В грозы, в бури, В житейскую стынь, При тяжёлых утратах И когда тебе грустно, Казаться улыбчивым и простым — Самое высшее в мире искусство… (с)С. Есенин
Над полуразрушенным городом сияло ослепительно-желтое солнце. Оно тянулось своими лучами к каждому углу старинного дома, играло золотыми бликами на черепице, заливало просторный двор лимонным соком. Здание расправило каменные плечи, ожило, потянулось к распахнутому синему небу, цепляясь за ватные края проплывающих облаков самыми острыми, похожими на иглы углами крыши. Пропитанный ароматом сирени май уже полностью вступил в свои права. Лес, не разрушенный бомбежками, весь укутанный в зеленую полупрозрачную дымку, манил в свою тень, а поляны поражали разнообразием цветочных красок. Дейла вдыхала теплый воздух, пахший цветущим ароматом лип и свежескошенной травой, ловя ладонями солнечные искорки на гладкой поверхности пруда. Дедушка в детстве говорил, что на море гладкая поверхность воды без даже намека на ребристость — штиль. Около здания приюта моря, правда, не было; был только пруд, где купались мелкие рыбешки. Дейла уже покончила со своей сегодняшней порцией старых рубашек, которые нужно штопать или ушивать, и теперь сидела, прислонившись к старому дубу, ставшему ей хорошим другом с пяти лет — именно тогда дом вместе со всей семьей сгорел в страшном пожарище, пока Огнева была в школе. Фамилия — все, что осталось ей в наследство. Ребята в приюте были неприветливыми, мрачными и угрюмыми — контрастом по ее прошлому. Дейле не хотелось с ними разговаривать, пытаться сыграть в неловкую дружбу, поэтому она предпочитала также молчать, прятаться на территории приюта от злых взглядов. Ей было уже шестнадцать, и оставалось всего шестьсот тридцать четыре дня до полной свободы — девушка считала. Ровно через столько ей исполнится восемнадцать, и ее жизнь перейдет в ее личное содержание. Дейла подобрала тяжелые края грубого серого форменного платья и стянула тяжелые черные ботинки с ног, опустившись по самые колени в прохладную воду. Глаза закрылись сами собой, опьяненные нежностью солнечных лучей, и Огнева на миг представила, что войны кругом нет — что бомбежки и вой сирены больше не тревожат ее сердце, заставляя стынуть в жилах кровь. Война шла дала о себе знать в Лондоне только этим летом, в августе, но Лондон уже медленно умирал, пока люди забивали разбитые окна мешками с песком и каждое утро помогали раненным. Кажется, скоро придет пора прятаться в свободные бункеры, количество которых стремительно сокращалось. Приютским детям отдельного бункера не выделили, и — кто знает — возможно, Дейла до своего восемнадцатилетия уже не доживет. Хотелось бы не верить в это.* * *
Школа Мэтч-Питтерсен, куда ходили все приютские дети, от мала до велика, была разрушена в ту ночь, когда разрушили и городскую церковь, а каждому гражданину страны выписали карточки на продукты. Дейла тогда пряталась под кроватью вместе с Беллатрис — маленькой низенькой девочкой с кривыми зубами и грязным потрепанным мишкой в руке. Они вздрагивали от любого шороха, прислушиваясь к воющей сирене. Два коротких сигнала — начало бомбежки, один протяжный — окончание. Дейла старалась не обращать внимания на далекий гул — слишком страшно, холодно и темно для этого. Слишком растрепанные грязно-белые волосы, слишком тонкая и грубая ткань у ночнушки, слишком близко и ощутимо подобралась война — она, кажется, словно витает в воздухе, что непрестанно отдает гарью. Эти ночи под кроватью в обнимку с холодной стенкой и маленькой хрупкой Беллатрис продолжались до тех пор, пока ее после ежевечернего мытья полов не вызвала директриса приюта, протянув письмо из тонкой бумаги, что практически просвечивала через оконный свет — Дейла такой никогда не видела, она была девственно-белой и мягкой на вид, в отличие от знакомых ей листов в школьных учебниках — а буквы — такими ровными, аккуратными и тонкими, что даже кухарка, которой счастливая Огнева показала смятые листочки, подивилась таким тонким наконечникам перьев. В письме говорилось о том, что в эти выходные Дейлу навсегда заберут из приюта какие-то родственники, увезут в другую страну, где нет войны, где у нее будут личные вещи и собственная комната. Собственная жизнь. И даже восемнадцати ждать не придется.* * *
