Змеюшка

После завтрака беру все те же газеты с объявлениями о работе и читаю. Смотрю на дату печати — на сына — снова на дату. И так до тех пор, пока не вспоминаю канон и до меня не доходит, что ребенку четыре года. А с чего я решила, что ему три? А кто ж меня знает. Нет, возможно, ребенок действительно меньше, чем должен быть, но цифру «три» двое суток назад я придумала от балды, да и чхать я и тогда, и сейчас хотела на его возраст, меня все еще больше волнуют выступающие ребра. Кстати о ребрах, на работу действительно пора, иначе скоро будет: «А дайте воды напиться, а то мы такие голодные, что спать негде». Одеваюсь, прошу Хэлен присмотреть за Северусом. — Я найду работу на дому или еще как-то. Не хочу вас утруждать… — и все в таком духе. Прощаемся мы едва ли не полчаса. Я и хозяйка рассыпаемся в любезностях, потом Северус не отпускает меня, причем, по-моему, не в самом деле капризничает, а проверяет границы дозволенного. Наказывать его не буду, оставаться тоже. Нефиг поощрять. Целую ребенка и уматываю. Ориентироваться в большом городе несложно. Скоро прихожу по первому адресу, но на это место уже нашли девушку. Попытка номер два. Однако тут работа не устраивает уже меня. Ребенок будет на Хэлен почти десять часов, а зарплаты хватит только на простенькую еду. Пара кварталов — и я около очередной конторы. — Здравствуйте, — стучусь и захожу после ответа. — Здравствуйте, девушка, — глаза у него нехорошо заблестели, но никаких похабных улыбочек и всего в таком духе, только встает, будто запоздало вспомнив об этикете. — Проходите, садитесь. Вы по какому вопросу? — Вы ищете машинистку, так? — опускаюсь на стул напротив. — Действительно, — он медленно обходит стол и приближается ко мне. — Дело в том, что у меня маленький сын, — использую любимое средство шантажа многих мамаш, но сейчас не до мук совести: чуйка что-то шепчет. — У меня дома есть машинка. Возможна ли работа на дому? — Конечно, возможна, — он уже стоит сзади, положив руку на плечо и опуская ниже. Хлопаю его по тыльной стороне ладони, хотя, скорее, изображаю удар. Встаю. Он смотрит зло, хотя еще держит лицо. — Ну и пошла ты на хуй, такая строптивая. — Мне твой хуй и с работой не нужен, а уж вместо нее — подавно. Смотрит на меня, удивленно округлив глаза, а потом как засмеется, я даже пугаюсь. Когда он, утирая слезы, успокаивается, то смотрит на меня и серьезно говорит: «Принята». Молча удивляюсь. Он возвращается за стол, протягивает мне чистый листок и ручку, чтобы писала заявление о приеме на работу. Потом так же отдает пачку исписанной от руки бумаги и называет сроки и количество экземпляров. Я все еще в шоке от его реакции. — И… как тебя, Эйлин! В следующий раз поприличней оденься. Осматриваю себя. Вспоминаю, что еще шестидесятые и юбка чуть выше колена только появилась. Дикое время, дикие нравы. Улыбаюсь. Криво, наверное. — Не во что. Это-то из обносков сшила. Он протягивает деньги и говорит, что это аванс на юбку подлиннее. Выхожу от него и иду домой. Покупаю в итоге штаны себе и конфеты и книжку сказок сыну. Севочка рад, у меня есть штаны, конечно, не любимые джинсы, но хоть что-то, так что я тоже рада. Я готовлю обед, ребенок играет на полу с медведем. Имя медведю никто не дал, живет безымянным. Я б назвала Элайджа, но ярко помню, как в пять лет около недели выносила всем мозг на тему: «Как назвать игрушечного щенка?» Фиг знат, кто предложил в итоге «Леди», но я забраковала тогда много кличек. Кстати, а Северус в курсе, что игрушки принято именовать? — Севочка, — улыбаюсь, когда он поднимает на меня взгляд, — а как мишку зовут? — Зовут? — не в курсе. — Чтобы игрушка стала добрым другом, надо, чтобы у нее было имя. — А как зовут мишку? — Ты должен выбрать сам, чтобы он стал другом. — Я подумаю, — пусть думает. Думать вообще полезно, особенно перед важными решениями, а в четыре года такое решение очень важное. Снова кушаем и снова удивленная мордашка и восхищенное: «Как же вкусно». Причем вот сегодня я понимаю, что еду конкретно так недосолила. Порываюсь посолить еду Севочки: не дает. Фиг его знает, то ли ему действительно нормально, то ли он боится, что я всю солонку в тарелку опрокину и съесть заставлю. Хотя, едят же дети всякие фруктовые пюрешки и кашки, туда вроде бы мало соли кладут. Хрен их знает, этих детей! Они, по-моему, с другой планеты, так же, как мужчины и люди, которые живут без Интернета. Ах да, тут же нет Интернета. Вообще, есть шанс, что я скоро забуду сленг. Была у меня как-то в юности достаточно стройная теория, что сленг вытесняется из лексикона где-то в двадцать пять — тридцать лет профессиональной лексикой, потому что в то же время снижается общение с друзьями, появляются дети, работа и все