В плену у ласковых туманов

Солнечные лучи, подкрашенные и изломанные оконными стёклами, ложились на плиты пола сияющими клинками, золотые пылинки плясали на их лезвиях. Меланхоличные мысли текли неспешным потоком: чего стоит цивилизация, собравшая кладезь мудрости поколений, если вместилище этой мудрости – самое безлюдное место во дворце? В конюшнях и на кухне, в саду и на аренах кипела жизнь и люди работали, развлекались, ели, сражались и говорили, говорили, говорили... Только в библиотеке, в пыльной тишине с запахом пергамента и пыли прошедших веков Логан мог перевести дыхание. Он всегда садился за тот же стол у окна, на скамью, обитую темно-розовым бархатом, раскрывал книгу о былых сражениях и уходил в свой мир, далёкий от альф и омег, от сыновей и отцов, от Эйдена и Айлина. Это оказалось труднее, чем он предполагал. Видеть их вместе, видеть, как растёт их близость, любовь, быть может. Видеть, как тёплые огни загораются в глубине темно-синих глаз Эйдена, когда взгляд его падает на супруга. Видеть, как тонкие пальцы Айлина жестом бездумной ласки касаются локтя его альфы, бедра, края одежды, будто подтверждая: он здесь, рядом. Казалось бы, следовало радоваться: его мальчик прекратил свои опасные безумства, найдя мир рядом с достойным супругом, и Логан искренне пытался радоваться. Получалось плохо. Его обязанности стали казаться ему скучными и утомительными. Избыток свободного времени в совокупности со свободным доступом к винному погребу принца Эллара располагал к мизантропии. Удручало ещё одно обстоятельство: принц Эллар умирал. Когда-то славный и грозный воин уходил некрасиво и грязно. Приступы боли смешивались со вспышками гнева, когда прикованный к постели больной оскорблял всех и каждого, с особой изощренностью острого, но недоброго ума отыскивая больные места объектов его неудовольствия. Логан посещал принца довольно часто, и в его присутствии больной затихал, желая, но не смея озвучить справедливые и гибельные упреки. Однажды они остались наедине. Эллар сгрёб в кулак воротник Логановой рубашки и с неожиданной силой притянул альфу к себе: – Не смей, слышишь! Не смей рассказывать ему... Про вас с Элинором! – Ваше высочество, может так оказаться, что мне придётся открыть герцогу тайну его рождения... – начал Логан. Эллар перебил его гневным: – Не может! Ты слышишь, не может! Дыхание его пахло смертью, и смерть глядела его глазами и звучала в его голосе: – Если из-за тебя он погибнет, я найду тебя из царства Бадб, выползу из той дыры, в которую они сгребут мой пепел! Ты должен ему! За то, что рос он без родителей, за судьбу ненужного принца, за все! Силы оставили больного. Он тяжело рухнул на подушки, зашёлся в приступе сухого изнурительного кашля. Логан осторожно отцепил сухие пальцы от смятого кружева. Сказал как можно спокойнее: – Я люблю его. Я отдал бы за него жизнь. Но есть такие вещи, которых я не могу ему дать. – Нет таких вещей... – прохрипел принц. – Засунь в жопу свою хваленую честь... Или что там у тебя таковой считается... Отдай ему все: душу, сердце, жизнь. Все, что ему нужно. Ты должен ему... В комнату вошёл слуга с подносом, а следом два жреца – один в черном одеянии, другой – в белом. Логан подумал: достаточно было бы одного. Жизнь уже проиграла, настало время смерти. – Позвольте откланяться, ваше высочество... У самой двери догнало его тихое, но пронзительное, сказанное из последних сил: – Ты должен! Больше Логан не видел Эллара живым. Следующим утром его разбудил хриплый голос горна, особенно тоскливо прозвучавший в серой предрассветной полутьме. Логан не знал этого сигнала, провожающего в чертоги Бадб воевод королевской крови, но сразу догадался о его значении. Вспомнил, будто заново услышав голос Элинора, читавшего ему о смерти крон-принца Аласдэйра, о трауре, одевшем в чёрное весь Лотиан, об императоре Иллархане, ослепшем от горя. Слезы потекли по его щекам в память