В плену у ласковых туманов

Глава. То, что нас не убивает Огромный купол храма Матери Моны терялся в темноте, сотни маленьких огоньков вспыхивали светлячками в ночи. Логан положил на жаровню веточку можжевельника, знак жизненной силы, ярко вспыхнули короткие иголки. Завиток ароматного дыма поднялся над жаровней, растворился в темноте. Следом Эйден принес свою жертву, бездымный огонь жадно охватил тонкую ветку: береза – чистота и красота души. Умница. Сотни людей собрались в храме, принцы и простолюдины, альфы и омеги, юноши и старики, объединённые общим движением души, слившиеся в единый многоликий организм, взволнованный и окрылённый. Два дня назад появился на свет долгожданный наследник. Появился до срока. Маленькая жизнь, ещё не пустившая корней, крохотный огонёк в ночи. Логан вспоминал комнату, пропахшую кровью и смертью, румяного, кровь с молоком, младенца с серьёзным и пронзительным взглядом синих глаз, с тёмной шерсткой на макушке, и в его груди шевелилось болезненное и острое желание защитить, помочь, закрыть от ветра этот маленький и слабый огонёк. От всего сердца, из самой глубины тёмных корней он желал этому чужому ребёнку выжить. Рядом Эйден перевёл дыхание. Логан взглянул на юношу и увидел мрачно сведенные тёмные брови, напряжённую линию рта. Его мальчик тоже волновался за далекого братика. Он не держал обиды. А причина для обиды была. Королевская семья повернулась к Эйдену спиной, причём сделала это демонстративно, вызывающе и грубо. Церемония принятия вассальной присяги стала первым унижением. Не было обычных пиров, охот, турниров. Не было даже праздничного ужина в кругу семьи. Сама церемония проходила не в тронном зале, а в малой столовой, где обедали дворяне средней руки. Эйден в парадном лотианском бело-синем, Айлин в шелках и бархате, свита принца в лучших своих нарядах и драгоценностях казались нелепыми рядом с королём, одетым едва ли не в домашнее платье. Ни крон-принц, ни наследник с семьёй на церемонии не присутствовали. Новый королевский вассал Эйден, принц Лотиана, не был приглашён ни на один приём. Его обходили вниманием с подчеркнутой старательностью, и очень скоро королевский двор проникся тем же настроением. Придворные стали обращаться к Эйдену с непочтительностью, граничащей с дерзостью. Логан дважды вызывал на дуэль особенно наглых выскочек, и данный им жестокий урок отчасти был усвоен двором. Эйден, казалось, не замечал разворачивающейся вокруг его персоны драмы. Лишь когда Сигурд, умирая от стыда, попросил отставки, сославшись на семейные обстоятельства, Эйден расстроился по-настоящему. Храбрый Клейтон заявил, что останется с принцем, чего бы это ни стоило. Логан объявил себя его чемпионом: он будет драться с каждым, кто посмеет вызвать Клейтона. Тот обиделся, потом обрадовался, но вида не подал. Радость Клейтона была вполне объяснимой: верность опальному принцу становилась опасной. Почти месяц миновал с той безумной ночи. Логан ждал. Ждал каждую ночь, прислушиваясь к шорохам засыпающего дворца, к голосам ветра и дождя. Вёл бесконечные молчаливые диалоги, объясняя себе положение вещей, убеждая воображаемого собеседника в невозможности их общей мечты. Разумные доводы и вдохновенные тирады пропадали даром. Никто не стучался в его дверь, никто не просил о близости, а значит и некому было в ней отказывать. Торжественную тишину храма Моны нарушило неясное, на первый взгляд стихийное движение. Волнение быстрым течением пробежало по пробудившейся толпе, неясным шепотом поднялось к высоким сводам. Потянулись к выходу первые посетители. Пальцы Эйдена нашли руку Логана, сжали крепко, до боли. Любая новость сейчас была плохой. Это понимали все. Возвращались во дворец в молчании, в потоке таких же притихших лотианцев. Казалось, весь город затаил дыхание, ожидая новости, известной немногим, подозреваемой всеми. Лишь на следующее утро королевский глашатай объявил во всеуслышание: наследник престола скончался. Логан почувствовал глубокую тоску. Маленький принц останется безымянным. Никто не узнает, был ли он альфой или омегой. Но глубже тоски было чувство опасности, ещё не случившейся, притаившейся в близком будущем, на границе "сегодня" и "завтра", опасности невидимой, но ощутимой, как недобрый взгляд в спину. Казалось, весь Лотгард разделял это предчувствие. Город затаился в напряжённом