такое прочее. Потом я дожила до тридцати и поняла, что все еще знаю, как говорят подростки и говорю так же. А сейчас вот до меня дошло, что я в социальных сетях с ними общаюсь. Сейчас Контакта, Фикбука и всего остального нет, так что лексикон должен меняться. Спать Северус снова не хочет укладываться. Я договариваюсь, что он попробует те же десять минут. Засекаю время сама. Ребенок спускается через пять. Не умеет. А притворяться умеет. Я даже не знаю, что из этого круче. Потому что часы часами, но в жизни умение врать и выкручиваться пригождается чаще. Кратенько объясняю про часовую стрелку. Не знаю, может, в норме учат оперировать сразу обеими, но на математике вот сначала натуральные, потом целые, потом то, что я умею считать без идиотизма типа: «дважды два — восемь». Раз всем детям врут на математике, значит, в этом есть некий смысл, и, наверное, проще усваивать информацию по спирали. Я сажусь печатать бумажки по работе. Ребенок сидит за столом и читает вслух, но достаточно тихо, чтобы не мешать мне. Почти не по слогам получается. Еще б я знала, как оно должно получаться. Никогда и ни с кем этот вопрос не обсуждала, а про себя не помню. О своем детстве вообще не помню почти ничего: просто классе в девятом осознала, что у меня не память, а небольшая коллекция ярких картинок преимущественно негативной окраски. Я была депрессивным ребенком, и очень надеюсь, что Северус не повторит мою судьбу. Когда заканчиваю печатать лист, делю засеченное время пополам. Будем считать, что это нормальная скорость машинистки, потому что я, хоть и не ошибалась, печатала на незнакомой клавиатуре медленно. Осталось только размножить листок заклинанием копирования. Мысли про печатную машинку и возможное существование такого заклинания крутились у меня в голове с момента возникновения вопроса о работе, поэтому я не удивилась, что оно мне, хм, помнится как дежавю. Не только оно, кстати. Хи-хи. Моему внутреннему голосу нужно намекающее лицо, а телу — секс, но не будем о грустном. Видимо, память о магии будет восстанавливаться. Но те книги, что есть, я выучу явно быстрее, чем два пришедших во сне заклинания за целую ночь. Учиться надо вне зависимости от планов. Хотя бы потому, что интересно. Кроме того, комфорт — вещь такая, необходимая для некоторых изнеженных девчонок типа меня, а чудесное слово «лень» тонко намекает на пользу колдовства в бытовых условиях. Мне до планов еще жить, так что комфорт мой и ребенка пока в приоритете. Возможно, допланируюсь до того, что важнее будет банальная безопасность. Вообще, как бы я ни ныла, что из меня выйдет никудышная мать, попаданка из меня, наверно, нормальная. Мужчину в женщину не засунешь, крышак поедет. Хи-хи. Ментально. Мне за себя стыдно. А из знакомых женщин и девушек едва ли кто-то смог бы переменить ход истории, хотя бы для Северуса и самой Эйлин. Тут и характер надо иметь, и в ситуации разбираться. Характер у русской женщины — зверь редкий, в природе почти не встречающийся. Обычно только терпеть и хотеть умеют. Прожила же мама почти всю жизнь с папой, хоть он и спился. И кто-то вроде мамы мог бы и с Тобиасом так прожить. А стервочки, вроде коллег женского пола (ненавижу этот гадюшник), детскими сказками или каким-либо другим чтивом редко интересуются. Это я такая одиозная в их понимании персона, что одеваюсь, как хочу, и делаю на рабочем месте, что хочу. Увы-увы, на работе я остаюсь, когда все уходят и за три часа в тишине все выполняю, а восемь положенных часов читаю при всех фанфики. Читала. Больше не буду. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, хватаю ребёнка в охапку и иду гулять. А что? Северусу полезно. Он, конечно, не совсем немочь бледная, но близок к тому. Парк я видела неподалёку от дома, туда и идём. — Мамочка, а Тото — это хорошее имя? — спрашивает сынок по дороге. — А сам как думаешь? — Слишком простое. Я Северус, — чуть нараспев произносит он. — Мишку тоже должны интересно звать. Придумай несколько, а я выберу, — то ли он хитрит, то ли я его переоцениваю. Начинаю предлагать и уже через пятнадцать минут понимаю, что историю с выбором имени для Леди увижу с другой стороны. Северус отвлекается только на то, чтобы сказать: «Сейчас пять часов и сколько-то минут», каждый раз, когда замечает часы. Понравилось ребёнку. Какое-то время мы просто гуляем пешком по парку, потом видим детскую площадку и идём туда. Северус неожиданно начинает стесняться. Что ему не так? Впрочем, играть один он не против, так что я за ним присматриваю, а он катается на круговой карусели. Потом будем общаться, ему бы в мире неодушевленных предметов социализироваться для начала. Рассматриваю других детей, пытаясь выяснить, что должен уметь мой. Наигравшись, сын