о давней трагедии, о личной потере, боль которой утратила остроту, но стала частью его сути, о мальчике, оставшемся сиротой, о могучем принце, проигравшем последнее сражение. А ещё о том плакал Логан, что теперь только он, один на свете, помнил и любил юного мечтателя Элинора, не успевшего оставить следа, будто со смертью Эллара умерла и часть его любимого. Но не было времени для скорби, ведь тот, чья боль была сильнее, нуждался в поддержке, а значит Логан должен быть рядом. Не дожидаясь слуг, наспех умывшись и отыскав скромные чёрные одежды, Логан направился в покои герцога Рутленда, а теперь уже принца. Там было многолюдно. Со смертью Эллара Эйден становился одним из первых вельмож королевства, и те, кто раньше держался подальше от взбалмошного подростка, пришли выразить ему своё сочувствие. Логан протолкнулся через озабоченную, тихо суетящуюся толпу, нашёл бледного Клейтона, осаждённого особо нахальными посетителями, спросил: – Где его светлость? – В опочивальне. Вас велено впустить немедленно, граф. Ни в чьих позволениях Логан не нуждался. Эйден и Айлин, уже одетые в траурные черные шелка, сидели рядом на кровати, крепко сцепив руки, и больше всего походили на детей, забытых родителями. Логан поднял их на ноги и молча обнял обоих. Эйден вцепился в его одежду и тихо застонал. Пришлось отдать распоряжения, и через минуту папа и брат Айлина были допущены в опочивальню, чуть позже появился и дворцовый лекарь с успокоительным снадобьем, а следом – слуги с завтраком. Логан заметил, что Айлин от снадобья отказался, зато Эйден выпил горькое питье. Завтрак прошёл в молчании, и лишь в конце Клейтон огласил протокол: служба в храме Бадб, предание тела огню, тризна. Следующим утром – возложение пепла принца на вечное хранение, рядом с супругом и сыном. Завтра же перед ужином его величество король Лотиана примет присягу своего нового вассала – принца Эйдена. Новый принц, сумевший взять себя в руки, казался спокойным. Но когда он взглянул на Логана, паника билась в его нервно блестящих глазах, звенела в тихом голосе: – Будь рядом. Каждую секунду. Не отходи ни на шаг. Стало больно за него, но и немного радостно, и стыдно за эту радость: его мальчик все ещё нуждался в нем. Семейное счастье не вытеснило Логана из его сердца. Служба в храме Бадб оказалась более скромной, чем предполагало высокое положение покойного. Неярко горели чёрные свечи, аромат благовоний плавал в воздухе, горький и печальный, а Логан не мог оторвать глаз от открытой ниши, в которую завтра возложат прах принца Эллара, где отсвечивали тусклым серебром две небольшие урны. В одной из них помещалось все, что осталось от Элинора, тепло его губ, робкая улыбка, милая родинка над губой, все, что он должен был любить всю жизнь, а любил лишь чуть больше месяца. Два серебряных сосуда величиной с большой кубок, в котором же – его несостоявшаяся жизнь?.. Но мальчик, за спиной которого он стоял, нервно перевёл дыхание, и Логан тихонько коснулся его локтя: я здесь, с тобой. Эйден откинул голову назад, на мгновение прикоснувшись затылком к плечу Логана, и это простое движение прогнало призраки прошлой трагедии. У него есть ещё тот, ради кого стоит жить. Чёрная Бадб приходит за всеми, но их день ещё не наступил. Вернувшись из далекого прошлого в момент настоящий, Логан оглядел собравшихся проститься с некогда могущественным принцем и, к своему удивлению, не увидел никого из королевской семьи. Брата покойного короля, дядю нынешнего монарха, провожали в царство Бадб его боевые товарищи, старики в одеждах воинов, со шрамами на лицах, со следами боевых увечий. А когда черные жрецы вынесли принца во двор и возложили его на крад, обтянутый бело-синей тканью с леопардом Лотиана, когда жадные языки огня взвились к небу, скрыв от зрителей укутанное в черный саван тело, кто-то запел старинный марш лотианской гвардии, и слова боевой славы, подхваченные старыми