В плену у ласковых туманов

Когда альфу лишают одежды, у него отнимают достоинство. Связанные за спиной руки несовместимы с уверенностью в себе. Начиналось все вполне пристойно. Логана привели в храм Моны, где в приятной скромно убранной комнате предложили вино и фрукты. Даже принесли извинение за позднее вторжение: дела Ордена, благородный граф, вы ведь понимаете, долг – превыше всего... При допросе присутствовали трое: жрец Ордена, немолодой бета с незапоминающейся внешностью, секретарь в скромных одеждах слуги, невысокий коренастый альфа, похожий на стражника, одетого в цивильное. Говорил в основном жрец, говорил негромко, профессионально убедительно и невозмутимо: – Господин мой граф, печальные причины привели нас к данному положению. Видите ли, в соответствии с законом Очищения нами были предприняты меры по ликвидации гнезда разврата, известного вам под названием "Жезл Сатира". – Вас неверно информировали, почтенный, мне неизвестно это заведение, – учтиво прервал Логан. – Вынужден вам не поверить, милорд. Некоторые клиенты этой клоаки распутства оказали сопротивление Ордену. У меня есть свидетели, что вы, любезный граф, были в их числе. – Наглая ложь, достойный слуга Великой Матери. Я никогда там не бывал и даже не знаю, где находится этот самый жезл. Но позвольте поинтересоваться, чем это заведение привлекло внимание Ордена? – Видите ли, граф, в этом притоне и клиенты, и работники были альфами. По закону Очищения такая связь карается. – Смею вас уверить, почтенный, среди моих пороков такого не числится. Я равнодушен к особям моего пола. Логану удавалось поддерживать беседу в таком тоне, будто проходила она в королевских покоях, в охотничьем павильоне или в бальном зале. – Увы... У нас есть свидетели. Один из них, солдат городской стражи, утверждает, что нанес вам лёгкую рану, на ладонь выше левого локтя. Мы можем прямо сейчас освидетельствовать вашу милость, и если такой раны у вас нет, с извинениями проводить назад во дворец. – У меня есть царапина над левым локтем. Я получил её на арене для тренировок вчера утром. Пустяковая царапина, он не заметил её в водовороте вчерашних событий и в конце концов попросту забыл о ней. – Как же вы объясните, что этот стражник знал о существовании такой раны? – вкрадчиво спросил жрец. – Я ходил прошлым утром в бани. Десятки альф видели меня. Кто-то пытается оболгать меня, почтенный жрец. Кому-то выгодно представить меня преступником и мужеложцем. – Простите, я нахожу это маловероятным. Позволю себе напомнить вам: сотрудничество с Орденом – обязанность каждого лотианца. – Вы обвиняете меня во лжи, жрец? – Логан надменно вскинул голову. Бета сложил на груди руки преувеличенно смиренным жестом. – Я просто пытаюсь разобраться в обстоятельствах порученного мне дела. Между показаниями различных сторон имеются очевидные разногласия. Стражнику нечего скрывать и незачем лгать. Вы, в то же время, пытаетесь уйти от ответственности за совершенное преступление. Кому же я должен верить? – Хорошо, – вздохнул Логан. – Я открою вам правду. Я провёл ночь в заведении под названием Белая Бабочка. Его содержит мой давний приятель Айшел. Как вы знаете, я не состою в браке, следовательно удовлетворяю свои потребности самым простым способом. Вы можете спросить у Айшела, он, несомненно, подтвердит правоту моих слов. – Что ж, мы можем сделать и так, – притворно вздохнул жрец. – Мы можем послать за вашим Айшелом, растянуть его на дыбе, прижечь ступни. И потом спросить, были вы у него вчера или нет. – Пречистый, на дыбе и вы скажете, что были вчера у Айшела. Или даже в этой, как его, Палице... Вернее, в Жезле, – с улыбкой сказал Логан. Сохранять невозмутимость становилось все труднее. Образ нежного Айшела, растянутого на дыбе, наполнял его слишком реальным гневом. Взгляд жреца застыл, его светлые глаза показались Логану мертвыми, рыбьими. Такими же холодными были и его слова: – Вы ошибаетесь, граф. Вы ошибаетесь, думая, что нам нужно ваше признание. Поверьте, мы обойдёмся и без него. Вы ошибаетесь в надеждах, что ваше происхождение дарует вам защиту, что влиятельные друзья примчатся на помощь. Никто не придёт за вами. До конца вашей жизни вы останетесь один. И в самом конце её вы будете рыдать и молить о пощаде, но будет слишком поздно. Только сейчас вы можете себе помочь. Склонитесь перед Орденом. Признайте ваши грехи. Откройте