***
В больнице коридоры выкрашены в небесно-голубой с сильной примесью белого. Холодный цвет, неинтересный и чёткий, ровно покрывающий увешанные табличками и указателями стены. Зейн до последнего надеется, что его не пустят в палату с белыми безликими дверьми, но медсестра ободряюще говорит ему, что главное — не давать пациенту нервничать и переживать. — Как его самочувствие? — Неплохо. Температура который день не спадает, но в горле нет трещин. Голос ниже и более хриплый из-за ожогов, но у слизистой быстрая регенерация, так что это скоро поправится. Например, вчера без морфина он не мог глотать, а сегодня утром сказал, что легче. — А принимает ли он… — Да, перечисленные другом молодого человека препараты не реагируют с нашими антибиотиками. Зейн кивает. Она улыбается и показывает жестом на дверь, после удаляется вглубь коридора. В палате стены синее. Будто бы к голубому небу, по которому ещё белые-белые облака плывут, добавили осеннее, грязновато-серое, но всё же синее. На прикроватной тумбочке стопка книг, несколько пузырьков с таблетками. Лампа. Зачем, блять, ему лампа. На большом подоконнике окна, которое выходит на апрельский вечер в небольшом парке, где гуляют люди, остающиеся в больнице долгое время, несколько прозрачных ваз с цветами. Гарри сидит на кровати, согнув колени, в наушниках, и водит пальцем по экрану планшета. Скорее всего, читает статью в Нэшнл Джеографик. Он выглядит изнеможённо, но всё так же очаровательно, в старой футболке ЭйСи ДиСи, непричёсанные волосы ураганом вьются на голове, на щеках румянец. Когда он вдыхает, раздаётся какой-то хрип, это тяжело слышать. Зейн не знает, что делать, он стоит в комнате с десять секунд, но его чувства настолько противоречивы, что это пугает. Он готов не верить своим глазам, потому что несколько мучительных часов, когда ему сказали, что мозг может не восстановиться, что лёгкие задеты кислотой, Зейн думал, что Гарри больше нет. А сейчас, спустя всего несколько дней, он сидит на больничной койке, никого не трогает, читает себе Нэшнл Джеографик, и всё у него хорошо. Что связано с другой частью Зейна — избитой и разодранной частью, которая не может примириться с эгоизмом мальчика. Он думал только о ебаном себе, когда глотал целый стакан чёртова моющего, блять, средства. Ему было насрать на всех остальных, хоть он, может, и думал, что без него будет лучше. Да нихуя он не думал. Ни о Найле, ни о своих родителях, ни о сестре, которая звонит ему пять раз в неделю. В последнюю очередь о Зейне. И да, Малик тоже эгоист. Он одна из самых эгоистичных блядей города, и это не позволит ему раскрыть объятия и впустить в них человека, который сознательно раздробил его сердце к хуям. Мальчик-безумие. С крышу сносящим запахом. Неожиданно, Гарри поднимает голову и втягивает в себя воздух. Его яркие губы приоткрываются, а потерянный взгляд зелёных глаз ещё больше теряется; в точно таком же состоянии находится стоящий перед ним Зейн. Мальчик снимает наушники и моргает, Малик пытается не закричать на него. — Ты меня очень сильно ненавидишь. Зейн кивает. Он знает, Гарри знает, что кивнул. — И с чего же такие выводы? — его голос не дрожит и не хриплый, когда как голос Гарри будто бы проткнули миллионом острых скалистых камней. Ожог слизистой горла третьей степени. Кислота вполне может сойти за скалы. Гарри опускает взгляд вниз и чуть качает головою. — Ну, когда ты заставлял меня выблёвывать ту штуку, я слышал. Зейн молчит. — Ты не говорил, что я глупый или что дурак, не спрашивал, зачем, — он пожимает плечами. — Если бы ты это всё сказал, было бы проще. Кивает. И сжимает руки в кулаки, переносит вес на левую ногу. — Ты говорил остаться с тобою. Это…много эгоистичнее, — он облизывает губы. — Ты не простишь мне. — Поразительная проницательность. — Мне говорили, — огрызается Гарри. Зейн хочет избить его железной палкой, сломать позвоночник и воткнуть обломки рёбер в лёгкие, прижать к себе это тело и более не выпускать. Они молчат с минуту. — Ну иди. Зейн в который раз кивает и тихо закрывает за собою дверь.***