солдатами, вплелись в дым погребального костра, полетели к небу вслед за душой ушедшего командира: С отгоревших полей навсегда мы уйдём, По засыпанным пеплом следам мы уйдём, Сыновьям оставляя лишь гордость и славу. Вы не плачьте, омеги, когда мы уйдём! Король почтил своим присутствием тризну. Его сопровождал младший брат и наследник, крон-принц не появился. Эйден и Айлин присоединились к королю и принцу за Высоким столом. Четверо за столом, вмещающим два десятка, казались путниками, потерянными в ночи. Король произнёс короткую, лишенную родственных сантиментов речь о боевой доблести принца Эллара, о его верности королевскому дому и беззаветной службе. В честь покойного выпили стоя, плеснув на пол вино, красное, как кровь. Едва опустели кубки, король и наследник покинули пиршественный зал. Придворные, как обычно чутко улавливающие настроение монарха, пустились следом в стремлении не отстать от короля, устроив в широких дверях зала неприличную толчею. Эйден поднял на Логана тёмные от гнева глаза, тот чуть заметным кивком головы подозвал его к себе. Когда принц Эйден с супругом спустились с возвышения, чтобы сесть за стол с дворянами своей свиты и с боевыми товарищами покойного, их встретили громкими приветствиями, нетрезвым, но искренним теплом. – Пусть бегут! – заявлял барон Тор-Веллен, размахивая кубком и при этом обливая вином всех случившихся рядом. – Принц Эллар был моим командиром, и я уйду с его тризны последним! – Он был моим дедом, я уйду последним, – упрямился Эйден. – Значит, мы все уйдём вместе, – примирительно проговорил Логан. – А пока выпьем за его высочество, нового принца Лотиана, за Эйдена из дома Лота! Пусть хранит его Матушка Мона на многие годы! Пили за Эйдена, потом снова за Эллара, потом за войско Лотиана, потрепавшего Гелиат в последней Камбрийской кампании, потом за Айлина. Упомянули и крон-принца, пожелав ему удачного разрешения от беременности. Далеко за полночь продолжалась тризна, а когда пожилые товарищи принца стали дремать, Логан сдержал слово, подняв одновременно всех и направив на выход. Вместе с Клейтоном и Сигурдом проводил принца с супругом к их покоям и отправился к себе, качаясь от душевной усталости. Сон не шёл. Дрожал огонёк свечи, дрожали тени на стенах, и в сплетении были и небыли звучали давно умолкшие голоса, просили, обещали, плакали. "Только нам двоим не все равно", говорил покойный принц. "Будь рядом", – просил другой голос, бесконечно любимый, "Не уходи", – вторил ему другой, и лишь он был настоящим и живым. Стук в дверь показался Логану продолжением тяжёлого полусна. Но он повторился, более громко и настойчиво. Эйден стоял на пороге в широкой домашней робе. Слегка оттолкнув запнувшегося на пороге Логана, шагнул в темноту приемной, захлопнул за собой дверь, тяжело привалился к ней спиной. Прямо глядя в глаза, произнёс, будто с трудом: – Не прогоняй меня. Сегодня не прогоняй. В следующий момент Логан уже держал его в объятиях, осторожно прижимая к себе, словно боясь спугнуть или причинить боль. Губы Эйдена оказались жёсткими, словно обветренными, тело – напряжённым, застывшим в каменной судороге. Он усадил своего мальчика на кровать, снял с него домашние туфли, подержал в ладонях узкие ступни. Развязал пояс робы, под ней оказалась белая батистовая рубашка. Уложил и накрыл одеялом, лёг рядом, тонкое, сильное тело прижалось к нему, содрогаясь в острой нужде. Логан ласково погладил прямые плечи, узкую спину, провёл пальцами по круглым позвонкам. Чуть повернувшись в его руках, Эйден стянул с себя рубашку и крепко обнял его за талию, спрятав лицо между шеей и плечом, зашептал горячо и влажно: – Я люблю тебя, слышишь? Люблю... Логан чувствовал возбуждение Эйдена, и его собственное желание отдавалось болезненным напряжением в паху, в животе, в груди. Он перевернул Эйдена на спину, прижался к его губам в жёстком, требовательном поцелуе, его ладони широко