. - Твою мать... - произносят оба, одновременно прижимая пальцы к губам. - Хосоки, я... - судорожно добавляет Тэ. Старший опускает глаза. - Все нормально, - голос дается тому с хрипом. - Правда, послушай... - Я понял, я понял, Тэтэ. - Я просто... Непросто оно случается через два дня, когда Тэхён устает бегать от того, что не кажется. Он вваливается в комнату к пытающемуся заснуть Хосоку - к счастью, никому не нужно объяснять, почему он приперся в два часа ночи через открытую калитку во дворе, потому что родителей дома нет, - падает сверху в кровать, к чертям выбивая воздух, накидывается с жадным, подтверждающим поцелуем. Хосок не остраняется, наоборот, тянется навстречу, обнимая за шею, и стонет надломленно, когда чужой язык страстно исследует его рот, ловит ответный стон, пропитанный облегчением и нетерпением, стоит только Тэхёну впервые прикоснуться к обнаженной коже под одеялом. То летит на пол, руки - с голодной, терпкой тягой по всему телу, торопливые поцелуи - до нестерпимого жара на губах. Тэхён мнет их, кусает, лижет гладкие внутренние стороны, сталкивается с хосоковым языком с такой прытью, что мокро от слюны у него даже на подбородке. Никто из них не знает, как надо, но неопытность возмещается искренностью невыразимой чистоты и чувства их, сталкиваясь, взрываются жидким током по венам. Хосок пьянеет тяжелым дыханием младшего, тлеет в крепкой хватке рук на бедрах, а через секунду на заднице. Он, кажется, понимает, к чему все идет, и согласен на это, только страшно немного. Он на все согласен - но Тэхён не удерживается на трясущихся коленках, придавливает сверху, вжимаясь пахом в ноющий от сумасшедшего возбуждения член Хосока, и оба кончают, зажмурившись от неожиданности. Тэхён отрывается от губ с тем самым, громким, но таким восхитительным звуком, прячет лицо у вспотевшей шеи, отсчитывая пульс губами на бьющейся жилке. Если есть что-то восхитительнее, чем лежать между раздвинутых бедер Хосока, пока тот рассеянно поглаживает ладонью влажную макушку у себя под носом - Тэхён даже не станет это искать. - Это ведь, - решается спросить он, когда приподнимается на локтях, - ничего не изменит между нами? Мы же всегда будем вместе? Хосок улыбается чужим взволнованным глазам и качает головой. Меняется другое. Слово "меняется" здесь не подходит даже. Когда за Тэхёном раньше времени приезжают родители, он находит другое, гораздо более подходящее рвущейся по швам пустоте внутри, слово - все рушится. У крыльца, перед машиной, Хосок глотает дурацкие слезы, разрывая кровоточащее сердце младшего в болючие клочья. Тэхён ведь обещал себе защитить, обещал, что Хосоки больше не будет плакать. И потому хватает его за руку, вскользь попросив родителей подождать, ведет поглубже во двор, за сарай, где они впервые поцеловались, жмет к стене и целует отчаянно, жарко, обнимая за талию так крепко, будто никогда в жизни не отпустит. Хосок - нежный, испуганный, хрупкий, зачем же Тэхёну тайфун неуёмной энергии, если ее нельзя потратить на защиту? - Хосоки, послушай, - он обнимает заплаканное лицо руками, улыбается ободряюще, - я вернусь, хорошо? Уговорю родителей перевести меня в старшую школу сюда. Слышишь меня? Я совсем скоро приеду. Хосок всхлипывает, утирает рукавами лицо и шепчет едва слышно: - Я люблю тебя, Тэтэ. Тэхён с улыбкой прижимает подрагивающее тело к себе, ладонью на затылке тянет к своей шее - если не запечатать себя Хосоком, его сердце разлетится из груди тоскующими птицами. - Я скоро вернусь, - обещает Тэ в свое шестнадцатое лето. Хосок, вечно испуганный Хосок, верит и кивает. - А ты пока подготовься, - Тэхён наклоняется ниже, обжигая шепотом губы, - когда я приеду, на одних поцелуях я не остановлюсь. - Придурок, - все еще всхлипывая, смеется Хосок. Тэхён целует его в последний раз и возвращается к родителям. И раз этот действительно оказывается последним. Родители Тэхёна, недовольные успеваемостью, решают, что перевоспитание в Кванджу не сработало и все следующие лета до окончания школы Тэхён, сквозь слезы, истерики и одну попытку сбежать, судорожно пытается подтянуть успеваемость, чтобы хотя бы попасть в университет Кванджу. Но когда Тэхён приезжает туда двадцатой весной, истосковавшись по Хосоку, с которым потерял связь на долгие четыре года, связь восстанавливать больше не с кем. Хосок уехал из Кванджу в неизвестном направлении еще год назад. Тэхёну двадцать восемь и его