ожидании. Развеялся дым над крошечным крадом во дворе храма Бадб, и маленькая урна первой заняла своё место в нише, но казалось, что сама чёрная богиня распахнула невидимые крылья над городом. Ставни в домах закрывались с закатом, пропали с городских площадей менестрели, жонглеры и акробаты, и даже квартал Приятных Грёз опустел и притих. Опасения Логана, оставаясь абстрактными, имели конкретное направление: только жизнь Эйдена имела для него значение и только за него тревожился неудавшийся отец, несостоявшийся любовник. Он приобрёл привычку просыпаться с рассветом, первым занимая пост в приемной своего принца, чтобы целый день не отходить от него ни на шаг. Логан давал Эйдену уроки боевого искусства, с мечом и с пикой, с кинжалами и с морнингстаром, сопровождал его в верховых прогулках, выезжал с ним в город, наблюдал за его тренировкой танца Благоденствия. Но в нужный момент рядом не оказался. Получив приказ помочь Клейтону с ответом на прошения данников, Логан не удивился: сбор подати подходил к концу, и в это время многие просили об отсрочке, жаловались на неурожай, несчастья и потери. Лишь когда в их покой ворвался взволнованный дворцовый стражник, молодой альфа, незнакомый Логану, сердце его сжалось от боли. – Милорд... Милорд... – стражник поклонился Логану и Клейтону по отдельности, – там принц Эйден, на арене для поединков... Дерётся с лордом Хастингом... Я подумал, вы должны знать... Никогда ещё Логан не бегал так быстро, и все же он опоздал. Когда он растолкал зевак и перемахнул через перила арены, поединок уже завершился. Лорд Хастинг, взрослый альфа, сильный и опытный меченосец, катался по песку арены, с воем прижимая к груди обрубок правой руки. Эйден возвышался над ним, всем видом выражая презрение. Лишь подойдя ближе, Логан заметил, как тяжело опирается принц на рукоять меча, вонзённого в песок, заметил бледность и кровь на бедре... "Нет, Матушка Мона!" – листьями на ветру бились мысли, паника сдавила горло. Он уже видел это лицо таким же бледным, он никогда не смог забыть запаха крови и пота. Это просто не могло повториться. "Матушка, только не это, матушка..." Он легко подхватил на руки своего мальчика, увязая в песке, понёс его с арены. Рявкнул сунувшемуся под руку Клейтону: – Королевского лекаря в покои принца! Немедленно! – Что ты делаешь?! Не смей! Отпусти! – Эйден попытался освободиться из его рук, получил в ответ короткое: – Заткнись! Через минуту усталость взяла своё, и Эйден уронил голову на плечо Логана. Тот чувствовал тепло его дыхания, тяжесть обмякшего тела, липкую влагу, стекающую по его боку. Внезапно пришло осознание: если Эйдена не станет, то и ему жить незачем. Логан понял это не со страхом, с облегчением. Обошлось. Рана на бедре Эйдена оказалась глубокой, но королевский лекарь сумел остановить кровь. Рану зашили и туго перевязали. Все это время Логан стоял в изголовье постели. Одного взгляда на его лицо оказалось достаточно, чтобы пресечь любые попытки выставить его из комнаты. Его оставили в покое. Наконец, спальня опустела. Слуги унесли окровавленные простыни, повязки, одежды. Логан присел на край постели, взял в ладони прохладную руку Эйдена, вгляделся в его белое лицо с тенями под закрытыми глазами. Дрогнули длинные ресницы, и раненый произнёс тихо, но твёрдо: – Не нужно, Логан. Рука выскользнула из его ладоней. Прозвучал почти приказ: – Иди к себе. Он даже встал, послушавшись своего принца, но, передумав, занял прежнее место. – Позволь побыть с тобой немного. Пока не придёт Айлин. За ним послали. – Зачем? – глаза Эйдена казались тёмными, почти черными. – Захотел посмотреть на знакомое лицо? – Я не понимаю тебя, маленький... – Никакой я не маленький! – язык Эйдена слегка заплетался. Вероятно, сказывались лекарские снадобья. – Ты все понимаешь. И я понимаю. Я не дурак и не ребёнок. Логан прикрыл глаза, постарался перевести дыхание, угомонить пустившееся вскачь сердце. Конечно, при родах Элинора присутствовало не менее десятка слуг, лекарей, кого угодно. Принц Эллар не мог заткнуть рот всем. Кто-то проболтался, кто-то обмолвился, из отдельных незначащих фраз догадливый Эйден составил историю, слишком похожую на правду. И что теперь делать? Сказать правду и потерять его навсегда?.. – Я все понимаю, – повторил Эйден уже тише, с грустью, а не с гневом. – Ты любил