Вещей у Дейлы было мало, но она сложила в аккуратную стопочку все свои серые форменные платья, пару вязанных носков, две тонкие книжки с какими-то сказками, купленные на честно заработанные деньги, стопка тетрадей с конспектами, перевязанная насыщенно-синей лентой, вобравшей в себя все моря и озера, существовавшие когда-либо. Еще были тяжелые черные ботинки и тонкое шерстяное пальто, но они еще нужны были Дейле сейчас. Хорошенько промыв проточной водой и расчесав светлые волосы, Огнева заплела тонкую косичку и спрятала ее под мужской вязанной шапкой, которую ей от переизбытка чувств подарил паренек, с которым она всегда дежурила в одно и то же время. Рябой, курносый, он был слишком тонким и хрупким, хоть и высоким — как и все здесь. И этот его подарок был для Дейлы ценнее всех спасибо от приютских знакомых, потому что шапка у рябого паренька с именем Том была всего одна, наверное, и его личная — а личные вещи в приюте ценятся значительно сильнее подаренных или полученных в обязательном порядке. Потому что таких не было ни у кого в этом маленьком сером мире, они были действительно личными и единственными. Прощаться с такими не легко, что бы не говорили. В назначенное время Дейла подпирала плечом скрипучую калитку приютских ворот с кривой улыбкой — она была уверена, что ее бывшие сожители выглядывали из окон в попытке рассмотреть ее «родственников». Не часто кого-то забирают отсюда. Дейла недоверчиво смотрела на что-то яркое и пестрое впереди — никто из приютских детей в здравом уме не поведется на сказочки про счастливое будущее. Слишком много горя собралось в уголках их глаз. Девушка, что вприпрыжку бежала к воротам приюта, задорно смеялась, а ее светлые волосы платиной сияли в лучах хмурого солнца. Насыщенно-синие глаза задумчиво оглядывали Дейлу до того момента, пока к ней не приблизились еще два человека. Темноволосый угрюмый парень сразу вызвал у Огневой недоверие, пока его светлые глаза оглядывали ее с презрением. Рядом стоял светловолосый парень. (Господи, какой он еще мальчишка). Благородно-серые глаза, точь-в-точь как у нее, смотрели прямо на нее, так что и взгляда не отвести. Его платиновые волосы были зачесаны назад, как было принято несколько веков назад (Дейла читала в книгах по истории, она знает наверняка), но несколько прядок прикрывали более темные брови. Он был очень похож на нее и в то же время не похож. Ее отражение в зеркале по утрам на порядок грязнее и не ухоженнее. Да и волосы мышиные. — Мне, вообще-то, уже двадцать шесть, леди! Могу паспорт показать и фотографию отца. Вот она, — тонкий пальчик с острым ноготком указал на вздрогнувшую Дейлу. Светловолосая прекрасная девушка с веселой улыбкой, оказывается, имела острый язык и вздорный характер. Она уже однозначно записалась Дейле во враги. Люди с похожими характерами не уживутся под одной крышей, уж это ей было известно наверняка. — Точная его копия, только младше и женского пола, — девушка шипит, как кошка, и разве что ядом не плюется. Темноволосый хватает ее за плечи в попытке успокоить. — Госпожа Патриция, — тихо произнесла Дейла, стараясь не слишком привлекать внимание странной троицы. Она впервые встречала таких людей: слишком открытых, веселых и беззаботных. Слишком детей еще. Даже она, Дейла, ощущала себя старше. — Вы же видите, этот молодой человек очень на меня похож, не могут же два разных человека быть столь похожи. — Ладно уж, девочка, — старая женщина прищурилась. — В любом случае, двери нашего приюта для тебя всегда открыты. Дейла поежилась; ей бы совсем не хотелось провести еще хотя бы ночь в старом скрипучем замке, слушая вой сирены и ужасающий далекий гул, доносящийся из самого сердца Лондона. — Спасибо, госпожа Патриция, — Огнева низко склонила голову, проходя через старые железные ворота. — Пиши мне, Дей! — донесся до нее далекий отклик, и Дейла на секунду обернулась: из приюта к ней навстречу бежал рябой парнишка Том. — Пиши на адрес приюта! Она еще сильнее втянула голову в плечи, но все-таки едва заметно улыбнулась. Дейла знала, что за самовольную отлучку из приюта Том получит не меньше пятнадцати розог, и была ужасно зла на него за совершенную беспечность. Но, тем не менее, слова рябого паренька заставили ее словно бы засветиться изнутри.* * *
