Истории

      Дулом вниз, рукояткой влево… откинуть крышку, повернуть барабан… поворачиваю, вставляю патроны… закрыть дверцу… боевой взвод…       Всякий раз просыпаюсь в холодном поту. Снова и снова снится один и тот же сон. Я беру револьвер и стреляю. Снова и снова. Стреляю. И она падает.       У меня никогда не было семьи, так что мне нечего было терять. Новости о конце света застали меня не в школе и не в колледже, я курил травку, сидя на старом диване в квартире моего друга. Ребята в лагере беженцев рассказывали о том, как пробирались через границы штатов, покидали маленькие городки и ночевали в лесах. Я выбирался из Далласа.       Ад начался в первый же день, даже мой затуманенный травкой ум, осознавал масштаб происходящего. Говорят, что недалеко от побережья было хуже всего, о самих побережьях ничего не говорят, потому что рассказать о том, что там происходило, некому, но и Даллас превратился в преисподнюю.       Большие города за пару дней превратились в настоящую газовую камеру. Первое время люди переносили трупы в морги, пытались выяснить причину смерти, выписывали штрафы, проводили задержания, оттаскивали машины к обочине, разбирали завалы, но скоро всего этого дерьма стало так много, что все просто решили не ломать комедию. Так мы перестали верить.       Первая волна оставила города без света, очистных, воды, газа — словом, всех благ цивилизации. Я не сразу заметил. Вечером по квартирам стали ходить копы с фонариками, они велели сидеть дома и не соваться на улицу, в городе объявили комендантский час. Тогда мы с Олли заметили, что нет ни воды, ни света. К утру ничего не изменилось.       Первое время город пытался жить по правилам, но уже через несколько дней, копов перестали считать властью. Да здравствует вторая поправка. Любой человек с оружием мог делать все, что ему вздумается. Я делал то, что мне вздумается.       Магазины, аптеки, автосалоны. Люди крали все, что попадалось им на глаза. В нас просыпались животные инстинкты, которые твердили нам: Бери, бей, беги. Через несколько дней город затих, в воздухе висело напряжение, эта тишина казалась натянутой нитью, которую в любой момент перережут.       Эпидемия превратила город в одну большую могилу. Если в маленьком городке, где живет пара тысяч человек, у жителей было два шанса из десяти, у нас, в многомиллионном Далласе, не было ни единого шанса. Чума охватила Даллас за несколько дней. Трупы сжигали на улицах, всюду нас преследовала вонь нечистот и тяжелый запах могильных костров. Первые колонны потянулись к выезду из города. Толпы людей с рюкзаками и тележками, кто-то нес на руках своих больных детей, их было так много, что этому шествию, казалось, не было ни конца, ни края. Тогда мы потеряли надежду.       Мы с Олли и еще тремя парнями с нашего района оставались в городе. Мы чувствовали себя королями мира: мы таскали из ювелирных брюлики и упивались дорогущим алкоголем, мы рассчитывали стать чертовски богатыми, когда все это закончится. Но этот кошмар продолжался, а мы становились наглее.       Однажды мы забрались в частную клинику в центре, Олли знал, что в больницах есть, чем разжиться, так что мы вломились в темное помещение и разделились в поисках нужного кабинета. Я шел по коридору третьего этажа, в руке у меня был револьвер, я помню что напевал какую-то песню, которую постоянно слышал по радио. Я зашел в кабинет с табличкой «Д-р Малкин, психолог». Психологи постоянно выписывали антидепрессанты, некоторые из этих цветных таблеточек могли подарить пару часов невероятного полета по облакам. Когда я вошел, я понял, что в комнате был не один. Я достал фонарь. На кушетке, свернувшись калачиком и укрывшись длинным пальто, спала девчонка, которой на вид было лет 15.       Она проснулась и вскочила со своего места. Пальто упало на пол. Она явно не ожидала никого здесь встретить, на заспанном лице застыл ужас. И тут я заметил, что у нее в руке пушка, она целилась в меня.       Я выстрелили первым, не успев даже этого понять. Она упала. Пуля угодила ей в грудь, ртом пошла кровь и она судорожно забилась на полу, пытаясь поймать ртом воздух, захлебываясь и кашляя кровью. Я бросил ствол и рухнул на пол. Она билась на полу и хрипела. Я прижался спиной к двери и, зажмурившись, зажал руками уши, чтобы не слышать и не видеть её. Тогда я потерял себя.       Теперь, когда я ушел из Далласа, перебил кучу людей, желая получить куртку или бутылку с водой, эта девчонка, самая первая, приходит ко мне по ночам. И всякий раз, когда я заряжаю ружье или револьвер, прокручивая в голове свои действия, я вижу, как она бьется на полу, захлебываясь кровью. Айзек Эверберри, 19 Даллас, Техас