имена тех, кто грешил вместе с вами. Вы сильны и здоровы, вы сможете выдержать кару. Кстати, экзекуция исполняется палачами Ордена. От меня сейчас зависит, чем станут для вас двадцать пять плетей. Сойдёте ли вы с помоста своими ногами или останетесь калекой с перебитым хребтом. Решать вам. Решать сейчас. – Я устал повторять вам, жрец, мне не в чем виниться... – Разденьтесь! Абсурдный приказ прозвучал слишком неожиданно. Логан растерялся. Жрец продолжал: – Сейчас вас отведут в подземелье, где мы применим другие методы допроса. От вас требуется одно – полная покорность Ордену. Снимите одежду, бывший граф Дармана. Она вам больше не понадобится. Его тирада была слишком длинной. Логан успел опомниться от шока. Проговорил с предельным презрением: – Не оттого ли вы преследуете мужеложцев, что вид обнаженного альфы будит ваше воображение, пречистый? Должен вас разочаровать, со мной у вас нет шансов. Повторяю вам в сотый раз, мне нравятся оме... Инстинкт, выработанный бесчисленными встречами со смертью, заставил его обернуться. Удар, который должен был лишить его сознания, пришёлся в плечо. Логан быстро повернулся вокруг своей оси, тем же движением подхватывая тяжёлый стул. Конечно, он не сдался без боя. Он успел сломать челюсть стражнику в цивильной одежде и достать несильным ударом удивительно верткого жреца, и если бы улыбнулась ему удача, может быть и удалось бы ему выбраться из храма, затеряться в лабиринте хорошо знакомых улиц, а поутру исчезнуть, выскользнуть за городские ворота... Но не меньше десятка стражников ворвалось в небольшую комнату, и кто-то ловко ударил его под колени, и Логан свернулся на полу в клубок, закрывая голову руками... Он очнулся в полутёмной гулкой пустоте, очнулся не сразу. Всплывал на поверхность зыбкой реальности, снова проваливался в спасительное ничто и снова приходил в себя. Он очнулся в подземелье, привязанным к железному стулу, голым и беспомощным. Туго стянутые за спиной руки не позволяли разогнуться, боль в помятых рёбрах мешала дышать. Мучительно хотелось пить. Ему давали воду. Подносили к губам прохладную оловянную кружку, и едва он успевал сделать несколько жадных глотков, кружка исчезала. Еды ему не давали. Знакомый жрец показался лишь однажды. Он пытался запугать Логана, рассказывая о казнях, в данный момент происходящих на всех площадях Лотгарда, но черный синяк под глазом и распухшая губа не соответствовали грозному облику, и вскоре его место заняли другие. Безликие, незапоминающиеся, бесконечно меняющиеся, одинаковые. Один из них, обманчиво мягкий и домашний, с круглым добрым лицом, был опаснее всех. Он приносил Логану воду, протирал его лицо влажным полотном и говорил, говорил, говорил... Многое из его слов слишком походило на правду. – Милый Логан, вы просто пешка в чужой игре. Конечно, мы знаем с кем вы были в этом дурацком притоне, за кем вы туда пришли. Ваша верность делает вам честь, но она граничит с глупостью. Послушайте, мне много лет, в отличие от этих мальчишек я помню то, что было двадцать лет назад. Я помню блистательного графа Дармана, ураган, фейерверк... Что за наряды, лучшие в городе балы, охапки белых роз у дверей блистательного Айшела... Мне кажется, он оттого и предан вам с такой силой, что вы позволили ему забыть о его сути, вы сделали его живым богом, сошедшим к смертным... Конечно, мы допросили его. Конечно, он дал показания в вашу пользу. Но вы же понимаете, Логан, простите мне эту фамильярность, но я буду вас звать по имени, ведь титула нет у вас больше... Так вот, вы же понимаете, это ничего не значит. Нам нужно от вас лишь одно имя, и вы его назовёте, сейчас или через месяц, все равно. Холод железного стула пробирал его до костей. Когда он впервые помочился себе на колени, это отняло у него частицу его личности, фрагмент того, что он привык считать собой. Сколько ещё таких мелких кусочков, камешков мозаики, должно потеряться, прежде чем он окончательно забудет себя? В поисках спасения хотелось прибегнуть лишь к одному образу, к памяти о полном и ослепительном счастье, но именно это имя хотели вырвать у него мучители, а значит следовало запрятать его как можно дальше, чтобы даже в беспамятстве, в безумии не обронить его. Логан стал думать об Элиноре, в сотый раз перебирая каждое слово, сказанное и услышанное, с болезненным упорством вызывая перед внутренним взором светлую