Девушка с бойким нравом, к удивлению Дейлы, шла не к метро — она зашла в какую-то подворотню и достала из кармана пальто странную монету — таких Огнева никогда не встречала. Ей захотелось закричать от испуга, но впереди была стена, а позади — два парня, один из которых смотрел преувеличенно-равнодушно, а второй улыбался не читаемой улыбкой. — Эх, никогда я не смогу так же, как ты, Фэш, создавать порталы буквально из воздуха, — вздохнула странная девушка и щелкнула пальцами, после чего ее волосы, прядка за прядкой, окрасились в яркий-яркий карминовый цвет — у Дейлы раньше была заколка такого цвета. Она смотрела на громкий, шумящий, живущий своей жизнью Лондон, который частично прикрывал от нее темноволосый парень. Дейла старалась не обращать внимания на этих странных людей — если она сошла с ума, то уже завтра наверняка проснется в Кейн Хилл, самой известной психиатрической лечебнице Лондона. А потом, через несколько дней, ей наверняка сделают лоботомию, и Дейла навсегда потеряет связь с реальностью. …Лондон был мрачен, но люди старались делать вид, что на самом деле ничего не происходит — с самым непринужденным видом осваивали светомаскировку и использование противогазов, доставали людей из-под завалов и ночевали вечерами в метро, играя в карты с грустными лицами и ежеминутно прислушиваясь к вою сирены. — Годы практики нужны, самоубийца, — насмешливо протянул черноволосый парень; Дейла вздрогнула, услышав его голос — таким он был непривычным для вечно курящих приютских мальчишек, бархатным, тихим и в то же время невольно заставляющим обратить на себя внимание, прислушаться. — А ты вечно спешишь куда-то, бежишь из угла в угол… глупая, — парень улыбнулся, и Огневу, вопреки ее ожиданиям, в дрожь не бросило — улыбка была какой-то грустно-заботливой. — Норт, крепко держи новообретенную сестру за руку и сам хватайся за Фэша — ты еще не стал демоном, телепортация без чужой поддержки опасна для тебя, — предупредила странная девушка и подкинула в воздух монету, прямо над их головами. — Пьетро, — произнесла она. И вдруг хмурый Лондон сменился видом на величественный замок, чьи шпили башен упирались в серо-алое небо, а все остальное пространство покрывал потрясающий серебристый снег. Горькая осень сорокового года вдруг сменилась настоящей праздничной зимой. Дейла замерла на месте, пораженная чудом. Ей было совершенно все равно, что ее шапка уже свалилась в сугроб, и теперь волосы покрывает новая — снежная шапка, более холодная и мерзлая. Перед глазами, не переставая, падал серебристый снег. Медленно, снежинка к снежинке, ровным пологом покрывал он спящие елки, окружавшие прекрасный замок, плечи стоящих рядом волшебников — да-да, определенно волшебников, а иначе кто еще сможет совершить подобное чудо? — и пологую крышу далекого дворца, поражавшего своими размерами. Словно успокаивая весь мир, словно говоря ему, ну, ничего-ничего, немного осталось, а потом попробуем заново. Ведь когда-нибудь должно же получиться прожить год правильно, счастливо и хорошо? Дейле отчаянно хотелось верить в это, пока она сидела на холодном снегу, сквозь туман и метель глядя на ярко-горящие оконные огни замка. — Это Кровавый замок, — улыбнулась странная девушка, падая в сугроб рядом. — А я Василиса, твоя сестра. А здесь теперь твой дом, Дейла Огнева.* * *