огладили мускулистую грудь юноши, бока, узкие бёдра с выступающими косточками. Эйден со стоном раздвинул ноги, обхватив Логана коленями, скользя по его животу влажной напряжённой плотью. Логан взял в ладонь крупный каменно-твёрдый фаллос, не отрываясь от губ любимого, двинул рукой, глубокий стон задрожал у него на губах. – Хочу... – простонал Эйден, – хочу тебя... Оба фаллоса поместились в ладони, горячие, истекающие соком, движения стали резкими, рваными, почти болезненными, когда стройное тело, прижатое к постели, забилось под ним в сладкой судороге, и сдавленный крик прозвучал в тишине, и сам он выплеснулся в ладонь, в стыдном и мучительном восторге. Потом они лежали обнявшись и беззастенчиво гладили друг друга, наслаждаясь теплом, и близостью, и медленно пробуждающимся желанием. Где-то далеко, на самом краю сознания бабочкой о стекло билась тревожная мысль: он – проклятый извращенец, то, чем он занимается, противно всем законам, Божьим и человеческим. Но отчего же тогда гибкое и сильное тело в его руках казалось самым дорогим и таким необходимым, отчего же не было ничего правильнее, чем прижимать его к груди и дарить ему тепло и ласку?.. С тихим стоном Эйден вытянулся, с уютной грацией совмещая изгибы своего тела с бёдрами и плечами Логана, потянулся за поцелуем, скользнув по коже горячей твёрдой плотью, выдохнул ему в шею: – Возьми меня... Отвечая на поцелуй, Логан сказал: – Прости, маленький, я не могу. – Я не маленький! – последовал сердитый ответ. Узкая, но крепкая ладонь с жёсткими мозолями меченосца обхватила его плоть. – И ты можешь! И хочешь! – Не сердись, любовь моя. Иди сюда... Просто поверь мне... Белое тело на белой простыне, тёмные соски, длинные сильные мускулы, плоский живот. Он охотно дарил такие ласки омегам, и это было почти то же самое, только губы сомкнулись вокруг большого и жаркого фаллоса альфы, только властно, по-хозяйски вплетались в его волосы сильные пальцы, только не было инстинктивного подчинения в движениях партнёра, и кружило голову сознание чужой силы, как в бою, как на дуэли, и оттого его собственное желание становилось невыносимым. Не выдержав, Логан стал ласкать себя, и когда гибкое тело выгнулось под ним дугой и сладко-соленая струя ударила ему в горло, его собственный оргазм накрыл его ослепительной волной. Моменты жаркой близости и острой нужды сменялись ласковым теплом близких душ, нежностью сильных тел, сонной блаженной истомой, когда они растворялись друг в друге, и дышали одним дыханием, и сплетались невидимыми корнями. Но постепенно огонь разгорался в кончиках ласковых пальцев, в жадных губах, в сердце, рвущемся из груди, и охватывал тело, и дыбом поднимал шерсть. Нежность сменялась жаждой, ласка – страстью, но всякий раз останавливались они у грани, всякий раз подходя чуть ближе к черте, от которой нет возврата. Логан проснулся первым. Почувствовал тяжёлую голову на своём плече, шершавую ладонь на груди и вспомнил безумную ночь, и задохнулся от острого и яркого счастья. Ещё минуту он полежит так, ещё минуту отрешится от мира за хрупкими стенами, где втопчут в грязь это счастье, где найдут самые унизительные слова для чуда, связавшего их воедино. Провёл ладонью по густым спутанным волосам, прошептал в тёплое и душистое: – Эйден, радость моя. Проснись, мой принц... Он поднял голову, приоткрыл сонные глаза, ткнулся губами куда-то в шею. Потянулся с хрустом, со стоном, лёгким и гибким движением встал на ноги. Логан подумал: знает ли он, как он прекрасен, в сплаве изящества и силы, юности и уверенности взрослого хищника? Нет, ничего он не знает, и оттого так естественно его обаяние и так совершенно. Принц набросил на плечи просторную робу, перетянул поясом тонкую талию. Склонился к Логану, властным жестом поднял его подбородок, поцеловал жёстко, по-хозяйски. Сказал: – Зря ты противишься мне, Логан. Мы принадлежим друг другу. Ты ведь и сам это знаешь.