***
В огромном, гигантском, несоизмеримо громадном замке для нас не нашлось места. Иначе интерпретировать то, что нас, мокрых, голодных и замёрзших, оставили стоять в коридоре, я просто не могла. Слов не хватало. Сначала нас угнетали долгой дорогой, потом хлипкой лодчонкой, мрачной подземной пристанью, а теперь загнали в коридор с таким серьёзным видом, словно это совершенно не было похоже на издевательство. — Такое чувство, как будто они сознательно занижают нам планку требований, — хмуро высказала я своё мнение, когда женщина-конвоир скрылась за большими дубовыми дверьми. Я старательно отмахивалась от желания снять эти двери с петель и сложить из них костёр. — Ты к чему клонишь? — неловко переминаясь с ноги на ногу, Забини выглядел нелепо. Но в таком холоде это было простительно — я сама отчётливо чувствовала мурашки, не сходившие с кожи. Зубы уже начинали дрожать — я ненавидела холод. Только привычная скрытность не позволяла мне обратиться в лисицу и избавиться от мокрой мантии. — Человеческое восприятие основано на сравнении. Например, не существует понятия «холод» — есть только отсутствие тепла, — поёжившись, фыркнул Нотт. — Возможно, Поттер имела в виду то, что после такого нам даже сарай с похлёбкой покажется милостью Мерлина. — Именно, — согласно буркнула я, приобняв себя дрожащими руками за плечи. Идея променять скрытность на меховую шкуру обретала всё большую привлекательность. А когда из стен просто вытекли привидения, я окончательно убедилась в том, что понять любовь Сириуса к этой школе у меня никогда не получится. И, судя по виду мальчишек, они разделяли моё мнение до последней мысли. От скуки и желания переключиться на что угодно, кроме промозглого холода, я смотрела на тех, с кем мне предстоит учиться. Смотрела — и чувствовала себя лисой, попавшей в курятник. Все казались такими абсолютными тонкокожими детьми, что я чувствовала себя потасканной жизнью старухой. Они таращили глаза на огромные картины и полупрозрачных призраков, парящих под высоким сводом потолков, они обсуждали распределение и боялись экзамена — я бы с удовольствием его завалила только ради того, чтобы вернуться в родные края, — и ссорились, придираясь к друг другу по мелочам. Одними из таких были платиновый блондин и веснушчатый рыжий мальчишка. Не помню, что сказал или сделал первый парень, но второй в ответ на это возмущался настолько громко, что оставить такую сцену без внимания было просто невозможно. И не только для меня — на разгорающуюся ссору смотрели очень многие. Мне даже показалось, что один из призраков, сновавших повсюду, намерено проплывал мимо них медленнее, чтобы подольше быть в центре событий. Маленькая и громкая собачонка, терьер с амбициями сенбернара — таким мне показался рыжий мальчишка, отстаивавший свою позицию с завидным упрямством. Блондин же показался куницей — гибким, юрким, но довольно опасным животным, которое вцепится тебе в руку даже если ты этой рукой будешь его кормить. Ему будет наплевать на твои намерения: если такому захочется тебе навредить, он это сделает, даже если ты будешь сестрой милосердия, приближённой к святым. И как раз это в нём казалось особенно интересным.***
Даже если судить беспристрастно, мне было откровенно жаль, что женщина позвала нас на распределение до того, как стычка двух парней достигла своей кульминации. Впрочем, нашёлся и другой способ поднять себе настроение. В сравнении с тем путём, который мы проделали за сегодняшний день, просторный, светлый и сухой зал казался благословением свыше. И я, возможно, не побрезговала бы принять его таким, если бы в памяти не засели слова Нотта. Желание радоваться и восторгаться искусственным небом пропало совершенно бесследно. Настоящее небо, над моим домом, было ярче и роднее. Единственным, что стоило внимания в этом зале, были парящие в воздухе свечи. И до того, как прозвучало моё имя, я насчитала четыреста семь свечей. А потом шляпа крикнула «Слизерин» и в этот момент стало ясно, что идея отправить меня учиться в Хогвартс дома будет запоздало оспорена на высоких тонах…