…- А я говорил, Василиса, черт тебя дери, Огнева, что добром ваши посиделки на снегу не закончатся! Это ты-то — демонесса, тебя ни одна хворь не сломит, а она всего лишь человек, — бурчал над ухом Дейлы недовольный голос, слишком раздражающий и… знакомый? Огнева медленно открыла глаза, и мир перед глазами расцвел разными красками. За окном шумел серебристый снег, закрывая стекла окон практически наполовину и мешая рассмотреть небо. Сквозь быстро летящие снежинки иногда искрило яркое алое солнце, как огоньки на новогодней елке. — Ведьма! — воскликнула Василиса возмущенно, сидя в уютном на вид кресле, укрытом пестрым клетчатым пледом поверх обивки. — Да какая из нее ведьма, — в поле зрения попал знакомый черноволосый демон, что поправил одеяло у нее на кровати и уселся на стоящее рядом с ней кресло — точную копию того, на котором сидела странная девушка с огненными волосами. — Она ничего не умеет и даже понятия не имеет, что таковой является. — Ну, теперь мне об этом известно, — тихо, хриплым голосом произнесла Дейла, и собственный голос напомнил ей старушечье брюзжание, которым частенько награждала госпожа Патриция своих воспитанников. — Молчи, — грозно произнес мрачный парень, повернувшись к ней. Он сложил свои руки на груди и вновь одарил Василису неодобрительным взглядом. — Иначе окончательно связки сорвешь, и голос еще век не восстановится. — Ну, века у меня точно в запасе нет, — Дейла прикрыла глаза, чувствуя невыносимую боль от своих потуг говорить. Мысли медленно шевелились в разомлевшей от теплоты голове — в приюте она всегда мерзла, там никогда не хватало тепла, даже в объятиях хрупкой Беллатрис — маленького бедного воробушка, вечно тянущегося к лучшей жизни. — Есть теперь, — хмыкнул парень. — Ведьмы в этом мире долго живут. Дейле не хотелось размышлять над его словами — ей хотелось поспать, а потом чашку какао, теплую и мягкую кровать, а также какой-нибудь сборник сказок — например, Ганса Христиана Андерсена. Его произведения всегда заставляли Огневу окунаться в настоящий сказочный мир на каждом уроке литературы в младшей школе. Каждая клеточка ее тела отогревалась за долгие годы приютской жизни, в воздухе нестерпимо пахло зимой и наступающими новогодними праздниками, а перед глазами Дейлы стоял замок-дворец, в котором она сейчас, видимо, находилось. Это заставляло ее чувствовать себя принцессой. И — вспоминать храброго рыцаря с нелепым именем Том, подарившего ей шапку — первый шаг к обретению новой жизни. Прекрасной жизни.* * *
Мучительно-длинный день тянулся, как сладкая и непреодолимо-тягучая патока. За окном от снега уже не было видно ни единого лучика солнце, и его Дейле заменял огонек, повисший под потолком — его щелчком пальцев и какими-то незамысловатыми словами наколдовала Василиса, оставив новоявленной сестре тарелку с золотистым наваристым бульоном, кружку чего-то горячего и ароматного и книжку, где рассказывалась история того мира, в котором очутилась Огнева. Это был Ад — и какой-то совершенно неправильный Ад, потому что плохо здесь не было. Здесь было тепло… и уютно, по-домашнему. Здесь были самые настоящие демоны, но Дейла совершенно точно знала, что им не является и никогда не сможет стать — так сказал Фэш, тот самый угрюмый черноволосый демон. Дейла знала, что в этом мире войны сейчас нет, но раньше была — страшная, кровопролитная, как на Земле. А еще она знала, что находилась в будущем, ведь выпуск книжки, которую ей оставила сестра, датировался две тысячи двадцать первым годом. Дейле это казалось еще одним чудом, но она упрямо держала на лице маску безразличия, враставшую в кожу каждому воспитаннику приюта постепенно, с новыми ударами розг об изодранную кожу и криками сирены к началу бомбежки. Тот кошмар, тот ужас тоже врос под кожу так, что не вырвать, не срезать. Что лживые маски не отклеятся — они прилипли перманентно. Дейла мяла уголок мягкого прямоугольного листа, запивая новые знания напитком, от которого веяло ягодами, медом, корицей и еще чем-то терпким, почти неуловимым. Василиса сказала, что в кружке у нее глинтвейн налит, но Огнева раньше никогда не слышала ничего о нем и пила разве что протащенный в приют однажды каким-то мальчишкой дешевый виски и компот, который варила повариха — отвратительный, из сухофруктов, противных Дейле слишком сильно, но та все равно благодарно улыбалась доброй женщине. Напиток пах одурительно и был немыслимо горячим. Дейла сделала очередной глоток, зажмурившись от огня, прокатившегося по больному горлу. Питье было