Когда он спросил, почему это случилось в первый раз, Найл скинул ему пост на фэйсбуке, два года назад парень по имени Эш разместил пост с парой фото, где на белом листе бумаги распечатан девяностый сонет. Парень по имени Эш нравился Гарри Стайлсу больше года, после чего они начали встречаться, и всё бы было хорошо, вот только Эш под тем самым постом написал: «мне так жаль этого олуха, что я даже трахнуть его не могу лоооол», после чего Гарри едва ли спасли от передозировки Никодином. Потом депрессия. Сарказм. Воспалённость. Ненависть. «Что нет невзгод, а есть одна беда — Твоей любви лишиться навсегда[1].» «Если бы у меня была возможность сыграть в признание или испытание со слепым, я бы не облажался.» — Он ненавидит себя, Зейн. И не видит свою жизнь по-другому. Зейн откидывается на спинку своего дивана и закрывает глаза.***
Телефон звонит громко и не переставая, несколько раз подряд. Изнеможённый своими мыслями и просидевший целую вечность перед выбором и включённым на Эмтиви телевизором, Зейн пробуждается, чтобы прислонить холодный светлый экран к уху и, не успев вымолвить, как сильно он ненавидит Томлинсона, услышать полу писк-полу шёпот парня: — Мне только что звонил Ник. — Т…что? Два сорок восемь ночи. — Мне. Только что. Звонил Гримшоу. Он почти что плачет там, наверное. Грёбаная школьница. — И… — Он такой: я завтра поеду к Гарри, поехали со мной, блять, Зейн, я в ахуе. — А что с Гарри? — Малик поднимается на локти и часто-часто моргает, пытаясь проснуться. Слышно, как Луи цокает и с вероятностью в девяносто шесть процентов закатывает глаза. — Ничего, просто у него с одним парнем недетские игры, в результате которых оба повесятся, — и Зейн не думает, что он шутит. Опускает глаза. Молчание. — Бля. — Что? — Ничего. Я просто…я думал, что взорвусь, а сейчас неудачно пошутил, — он грустно хмыкает, — и весь кейф смыло. Зейн тоже хмыкает с удручающей интонацией: — Дерьмо случается, Лу. Они молчат секунд десять, прежде чем Томлинсон спрашивает: — Ты очень сильно на него злишься? Парень падает на подушку и закрывает глаза. — Я также злюсь на себя. — Получается, ты ненавидишь его и себя, и он ненавидит себя и тебя, тебя — потому что ты гондон -, и вы оба получаете одинаковое количество ненависти, и, значит, если вы из сложите, то получится как электроны и протоны, да? И останутся только нейроны, то есть ваша любовь, и… Зейн смотрит в сторону. — Ты что-то принял? — Нет. — Лу. — Нет, правда! Просто вспомнил, что они типа обезвреживают друг друга. Как вы. — Это бред. — Нихуя. Он снова чувствует себя в девятом классе, когда смеётся в трубку и спорит про парней с Томлинсоном. — Хуя. — Головка у тебя от хуя, хватит спорить, — по звукам, Томмо ложится. Доносится зевок. — Вы достаточно намутили, чтобы это в жизни не выебать. Так что слиться было бы тупо. Если он способен тебе сделать настолько хуёво, что ты даже видеть его не хочешь, то представь, что будет с другой стороны ваших отношений, сколько… — Я спать хочу. — Ну, а мне похуй, я не договорил. Я, блять, завтра с Гримшоу еду к…блять, — непринуждённый щебет сменятся на испуганный шепот. — Блять. Блять. Я завтра иду с Гримшоу. Зейн хохочет. — Иди нахуй, мразота! — его крик вызывает ещё больший смех. — Сука, и нахуя я вообще…так, ладно, — глубокий вдох. — Фу-у-ух. Это не выпускной. И не бал. И…пойдёшь со мной? — Нет. Луи громко стонет с той стороны.