моего папу. Ты смотришь на меня, а видишь его. Поэтому тебе показалось, что ты и меня... любишь... Но это лишь отражение... просто отражение. Я не хочу быть отражением. Я хочу, чтобы ты видел меня. Логан провёл кончиками пальцев по впадинке виска, коснулся уха, странно маленького, розового. От нежности прерывался голос, но это было правильно и ничуть не стыдно. – Твоё лицо похоже. Только лицо. Твой папа был омегой, робким, послушным, стеснительным. Его хотелось защищать. Ты совсем другой. Гордый, резкий, упрямый. Опасный, непредсказуемый, сумасшедший. С тобой хочется идти рядом, как с равным. Я люблю тебя именно таким, и похожим на него, и совсем другим. Маленькая слеза скатилась из угла закрытого глаза, блестящей ниткой протянулась к виску. – Я так скучаю по тебе, Логан. Так скучаю. Но я не хочу быть для тебя тенью... Воспоминанием... – Ты не тень. Ты самое главное, что у меня есть. Единственное, что мне важно. Логан склонился к изголовью, снял губами соленую каплю с ресниц. Губы Эйдена нашли его, тепло открылись навстречу его поцелую, легкому и нежному. Шаги послышались в приемной, негромкие голоса. Логан встал навстречу Айлину. – Ваше высочество... Его высочество спит. Оставляю его вашим заботам. Крепко и взволнованно сжал Айлин его руку, ответил тихо: – Храни вас Матушка, милый граф. За все, что вы делаете для него. Для нас. Логан вернулся к себе, унося с собой тепло крепкой руки Айлина, его знакомый запах, немного изменившийся. Не раздеваясь, вытянулся на кровати. Свет из приоткрытой двери падал на пол косым треугольником. Скоро его мальчик станет отцом, а сам он – дедом. Что же это значит для него? Около недели Эйден провёл в постели, окружённый заботой супруга, лекарей, слуг. Ему читали, его занимали беседами, для него готовили любимые блюда. Айлин нашёл где-то особенно хорошего менестреля, и тот играл для принца и его свиты каждый вечер. Логан старался прийти в тот же час, чтобы найти себе место в самом укромном углу и оттуда смотреть на милое лицо, и, встречаясь взглядом с его мальчиком, представлять себе, что песни о печальной любви, о страсти и разлуке звучат лишь для них двоих. А когда Эйден уже начал вставать с постели, ходить, опираясь на изящную трость, подаренную Айлином, случилось неожиданное событие: королевский приём. Приглашены были все придворные от принцев и до пажей, послы всех государств, проживающие в Лотгарде, а также главы гильдий, капитаны дворцовой и городской стражи, командующие Лотианской армией и флотом. Логан почувствовал волнение. Так объявляли войны. Так сообщали об изменении престолонаследования, о событиях важных и грозных. Тронный зал был полон до отказа, когда принц Эйден занял своё место слева от тронного возвышения. Напротив, справа от трона, разместилась семья брата короля, наследника престола. По их напряжённым лицам Логан понял, что приём явился неожиданностью и для семьи наследника, и теперь они с таким же волнением ждут королевского слова. Монарх с супругом, оба в парадных королевских регалиях, появились вскоре, рука об руку взошли на возвышение. Следом за ними торжественно ступал жрец храма Моны, высокая и тонкая фигура в белоснежных робах. Король занял место на троне, крон-принц сел в кресло по его правую руку, жрец поместился между монархами и чуть позади. Логан стоял за спиной Эйдена и не слишком хорошо видел крон-принца, но ему показалось, что со дня их неприятного разговора в саду тот постарел на десять лет. Королевский глашатай дважды ударил в пол посохом, призывая к тишине. В этом не было нужды, ни один из собравшихся не произносил ни звука. В полной тишине негромкий голос короля звучал, как тревожный набат. – Лотианцы, опора и надежда престола, лучшие граждане моей страны. С тяжёлым сердцем я собрал вас сегодня, чтобы сказать то, о чем вы знаете и без меня: Лотиан погряз в грязи и разврате. Забыты идеалы наших предков, понятия супружеской верности, невинности и беспорочности втоптаны в грязь. Древние боги отвернулись от нас, оскорбленные нашими бесчинствами. Не будет нам Благословения великой Матери Всего Живого, Чёрная Госпожа Бадб не пустит наши души в свои чертоги, Таранис не благословит наши труды, а Гофаннон не даст силы нашему оружию, если мы не встанем на путь истины, на путь добродетели, и чистоты, и искреннего раскаяния. Во имя искупления