терпким, плотным и сладким. Гвоздичка чуть колола на языке. Мед сразу же пробежал по телу согревающей волной. Кажется, там еще что-то алкогольное — не разобрать, дешевый виски был другим на вкус. Дейла встала с мягкой кровати, натянула шерстяные носки, что лежали в ее сумке, которая висела на столбике кровати, и лениво поплелась к вешалке, стоящей у двери. Там висел чудесный синий пуховик — Василисин, наверное — и Огнева с удовольствием натянула его поверх больничной пижамы, что почти скрылась под ним, застегнула пояс, звякнувший пряжкой, и пригладила пальцами растрепанные волосы, по-прежнему сплетенные в косу. Скрыв лицо под ярким капюшоном, Дейла наугад пошла по коридорам замка, отчаянно желая выбраться на улицу — туда, где искрится снег и светит вечернее солнце. То время, пока она петляла по мрачным проходам, освещенным мягким светом факелов, казалось ей непреодолимой вечностью. Ноги успели чуть замерзнуть на каменном полу, а волосы вновь растрепаться, когда Дейла наконец ступила почти босыми ногами на мягкий, пушистый и чуточку скрипучий снег. Стеклянная дверь, ведшая во внутренний двор Кровавого замка, бесшумно отворилась перед лицом будущей ведьмы, уже успевшей изрядно надышать паром на стекло, оставив на нам молочно-белое пятнышко испарины. Дейла оглядела заснеженный двор, посреди которого росло несколько высоких елей и сосен, еще какие-то деревья, кустарники и оставшиеся клочки травы, укрытые серебристым покрывалом. Морозный воздух драл горло, снежные хлопья слепили глаза, а ветер сорвал капюшон с ее головы, но предательская улыбка все равно растеклась на лице. Дейла присела на замерзшую лавочку, не замечая ничего вокруг, не слыша скрипа чужих шагов и не видя садящегося рядом демона, а смотря только лишь на свои красные от холода пальцы и контрастно-бледные костяшки, когда она сжимала ладони в кулаки. На коленях с приятным голубым сиянием появились синие, в тон пуховичка, самые настоящие рукавицы — мягкие, обитые мехом и обжитые красивым зимним узором из серебристых ниток. Она сами словно были сотканы из мороза, были его истинным воплощением, и Дейла восхищенно замерла, глядя на них. — Ты же замерзнешь иначе, глупая, — Огнева резко повернулась на голос: рядом на лавочке сидел истинный демон — пугающий, загадочный, будто сотканный из самой тьмы. Его черные глаза можно было легко разглядеть даже сквозь метель, а широкая улыбка была отнюдь не пугающей и слишком не вязалась с остальным образом. — Я Рок. Демон снял с головы свою шапку и натянул на замерзшую Огневу, медленно натягивающую теплое и прекрасное украшение. — Дейла, — с трудом произнесла будущая ведьма хриплым голосом. Она смотрела на прекрасных ледяных красавиц, падающих с неба и кружащихся под порывами ветра в неистовом танце, искрящихся в теплом оконном свете. — А давай… давай поиграем в снежки?* * *
В теплой комнате сонное, но злое бормотание Фэша Драгоция сливалось с трескучим голосом камина, а за окнами янтарная краска заката окутывала замок — наступал закат. Дейла зевнула, прячась под теплым пуховым одеялом. Сердитый черноволосый демон настиг ее на лестнице, ведущей к выделенной ей комнате, когда с Роком она уже распрощалась, получив в дар морозные рукавицы, что сейчас сохли на кресле у камина вместе с шапкой, случайно забытой. — Через неделю ты отправляешься в Ведическую школу — это школа для ведьм такая, единственная во всей Преисподней, кстати, — в комнату влетела ничуть не сонная Василиса, принося с собой аромат мороза и горячего шоколада в ярко-красной кружке, которую уронила на тумбочку у кровати с легким звенящим стуком. — Так сказал отец, а еще попросил передать, что завтра ты познакомишься с другими жителями замка, а еще я отвечу на все твои вопросы по этой книжке, — демонесса указала пальцем на книжку, лежащую на открытой полке тумбочки. — Через несколько дней, когда освоишься, мы пройдемся по магазинам, да. И еще, Фэш, зайди в больничное крыло, Харри просила, — Василиса улыбнулась, звеня громким смехом после того, как черноволосый демон раздраженно вздохнул и закатил глаза. — Захарра как всегда