прядь у виска, влажное пятнышко на обивке скамьи, родинку над губой... Он не знал, сколько он просидел на железном стуле, два часа, два дня или два года. Время перестало существовать. Связанные за спиной руки исчезли. Полный уютный жрец был с ним рядом, когда раскалённое железо, одновременно ужасное и притягательное, обдало жаром его лицо. – Ещё не поздно, Логан. Скажите же, скажите сейчас! – голос жреца прерывался от волнения. – Я невиновен, – выдавил из себя Логан. Алый треугольник, похожий на наконечник стрелы, прочертил в полутьме яркую дугу. Огонь охватил его плечо. Такой яростной была боль, такой чрезмерно живой и острой, что Логан закричал, зашёлся воплем, забился в путах, приковавших его к креслу. – Ну вот, шрам останется, – расстроился жрец. – Следующий будет на лице. На щеке, наверное. Глаза побережём пока. Дайте мне знать, Логан, когда возьмётесь за ум, наконец. Его оставили одного. Угас в жаровне огонь, Логан проводил жадным взглядом последние темно-красные искры. Тишина и темнота стали полными. Холод сковал его тело, холод, зародившийся в самой сердцевине его бытия, где когда-то горела гордость, расцветало тщеславие, раскрывала крылья любовь. Крупная дрожь сотрясала его тело, он пытался её остановить и не мог. Казалось ему, что из мрачных углов выползают тени, невидимые, черные на черном, тянутся к нему, все ближе, все холоднее их страшное прикосновение. Все убитые им и все, кого не сумел он спасти, собрались вокруг него, беспомощного, потерявшего себя, чтобы взять с него плату, унести в темноту то немногое, что осталось от графа Дармана... Когда столетие спустя в подземелье вошли его мучители, он готов был целовать их руки. Другой жрец занялся им. Он был лишён сантиментов и предпочитал простые методы. Снова раскалённые железо оставило шрамы на предплечье, на бедре, на груди, на лице. От бесконечных вопросов кружилась голова и появлялся во рту тошнотворный солёный привкус. Воды ему в тот день не давали. Позже появился и ласковый жрец. Он дал Логану напиться и накрыл его плечи колючим одеялом. От неожиданного тепла, от боли и голода Логан разрыдался. Жрец гладил его по голове, по плечам, по спине, а он все никак не мог успокоиться, задыхаясь, содрогаясь всем телом, презирая свой каждый вздох и каждый стон. – Логан, Логан... – говорил жрец. – Давай начнём с малого. Тебе принесут горячей воды, отмоют от этого всего, тебе дадут робу, тёплую шерстяную робу, ты ведь хочешь этого, Логан? Потом ты сядешь за стол и поужинаешь. Настоящий ужин, с мясом, с фруктами и вином. И с хлебом, свежим, прямо из печи. А потом ты мне просто скажешь, что был в Жезле. Даже не важно зачем. Может, ты ни с кем и не спал. Но стражник видел тебя, и другие люди видели. Ты не скажешь нам ничего нового. Но это будет первым шагом к разрешению этой ситуации. Ну что, послать мне за горячей водой? – Пречистый... – прошептал Логан. Голос его прерывался от слез, звучал слабо и жалко. – Зачем вы заставляете меня лгать? Я грешен, заслужил... Но не это... Не так... Мысли путались, все труднее становилось сосредоточиться на чужом голосе. Слова потеряли значение. Следом ушли, исчезли и другие химеры: стыд, жалость к себе, унизительное ощущение собственной беспомощности, ничтожности. Остались простые вещи: боль, жажда, страх. Когда его ногу сжали в деревянных тисках, он потерял голос от крика. Добрый жрец рассердился, о чем-то спорил с палачом. Потом попытался напоить Логана, но и это ему не удалось, желудок отвергал воду. Все чаще Логан проваливался в спасительную темноту. Потоки холодной воды ненадолго приводили его в чувство, но он уже не слышал обращённых к нему вопросов и не видел ни жрецов, ни углей в жаровне, ни раскалённого металла. Иногда приходили к нему давно забытые образы, отрывки пропавшей жизни: сокол с серебряно-синим оперением, маска кота, мельничное колесо, заросшее зеленой тиной. Ему казалось, что он упал с лошади, и папа держит его на коленях и гладит мягкими руками ушибленное колено. Он понял, что теряет рассудок, понял и испугался, ведь, потеряв контроль над собой он мог сказать то, что так хотели услышать его мучители, мог позволить любимому имени сорваться с губ... Нужно было отвлечься, подбросить угасающему рассудку другую пищу, что-нибудь простое, то, что не забудется даже на самом дне тёмного безумия... Слова знакомых с детства молитв ускользали