Лиса

Двадцать восьмое апреля. Когда-нибудь в старости я вспомню этот день, как самый насыщенный открытиями день в моей жизни. Если, конечно, доживу до старости. С такой-то, собственно, жизнью. Но всё по-порядку. Да, ровно в девять мы встретились у входа в библиотеку и оттуда невзрачной, но дружной компанией двинулись в сторону запретного коридора. Там выяснилось, что заклинание отмычки знакомо далеко не каждому первокурснику, и теперь конкретно от меня мальчишки собрались подпирать двери стульями. Впрочем, всё то ирония. Действительно меня удивило то, что Малфой умеет петь. Воодушевлённо, душевно, проникновенно, но совершенно не в такт и скрипучим девчачьим голосом. Настолько, что даже цербер, который позиционируется отнюдь не как опытный критик, не стал слушать его завывания. Следующим поводом удивиться стало то, что петь умею я. Причём, кажется, этому удивилась даже собака — на несколько секунд, перед тем, как свернуться клубочком в углу каморки и захрапеть во все три пасти. Кстати, я всегда думала, что цербер по породе будет похож ну хотя бы на добермана — моя фантазия рисовала его тонким, подтянутым, изящным и быстрым, как адская гончая. Но в реальности это оказался какой-то косолапый бульдог, бабушка которого, судя по конструкции черепа, определённо была пекинесом. Хотя, может быть, в Хогвартс по-дешёвке купили бракованный экземпляр. В любом случае, пока я напевала какую-то колыбельную, которую до этого не вспомнила бы и под веритасерумом, ребята обнаружили в полу люк и, открыв его с душераздирающим скрипом (правда, не настолько душераздирающим, как пение Малфоя), столкнули туда того, кого не жалко (Малфой, прости). Второй куплет песни подходил к концу, доброволец продолжал подавать признаки жизни (лучше бы он молчал) и консилиум, склонившись над люком, выдвигал идеи. — Может обратимся в архив? — с видом серьёзного человека предложил Нотт. — Думаю, это возможно, — в том же тоне согласился Забини. — Джемма, что делать с дьявольскими силками? Я закатила глаза и, попытавшись мимикой показать консилиуму, что говорить сейчас я должна только по тексту, начала медленно подходить к ним. Вставлять слова получалось с запинками и сбоями в рифме, но меня спасало то, что я умела мелодично тянуть: «Пры~гайте вниз ско~рей, люмос ослепи~т тва~рей». Малфой внизу, кажется, уловил посыл первым — из люка мелькнула вспышка белого света, послышалось шипение и глухой удар. Мальчишки, переглянувшись, подхватили меня под локти и вместе со мной прыгнули вниз. Забини подсвечивал люмосом, Нотт Левиосой захлопнул крышку люка. Скулящий от боли в ушибленной лодыжке Малфой смерил нас обиженным взглядом, когда мы почти ловко приземлились на каменный пол. Но это было только два уровня. Прелесть. На третьем уровне реабилитировал своё достоинство Малфой, меньше, чем за минуту выловивший парящий под потолком ключ. На четвёртом выяснилось две вещи: Забини превосходно играет в шахматы и тот, кто составлял этот уровень, довольно чужд к этой игре. В любом случае, это был первый раз, когда я вживую увидела «дурацкий мат» в два хода. А вот пятый, финальный по моей теории уровень, мне не понравился. Вообще, вряд ли кому понравится тролль. Особенно, если этот кто-то уже имел радость столкнуться с таким же троллем. Впрочем, ощутимо опешили мы все. — Джемм, — тихонько обратился ко мне Забини, кажется, побелев на несколько оттенков. — А ты точно не оборотень? — Если ты его убьёшь, мы обещаем молчать, — клятвенно заверил меня Нотт, судорожно сжав в ладони палочку. — Увы, — я развела руками, не сводя пристального взгляда с задремавшего посреди зала тролля. — Малфой, птичка моя, может, ты споёшь ему? — Иди к дракклу, Поттер! — оскорблённо воскликнул блондин, и от его голоса тролль дёрнулся и грузно, тяжело поднялся. — Аааа! — С этого дня я буду называть тебя петухом, — угрюмо констатировал Нотт. Тролль повернулся к нам и сделал несколько неуклюжих шагов в нашу комнату. Я хаотично перебирала в уме все чары, которые видела в книгах, пытаясь подобрать хоть что-то достаточно мощное для того, чтобы свалить такую махину. Шаг. Ещё шаг. Ещё. Если бы Малфой не был блондином — он бы поседел. — У меня есть идея, — вдруг подал голос Забини, медленно шагая назад. — У меня тоже, — осипшим голосом прохрипела я, не сводя взгляда с тролля. — Валим? — Валим! И, резко проскочив обратно в узкую дверь, мы рванули обратно к таким милым и ласковым дьявольским силкам. Ну его, это сокровище, своя жизнь дороже. Пусть какой-нибудь бестолковый гриффиндорец лезет на тролля, а я увидела достаточно. — Признаём поражение? — тихо спросил Малфой, когда мы на мётлах пролетели в люк и осторожно прошли мимо спящего цербера, петь которому я начала ещё в подземелье. — Скорее, признаём разведку успешной, — упёрто заявил Нотт, отряхивая мантию от пыли. — Я лучше в газете прочту, что там лежало, когда какой-нибудь идиот туда сунется… *** Идиот сунулся. Уже через неделю. Целых два. Гриффиндору, впрочем, за подобную самодеятельность начислили сотню баллов. Рон Уизли сиял, словно начищенный галеон, Невилл Лонгботтом краснел и бледнел от повышенного внимания, растрёпанная воробей-Грейнджер вскидывала голову с видом гордым и удовлетворённым. Они нашли и защитили от вора философский камень. Они — маленькие герои этого года. Мы вчетвером смотрели на это, как на какой-то совершенно бестолковый каламбур. Награждать детей за то, что у них шило в заднице? За то, что в них жив дух факультета? «Настоящие гриффиндорцы» вообще доживают до выпуска? И почему мне кажется, что философский камень в подвале школы — это только маленькая верхушка айсберга всего этого безумия?