подходит ко мне и зовёт домой. По-моему, Северус — какой-то неправильный ребёнок. Дети в норме устрают две истерики на эту тему: «Я не хочу гулять» и «Я не хочу с прогулки домой». Этого даже с моими представлениями о детях не знать сложно. А тут явно какой-то подвох. Хотя я его понимаю: тоже скучала одна на площадке во дворе. По дороге домой ищем имя для медведя. Вроде и надоедает, но когда я его прошу объяснять, почему нет, у нас получается подобие разговора. Никогда бы не подумала, что кто-то, ну хотя бы до пятнадцати, может быть интересным собеседником. Знаний не хватает, опыта, представления о мире в корне неправильные: воздушно романтичные. А оказывается, что вот эта детская восхищенность мне нравится. Оригинальностью или чем-то другим. Наверное, после четырёх лет жизни в тех условиях ребёнок должен быть менее мечтательным. Может, Северус наоборот уходил от проблем в сказочный мир, а может, другие дети фантазируют ещё больше, не знаю. У входа в дом встречаем Майкла. Он уже уходит, но, увидев нас, радуется. В голове пролетают тысячи мыслей абсолютно разной направленности, поэтому я молча жду его слов. — Привет, я решил вас проведать, — сам неуверенно мнется и накручивает на палец ленточку от коробки с тортом. — Проходи, чай попьем. Не знаю, что бы я делала, когда стала бы одинокой пожилой дамой, но Хэлен за нами с Майклом следит. Вроде бы так делают все старушки. Кстати, я так понимаю, что радовалась она не только наличию у квартирантки ребёнка, но и отсутствию мужа. По мне видно, что я дам много поводов для сплетен?! Я-то, конечно, дам, список муженьков мне в помощь. Но она-то об этом откуда знает? Мы с Майклом мило друг другу улыбаемся и пытаемся завязать беседу. Тяжко. Я не знаю ничего о нем, он — ничего обо мне. Обычно я пытаюсь знакомиться с людьми, с которыми есть хоть одна-две общие темы, а тут… Увы и ах. В конце концов в разговор влезает Северус. Получается немного странно: Майкл говорит с ребёнком, я говорю с ребёнком, а мы с Майклом обмениваемся редкими фразами. Миссия провалена. Чай с тортом заходит на ура. Я не возмущаюсь, до ужина ещё долго: Северус успеет проголодаться. Майкл вливается в обсуждение имени медведя. Почти через час, мы останавливаемся на русском звучании слова «снеговик». Мужчин устраивает, благо, значения они не знают, я ехидно улыбаюсь, но молчу. Северус начинает разговаривать со Снеговиком, а нам с Майклом приходится начинать говорить друг с другом. Неожиданно, получается гораздо лучше, чем раньше. Не знаю, что сказалось и к лучшему ли это. Майкл-Майкл, милый наивный мальчик, не смотри на меня так. Это тело пока не заслуживает восхищения, эта душа разобьет тебе сердце. И в то же время я уже не могу его послать. Почему-то в меня всегда влюбляются хорошие мальчики: честные, добрые и скучные в своей идеальности. А я, стерва такая, никогда на это не отвечаю, но и сразу сказать «нет» не могу, а все от дурости чрезвычайной. Тоска. С Майклом хотя бы говорить интересно. Однако это все равно не тот человек, который поставит мне удар, научит относительно нормально стрелять (как я радовалась, когда у меня по три пули из десяти стали попадать в лист с мишенью) или позовет прыгать с парашютом. Едва ли Майкл отнесется к такому моему желанию с пониманием. Не то мировосприятие у человека. После третьей кружки чая, я его тихонько выпроваживаю. Прощаемся перед дверью, надеюсь, тут со стаканом не подслушивают. Разговор на лестничной клетке однозначно был бы услышан лишними людьми. — Майкл, скажи честно, ты зачем приходил? — максимально мягко произношу я, потому что, как обычно в таких ситуациях, боюсь ранить. Молчит и краснеет. — Тогда я должна тебя предупредить. Я еще не развелась, и едва ли после Тобиаса скоро буду готова к новому браку. Не стоит надеяться. — Можно, я буду просто приходить вот так, как сегодня? — глаза несчастные, как у кота из Шрека. — Хорошо, — мне жаль его, и я за двадцать лет с первого влюбленного в меня мальчика так и не придумала, что говорить. Мы прощаемся, он уходит, крикнув Северусу: «Пока». Сынок выбегает в коридор и машет ручкой вслед. Да, я же должна теперь выбирать мужчину с поправкой на ребенка. Проблема в том, что мне нравятся мужчины мало приспособленные к семейной жизни. — Мамочка, а мы заниматься будем? — Чем, Севочка? — мда, почему я думала, что без памяти смогу прожить? — Зельями и окюменцей. — Окклюменцией? — Да, мамочка. Эмоционально я сажусь в лужу, внешне стараюсь держать лицо. — Севочка, мама сейчас очень устала из-за переезда и работы. Я скоро привыкну и тогда мы снова будем учиться. Я же тебе показывала упражнения, которые ты можешь делать сам? Вот и повторяй их, чтобы не забыть. Надеюсь, мне сегодня это приснится!