в своем репертуаре. А я уже выспаться надеялся, — пробурчал Фэш, прикрывая за собой дверь с тихим скрипом. — Ну… — Василиса смущенно улыбнулась, раздражая сонную Дейлу своей естественностью, непринужденностью, идеальностью. — Спокойной ночи, Дей. Дейла раздраженно прикрыла глаза, сползла под одеяло — весь новый мир вдруг резко опротивел, когда перед лицом сверкнула чуть кривая улыбка Тома и блестящие, несмотря на дешевое мыло, волосы Беллатрис. Мелькнули в воспоминаниях заботливая, неловкая повариха, злые, но справедливые воспитательницы, тут же размываясь — горячие слезы застилали глаза. В голове шумело, озноб поднимался от кончиков пальцев ног постепенно ко всему телу, мысли метались одна за другой — что, если этот мир только кажется таким прекрасным? Дейле все происходящее до этого действительно казалось сказкой — слишком эфемерно и нереально, слишком прекрасно для того, чтобы быть правдой. И Огнева зажмурилась крепко, спрятав голову под одеялом, в ворохе мягких подушек. Отчаянно хотелось просто уснуть, чтобы ужасный, воистину адский жар сменился пеленой забытья. Дейла знала, что это подступала к горлу болезнь. Озноб — предвестник температуры. И комната. Комната, слишком яркая комната, с громким треском камина и сверкающим всем — перед глазами размывалось, не разобрать. И вдруг взгляд Дейлы зацепился за морозные рукавички, лежащие на кресле перед камином. Они были прекрасными, и сверкали не ярко, матово мерцали скорее в цвете огня. Глаза закрылись сами собой, жар отпустил — словно рукавицы наполнили своей морозной магией саму Дейлу, заставили вновь дышать, вспоминать холодный воздух и искрящиеся снежки, пролетавшие в нескольких миллиметрах от лица. И широкую улыбку Рока, будто приклеенную — неестественную, не подходящую к его мрачным чертам лица, хмурым бровям и темным глазам. Воздух перестал душить, и Дейла уснула.* * *
Дни текли одновременно быстро и медленно, как густая акварель по мокрому листу бумаги. Несколько из них Дейла пропустила бездарно — новых знакомых, захаживавших в комнату больной, было сложно запомнить, но кивать и вежливо улыбаться хватало сил. Василиса же врывалась в личные покои с завидной частотой, все норовя познакомиться с новой сестрой поближе, на что Огнева украдкой презрительно кривилась. Итак, жизнь текла своим чередом. Что удивляло Дейлу больше всего, так это неописуемая красота падающих серебряных красавиц за окном и слишком частые воспоминания о родном приюте. Слишком поздно Огнева поняла и приняла, что он был именно родным — домом, где всегда ждут, пусть и для того, чтобы вовлечь в череду новых заданий, а не чужой, съемной квартиркой, куда не было смысла покупать дорогие сердцу мелочи. И даже свой личных банный халат. В такие квартиры въезжают, чтобы съехать. Уступая место новому жильцу, разумеется. А приют, тем не менее, был домом, как и теплые воспоминания о дедушке, что учил читать и писать, пока первый дом не превратился в пепелище. Второй дом тоже был, был до тех пор, пока сама Дейла не предала его, пройдя через скрипящие старые ворота, оставив за собой десятилетие жизни и карие, шоколадно-карие, теплые, но недоверчивые и с хитринкой глаза соседа по патрулям. Тома. Рябого, кривозубого, но смущенно-милого и сахарно-доброго для нее одной. Она ведь и не общалась с ним толком, не осознавала, что он был одним из тех решающих кирпичиков в фундаменте второго дома. Пропитанного холодом, голодом и войной. И невесомыми, как теплые прикосновения рук матери к коже, воспоминаниями о детстве, стремительно переросшем во взрослость — печальную, но необходимую, как этап жизни. И Дейла кривилась незаметно, когда Василиса смеялась, жизнерадостно кружилась по Кровавому замку, как прекрасная фея-хозяйка, — слишком расхоже это было с ее жизнью. Слишком непривычно. Огнева подозревала, что привычным для нее такое поведение не станет совершенно никогда. — Ой, и надо еще тебе шапку какую-нибудь милую купить, — задумчиво произнесла Василиса, кивнув в такт своим словам. — Харри, добавь в список. Счастливая и веселая, но слишком раздражительная и едкая Захарра