смело можно назвать гордостью семьи. Он не приносит проблем, держится режима универ-общежитие неукоснительно, каждые пару дней звонит родителям и кормит бездомных сеульских кошек. Мама не нарадуется: сын, раньше бушующий, словно горящая нефть, теперь походил на теплые, тлеющие угольки. А Тэхён, кажется, перегорел просто, как только топливо воспоминаний отдало на подпитку свой максимум и осталось глубоко внутри неснимаемым осадком. Он выходит из здания библиотеки университета, в котором проходит ординатуру по педиатрии, в два часа ночи. Во вторник здесь, на улице, нет ни души, потому что только Тэхёна угораздило попасть в библиотеку на подработку. Но он рад, он сыт, он не приносит проблем и может читать книги, когда хочет. К взятому месяц назад "Робинзону Крузо" он, правда, до сих пор не осмелился прикоснуться. Тэхён проходит через длинную пустую парковку перед кампусом, слишком поздно обнаруживая пьяную компанию у единственной машины. Ему, студенту с кипой книг в руках, конечно не удается пройти мимо. И он, черт возьми, ненавидит всю эту возню и разговоры в стиле "эй, красавчик, че попутал тут", потому что - попутал он только однажды, тогда в шестнадцать, когда уехал с родителями. А сейчас больше нет поводов для храбрости. - Ну ребят, отпустите пацана, я зря, что ли, за пивом ездил. Тэхён толком не слышит рычащий за спиной двигатель мотоцикла - знакомым голосом, огрубевшим от времени, парализует, бросает Тэхёна под лавину вспыхнувших воспоминаний. Он даже не чувствует, как рука обидчика на воротнике слегка ослабевает; дышать так и не получается. - Ща я ботаничку зачет под глазом поставлю и можно по пиву. Обладатель до боли знакомого голоса слезает с мотоцикла и, потеряв терпение, одним рывком выдергивает прикрепленную вдоль байка биту. - Ты меня не расслышал, что ли, Черный? - Кончик биты оказывается в опасной близости от нижней челюсти названного. - Отпусти пацана. Ты же не хочешь, чтобы ребята на фейерверк из твоих зубов смотрели? У машины раздается гадкий, пьяный гогот. - Вот ты дикий, епта. Все веселье портишь, Хосок. Тэхён весь сжимается на звук любимого имени, обнимает себя руками, потому что внутри его дробит на осколки взбесившимся сердцем. - Иди пиво с сумки забери и сдуйся. - На плечо ложится рука и разворачивает к себе. Книжки валятся из рук. - Слушай, парень, это самое... Тэ?! Хосок смотрит на младшего огромными глазами, цепляется за родные черты, глаза любимые ищет своими, но Тэхён все еще смотрит в пол. Он под гнетом вины и страха в себя прийти не может, боится, что если показалось, если галлюцинация, если он просто опять уснул на учебнике по вирусным инфекциям - не переживет. - Тэ, посмотри на меня, пожалуйста, - тихо просит Хосок. Тэхён робко проползает взглядом с тяжелых берцов по стройным ногам в темной блестящей коже, крепкому торсу в рваной черной майке, открывающей вид на плавные линии мышц на руках, одна из которых по всему рукаву забита черным орнаменталом. Затем делает глубокий вздох и смотрит в любимые глаза, те самые, живые, горячие, пристанище июля под темной радужкой. В свое двадцать девятое лето Тэхён влюбляется в Хосока заново от деревянных браслетов вокруг костлявых запястий до растрепанной серебристой макушки. - Это правда ты. - Голос Хосока колеблется между уверенностью и вопросом, но Тэхён не успевает подтвердить, что это правда он, правда скучал, правда с ума без него сходил - его притягивают в горячие объятия, такие крепкие, что хрустит между ребрами и целуют сразу же, на вдох не расщедриваясь. Запах масла и нагретой резины пьянит, словно выдержанный коньяк, расстилает вслед за собой по вспыхнувшим нервам ощущение горячего языка во рту. Языка с теплым металлическим шариком посередине. Свист невольных зрителей становится саундтреком их поцелую, потому что, когда Хосок, смяв задницу обеими ладонями, целует чувственно, Тэхён наконец-то отвечает, ощущая как его случайный стон дрожью проезжается по загривку старшего. - Поехали отсюда, - шепчет Хосок горячо, добавляет убедительности влажным поцелуем под ухом. Тэхёна, растерянного, хватают за руки, тащат на кожаное сиденье; он обвивается всем телом и зажмуривается, не потому что боится, что на такой скорости, от которой наверняка дрогнули окна в библиотеке, его снесет к черту, а потому что отпускать больше не хочет. Хосок несется на своей адской машине как оголтелый, едва вписываясь в резкие