от него, в подвале храма Моны не хотелось просить Великую Мать о милосердии. Другие строки пришли к нему, коснулись его чем-то тёплым и ласковым, чем-то похожим на прощение... – Он что-то шепчет! Слушай, слушай!.. – В плену... каких-то туманов? Что-то там, река?.. – Идиоты! Поздравляю вас, он свихнулся. Так, заканчиваем здесь. Поднять, помыть, подлатать. Внести в список на завтра. На ратушной площади. Я пошёл к Владыке. Прикосновение к истерзанному телу вызвало новую волну агонии. Логан снова потерял сознание. Он пришёл в себя на полу, на охапке соломы. Под странным углом поднимались над ним стены, нестерпимо ярко горело маленькое окошко. Казалось ему, что тело его парило в воздухе, не касаясь пола, ещё немного и взлетит, поднимется к свету, растворится в голубом сиянии. Его действительно мыли, поили чем-то горьким, отчего проснулась боль в ожогах, в искалеченной ноге, в опухших синих руках, к которым возвращалась жизнь, уже совсем ненужная. Свет в окошке погас. Логан вздохнул с облегчением, наполняясь животной благодарностью за то, что его не мучают, позволяют лежать, вытянувшись на полу, за то, что скоро все кончится. Шуршали в соломе мыши, попискивая странно уютно, и Логан заснул. Ему приснился Дарман, старый обжитой замок, пестрые куры на заднем дворе, конюшня с косыми лучами солнца, проникающими в щели, шумные омеги у колодца... Утром снова принесли горький отвар. Идти он не мог, его бесцеремонно свалили на носилки, понесли куда-то прочь. Снова свет ударил в глаза, он со стоном закрыл лицо ладонями. Вскоре он услышал неясный шум, звук негромких голосов, сливающихся в один гул. Другой, звонкий голос прозвучал совсем рядом, и Логан понял каждое слово: – Логан, сын Остена, бывший граф Дармана, признан виновным в актах извращённого распутства, в мужеложстве и разврате, а также в сопротивлении слугам Ордена Очищения, в греховном упорстве и нежелании покаяться в грехах. Приговаривается Орденом к наказанию в пятьдесят плетей, лишению титула, имущества и доходов и изгнанию из рода. Логана подняли на ноги, стянули запястья и привязали к столбу. Неожиданно он ощутил прилив сил и ясность рассудка, а с нею – радость победы и гордость. Скоро все будет закончено, и он уйдёт туда, где нет ни боли, ни страха, где он не может никого предать. Он уйдёт уничтоженным, но несломленным, а значит в самом важном поединке он победил. Пестрое море колыхалось перед ним, светлые пятна лиц. Взгляд остановился на одном лице, бледном и прекрасном, и Логан снова обрадовался. Такой подарок. Последним, кого увидит он в жизни, будет его мальчик. А потом все пошло не так. Эйден двинулся с места, или это только показалось Логану? Нет, нетерпеливо расталкивая людей, принц прокладывал себе путь к помосту, и это было мучительно неправильно, страшно, нестерпимо. Логан хотел крикнуть, остановить его, но голоса не было, и не было сил смотреть, как его мальчик поднимается на помост и становится рядом. Голос принца зазвенел гневом: – Добрые люди Лотгарда, я хочу покаяться перед вами и перед Орденом! Я, Эйден, сын Каллора, принц Лотиана из дома Лота, состоял в любовной связи с Логаном, бывшим графом Дармана! Готов принять наказание в соответствии с законом об Очищении! Толпа на площади замерла в молчании, потом взорвалась криками, смехом, свистом. – Дурак... – прошептал Логан, – какой же ты дурак... Верховный жрец, он же Глава Ордена, обменялся тихими словами с глашатаем. Тот кивнул и, перекрывая шум толпы, огласил новый приказ: – Логан, сын Остена, бывший граф Дармана, и Эйден, сын Каллора, бывший принц Лотиана, признаны виновными в актах извращённого распутства, в мужеложстве и разврате, а также в сопротивлении слугам Ордена Очищения. Каждый из виновных приговаривается Орденом к наказанию в двадцать пять плетей, лишению титула, имущества и доходов и изгнанию из рода. Логан и Эйден смотрели друг на друга, когда слуги ордена срывали с Эйдена одежду, привязывали его ко второму столбу, когда их повернули спиной к толпе, лицом к тёмному от крови дереву. Казалось, только этот взгляд поддерживал в них жизнь, связывал их так, как не могло связать даже самое крепкое объятие, прочнее телесной любви соединял их в одно целое. А потом снова вернулась боль, и Логан понял, что все-таки проиграл. Что вся жизнь его обернулась одним большим злом, которое принёс он в мир и разделил с любимыми.