Драгоций тоже была непривычной. Ее уже довольно большой живот выпирал из-под растянутой футболки, а штаны извечно сползали по самые тазовые косточки, пока счастливый отец будущего демона пропадал где-то в недрах библиотеки, переводя древние манускрипты. Дейле часто на таких посиделках приходилось выслушивать глупое ворчание Захарры и едкие замечания, пока Василиса проводила какие-то расчеты или сбегала далеко за пределы Преисподней на пару с Фэшем. Огневой тоже сбежать хотелось, хотя бы чуть дальше внутреннего двора Кровавого замка. Через два дня неделя оканчивалась, накатывала паника все чаще и иррациональный страх за родной мир, приют с раскидистыми кронами деревьев и сияющим садом весной. Ведь там война. А в Дейле все признаки войны исчезли еще несколько дней назад — после больничного режима питания начались обеды за общим столом, где еды слишком много, так что на следующий день острой болью мучил живот, вспухая от непривычного. Болезненная худоба уже сейчас немного начала меняться на хоть сколько-нибудь здоровый вид, а волосы оказались не мышиными или грязно белыми, а слишком светлыми, платиновыми будто. Правда на коже появлялась сыпь от переедания, но Дейле было все равно — она завороженно смотрела на свои впервые чистые и ровные ногти, не обгрызенные и аккуратные. Захарра говорила, что скоро она станет настоящей красавицей, как и все в семье Огневых, а Дейла в эти моменты прятала слезы на глазах, ведь красавицей становиться не хотелось — хотелось родного приюта, холода стенки рядом и новой стопки старых рубах, что нужно заштопать. Это, возможно, было немножко мазохизмом. Просто Дейле отчаянно хотелось привычного. И однажды ночью она проснулась в оглушающей тишине, что, казалось, впервые наполняла Кровавый замок. Дейла шла по каменным коридорам в тяжелых ботинках на шнуровке, стараясь не сильно громыхать ими — нарушать волшебное молчание ночи совсем не хотелось. Коридоры мелькали один за другим, факелы вспыхивали и тут же потухали, пока будущая ведьма куталась в синий пуховичок. В кармане лежали теплые, вновь обогретые каминным огнем, рукавицы. Вот наконец перед глазами появилась тяжелая резная дверь с красивой ажурной ручкой. Она выглядела одновременно жуткой и неприступной, но при этом потрясающе красивой. Дейла потерла алеющий прыщик на подбородке — ужасный контраст на фоне полностью идеальных демонов, таких странных и непонятных. Они не были похожи на лондонских богачей, хотя Огнева знала, что большинство из них — отпрыски богатых и благородных, древних родов. Они были слишком веселыми и живыми, словно после войны решили прожить все утраченные годы счастливых детства и отрочества. Сбежать от реальности. Дейла распахнула дверь настежь, повернулась с закрытыми глазами спиной к свободе и, распахнув руки, словно крылья, со звонким смехом прыгнула в сугроб, наконец разрушив хрустальную тишину сонного Кровавого замка. Я в Дублине честном, где дамы прелестны, Впервые увидел красотку Малоун. Тележку катала повсюду, кричала: «Ракушки и мидии, свежие, о!» Огнева лежала, напевая песенку, когда-то услышанную у извечно пьяного сторожа приюта, что по выходным приходил к тогда еще молодым воспитательницам, таская вместе с ивовыми ветками — заготовками на будущие розги — еще и небольшие букетики полевых цветов, которыми потом пахла вся столовая и вся одежда. Дейла любила по ночам вдыхать аромат, шедший от ее рабочего платья, и тихонько от остальных девчонок напевать песни, услышанные у сторожа. Снег падал прямо на ее счастливое лицо, и Огнева чувствовала — свобода, вот она, близко. И побежала, зная, что к утру ее, глупую, обязательно догонят, просто потому что сейчас она дышала чувствами. Одними до неприличия оголенными эмоциями. Как провода, они искрили, наполняя хриплый смех болевшего горла звучанием, волшебной музыкой; Дейла неслась, капюшон давно слетел с головы, а серебристые снежинки били прямо в лицо, мороз нестерпимо кусал щеки. В мыслях яркими пятнами расцветали адрес приюта и острое желание написать рябому пареньку хотя бы полстрочки. На руках сверкали морозные рукавицы.