В плену у ласковых туманов

Тонкое запястье ещё лежало в его ладони, голова на плече казалась странно тяжёлой. Но тот, кого звал он своим сердечком, был уже далеко. Там, где не было ни страха, ни боли. А значит, осторожность утратила смысл, и Логан поудобнее уложил себе на грудь прохладное тело и крепко сжал его в объятиях. "Не уходи", – сказал его любимый, и он никуда не уйдёт и никому его не отдаст. А когда за ним все-таки пришли, Логан грохнул о стену резной столик и превратил его в две дубины, и долго не подпускал никого к своему омеге, и лишь чудом никого не убил. Вмешалась стража. Его били, всерьёз и зло. Такой правильной была его боль, такой нужной, что он даже не заметил, как накрыла мир спасительная темнота. Он очнулся в камере, просторной и чистой, с соломенным матрацем на полу и с окошком под потолком. Там не было ни правых, ни виноватых, и никто не слышал его воя. За окошком день и ночь сменяли друг друга, но в камере время будто остановилось. Ему приносили еду и воду, к еде он не прикасался, воду пил. Смерти он не боялся и не хотел. Он вообще ничего не хотел. Потом пришли стражники и увели его прочь из камеры. Он не противился и ни о чем не спрашивал: в бани так в бани, к принцу так к принцу. Эллар казался высеченным из камня: серым, тяжёлым и холодным. На приветствие Логана не ответил и вообще старался на него не смотреть. Процедил, будто через стиснутые зубы: – Я нарочно запер тебя. Велел никого не пускать три дня. Включая себя. Боялся – убью. – Отчего же не убили, ваше высочество? – Отвечу, – принц бросил на Логана быстрый взгляд, поморщился. – Хорошо тебя разукрасили... Так вот. Когда мне донесли про Элинора, я в бешенстве был. Вот тогда бы точно убил, из-под земли бы достал. А он проявил вдруг такую твердость, которой я и вовсе не ожидал от него. Не жаловался, не врал, не просил пощады, просто молчал. Я ему плетью всю шкуру спустил, в подземелье бросил на три дня, без пищи и воды. А он молчал. Сознание терял, от боли, от страха, а молчал. Я его даже зауважал за это. Вот поэтому ты жив сейчас. Ради него. Потому что он так любил тебя. Слова бывают хуже плети, острее клинка. Логан покачнулся от нового приступа боли. Услышал резкое: – Сядь. Сел. Эллар выбил пальцами быструю дробь на столе, потёр ладонью лицо. Продолжил: – К тому же, ты должен ещё убить Каллора. Я у слуг спросил, ты был прав. Если ты не убьёшь, мне придется. А мне не хотелось бы. Мы много лет были друзьями... – Элинор... – выдавил из себя Логан. Сорванный голос не слушался, скрипел. – Проводили два дня назад. В храме Бадб он теперь, рядом с папой своим. Молчание лежало между ними и не разъединяло, будто молчали они об одном. Эллар заговорил первым. – Есть ещё одна причина, почему ты жив. Знаешь, я смотрю на них, на самых близких, на Гвена, Астора, их детей... Да, они говорят нужные слова, но я вижу: им все равно, что его не стало. Все равно, что он жил. Только нам с тобой, одним на свете, не все равно. Тебе тоже все равно, подумал Логан. Ты не Элинора потерял, а того сына, которого не было у тебя никогда. Элинора ты и вовсе не знал... Но жестокие слова остались несказанными. Молчание длилось и походило на прощение. Эллар вдруг спросил: – А знаешь, почему он умер на самом деле? Логан промолчал, но Эллар в ответе не нуждался. – Он был предназначен в супруги пависскому наследнику. В залог мира. А канцлеру нужна война. Два года назад в Пависе нашли месторождение серебра, а вернее, целый регион с серебряными жилами. Если они начнут их всерьёз разрабатывать, скоро серебро станет дешевле меди. А серебряные рудники – основа благополучия рода Родри. Что там какой-то маленький омега в сравнении с судьбой рода?.. – Я вызову его тоже... – проговорил Логан. – Он не станет драться с тобой, Дарман. Он в отцы тебе годится, и вообще не по зубам тебе. Я с ним сам справлюсь. Тебе я другое дело нашёл. – Ваше высочество, – Логан крепко сжал кулаки, – отдайте мне сына. Он не нужен вам. Я увезу его в Дарман, буду растить. Вы никогда не услышите о нас... – Ты с ума сошёл! – перебил Эллар. – Это сын герцога Рутленда и его законного супруга барона Каллора. Внучатый племянник короля. К тебе он вообще отношения не имеет. Ярость полыхнула в груди, заставила взглянуть в глаза принца, тоже как будто каменные. – Двадцать человек видели нас с Элинором. Они не могут все быть идиотами... – Захотят жить – будут! – рявкнул принц. И чуть погодя продолжил: – Хотя, это ещё одна причина, по которой тебе нужно уехать из столицы. – Я не хочу... – Твои желания значения не имеют. Того, что уже случилось, не исправишь. Вчерашнего дня не вернёшь. Завтрашний нам неизвестен. Значит, нужно жить сегодня, сейчас. Сейчас принимать решение. Или ты уедешь в свой Дарман, будешь жить там спокойно и безбедно, женишься на хорошеньком соседском сыне, будешь с ним растить детей. Или ты поедешь в Павис, вторым секретарём посла. Будешь перебирать бумажки, планировать приемы, вести переписку, принимать посетителей. Одним словом, делать то, чего не делал никогда, – работать. И драться на дуэлях, часто и всерьёз. За последние два года там сменилось шесть секретарей. Последний продержался три недели. Три недели – четыре дуэли. Это привлекло внимание. Логан вспомнил единственного пависца, с которым столкнула его жизнь, – наемника в кошачьей маске, блестящего мастера. – Откуда же такое пристрастие к дуэлям? – Не знаю, – пожал плечами Эллар. – Такой народ, такие обычаи. Это у них в крови. Знаешь, как в Иберии пользуются почетом водители колесниц, их там на руках носят, все дети знают их имена и мечтают стать такими же. В Камбрии сочиняют мифы о проводниках и скалолазах. В Пависе настоящие герои – бойцы, дуэлянты. На громкие дуэли приходят посмотреть тысячи зрителей, их потом неделями обсуждают во всех подробностях. Их победители – полубоги, легенды при жизни. Стань такой легендой, и ты поможешь поддержать мир. Заставь их подумать: если такие в Лотиане бойцы, то может не надо с ними воевать. И это, в свою очередь, будет хорошим ударом по нашему другу лорду канцлеру. Не единственным, я тебе это обещаю. А если погибнешь, Логан... Ну, значит поделом. Значит, есть за что, не так ли? Снова молчание легло между ними, молчание последнего слова, после которого не о чем больше говорить и незачем.