повороты, затем стаскивает с сиденья к себе на руки - будто пушинку, даже не дрогнув - и по лестницам ветхого, темного здания несет куда-то наверх. Тэхён, крепко обнимая за шею, жмется ближе, пропитываясь позабытым чувством: жгучим, безумным, неконтролируемым. Хосок резонирует им так сильно, что почти неузнаваем, Хосок двадцать девятого лета - острие кинжалов, пролитый бензин и рваный кабель, искрящий током. Тэхён чувствует его нового, когда они вдвоем сидят на крыше под августовскими звездами. Хосок курит одну за одной, устало трет лицо пальцами, так что штанга в брови то и дело ходит туда-сюда, и рассказывает, как сломался десять лет назад. Как едва закончил школу, когда узнал от тэхёновой бабушки, что тот больше не приедет; как хотел сбежать, но струсил и целый разрушительный год ненавидел себя за свою слабость, пугливость, за то, что вечно полагался на других. Как все-таки сбежал в Сеул, дойдя до крайней точки отчаяния, попал в плохую компанию, но наконец-то зажил своей жизнью. Тэхён пытается рассказать как жил сам, но, глядя в любимое лицо, едва тронутое временем, понимает, что не жил вовсе. Хосок, отбрасывая сигарету, бросается с теплыми объятиями и исступленно зацеловывает лицо и плечи этого другого, необычного, дрожащего в его руках Тэхёна. - Я так скучал по тебе, боже мой, Тэ, - шепчет Хосок ему в душу и вжимает сильными прикосновениями в поверхность крыши спиной, целует горячее полуденного летнего солнца, - так скучал, столько о тебе думал... Тэхён чувствует ладонь под своей футболкой, жадные, тщательные касания пальцев, будто Хосок хочет узнать о нем все как можно скорее, узнать заново до каждой клетки, и сердце колотится бешено от захлестнувших чувств, того, как много, быстро, стремительно стало Хосока в один миг - и как хорошо это, невыносимо. - Ты что, прям здесь собираешься... - с трудом выдавливает Тэхён, когда слышит резкий звук расстегнутой молнии. - А что, у тебя какие-то проблемы? - Хосок смеется ему на ухо, а потом стремительно обводит по краю языком, прихватывает мочку. Тэхён с рваным вдохом цепляется руками за его плечи и опасливо косится в окна ближайшей многоэтажки. - Нас увидеть могут, мы же, блин, на крыше. - Ну и? - Хосоково дыхание на шее невозможно горячее, Тэхён уже и сам не понимает, о чем спрашивает, хочется отдаться и забыть о пропасти в десятилетие. - Надо выключенный свет, зашторенные окна, свечи, да? - Старший смеется, и Тэхён стискивает его в объятиях. Хочется не отпускать его больше никогда. - Прекращай уже в девственника играть, Тэ. Тот взрывается. - Да, может, я и есть! Хосок резко отстраняется и, нависая сверху, смотрит огромными глазами. - Ты что, серьезно? Ким Тэхён, тот самый Ким Тэхён, оторва и бунтарь - девственник? - Придурок! - Тэхён несильно бьет ладонью по чужому плечу. - Ну не мог я ни с кем, кроме тебя! - И еще раз. И с каждым ударом улыбка на лице Хосока становится все шире. - Я ведь даже целовался впервые с тобой! Как ты этого не понял, хён! - Ах значит, теперь я наконец-то хён? - наклоняясь ниже, говорит Хосок глубоким, соблазнительным голосом. - Ты изменился очень, - отзывается Тэхён слегка беспокойно и проводит пальцами по выкрашенным волосам, пирсингу в брови, множеству маленьких колечек и шипов в левом ухе. - Я тоже изменился, но ты... Я тебя совсем не узнаю. - Я не нравлюсь тебе таким? - Глаза Хосока взволнованно блестят, и Тэхён не может сдержать улыбки. - Вовсе нет. Мне просто нужно привыкнуть. - Ты привыкнешь, - успокаивает старший, и безмятежность в голосе совсем не вяжется с тем, как он бесстыдно ныряет носом вниз по шее, а обратно вверх широко ведет языком, задевая влажным пирсингом мочку. Тэхён вздрагивает от прикосновения. - Я не во всем изменился. Кое-что осталось тем же. - Да? - едва выдавливает он. - Что? Хосок смотрит на него с улыбкой, а в глазах - океаны из любви, нежности и тепла, Тэхён тонет в них и знакомом чувстве щемящей под сердцем ностальгии, как в реке, в которой они купались с Хосоком в далеком детстве. Тэхён чувствует, словно им снова шестнадцать: влюбленный Хосок рядом, августовское небо на двоих, впереди целая жизнь, на которую ему дали еще один шанс. Тэхён в объятиях Хосока чувствует себя дома. И это самое восхитительное чувство из всех. - Я сейчас покажу, - шепчет Хосок, ласково прижимаясь губами. И у поцелуя этого привкус лета, первого лета из многих, что они наконец-то проведут вместе.