и во Славу наших богов, а значит и во Славу великого Лотиана мы приняли ряд законов. С нынешнего часа и каждый час в течение недели новый закон будет зачитан королевскими глашатаями в каждом городе Лотиана. Вы услышите его первыми. Помните, все мы равны перед законом, жрец и пахарь, принц и король, и солдат. Ни прежние заслуги перед престолом, ни богатство, ни возраст не защитят виновного от справедливого наказания. По жесту короля вышел вперёд глашатай. Посох ударил в пол, с тихим шорохом раскрылся пергамент. Голос прозвенел в тишине, звонкий, как набат. Каждая фраза казалась ударом. "По приказу его величества короля Божественного Лотиана, Остенара сына Гвеннида из рода Лота, и по воле богов и людей, в третий день месяца Мабона повелевается: С целью защиты нравственности и искоренения порока при храме Великой Матери Моны создать Орден Очищения. Задачами Ордена объявить поиск виновных, дознание и наказание. Подлежащими наказанию считать следующие пороки: Омега, изменивший супругу, подлежит публичной порке в десять плетей. По желанию супруга также подлежит изгнанию из рода и лишению имущества и права на воспитание детей, а также отдаётся в услужение в храм Великой Матери на срок в один год. Омега, искусственным путём прервавший беременность, подлежит публичной порке в пятнадцать плетей, изгнанию из рода и лишению имущества, а также приговаривается к работам на рудниках на срок от одного года до пяти лет. Лекарь, уличённый в соучастии в этом преступлении, приравнивается к убийце и несёт надлежащее наказание. С десятого дня месяца Мабона изготовление средств, препятствующих беременности, будь то снадобье, амулет, приспособление материального характера или любое другое средство, воспрещается законом. Лекарь, уличённый в этом преступлении, подлежит порке в десять плетей, лишению знака гильдии и отдаётся в услужение в храм Великой Матери на срок в один год..." Голос глашатая – холодом по коже. Лица придворных – гротескные маски покорности, невозмутимости, одобрения, а под ними – растерянность и ужас. Суровы законы Пависа, и Кернива, и Камбрии, немилостива к преступникам империя Гелиат, и не пустуют плахи на площадях Дарнийских городов. Но цивилизованный мир не слышал ещё законов, провозглашаемых сейчас королём Лотиана. Сытого, добродушного Лотиана, известного тягой к веселью, чревоугодием и жизнелюбием. А глашатай все говорил и говорил: о сыновьей непочтительности, о неприличных одеждах, о неуважении к богам. И наконец, последним ударом карающего меча прозвучало странное, нелепое и жестокое: "... Альфа, уличённый в непотребной связи с другим альфой с целью удовлетворения телесной похоти, приговаривается к порке в пятьдесят плетей, изгнанию из рода и лишению прав и имущества. Если оба соучастника злодеяния предстанут перед правосудием Ордена, наказание разделяется на двоих: по двадцать пять плетей на преступника. Омега, уличённый в непотребной связи с другим омегой..." Логана потрясло совершающееся злодейство. Молодой здоровый альфа мог выдержать двадцать пять плетей. Пятьдесят плетей превращали наказание в смертную казнь. По сути, любого можно было обвинить в этом грехе, и обвинённый назовёт или придумает соучастника, чтобы спастись от смерти... "Волей Божественной и королевской, отныне и навеки, объявляем этот закон вступившим в силу". Глашатай снова ударил в пол, и от резкого звука кто-то испуганно вскрикнул. Король, крон-принц, жрец застыли каменными изваяниями. Показалось Логану, что в тягостном молчании он уже слышит свист плети, крики, мольбы... Эйден, ещё не оправившийся от раны, тяжело привалился к нему спиной, Логан чувствовал дрожь его напряжённого тела. Голос короля прозвучал негромко, будто устало: – Братья мои Лотианцы, каждому из нас вменяется в обязанность помогать новому Ордену Очищения всеми возможными способами. Пожертвования на нужды Ордена будут приниматься в храме Матери Моны. Я верю, вместе мы вернём Лотиан наших предков: королевство, прославленное духовной возвышенностью и нетерпением к порокам. Король встал, подал руку крон-принцу, вместе они сошли с возвышения. Жрец в белом последовал за ними, его фигура приобрела зловещую важность. Собравшиеся в тронном зале молчали. Единственным звуком, нарушавшим тишину сотен застывших в шоке людей, было эхо шагов, затихающих в тёмном коридоре.