Змеюшка

Примерно через полчаса сидения на пляже в позе эмбриона и размазывания слез по щекам, слышу скрип песка. Достаточно размеренный, но ритмичный. Шаги, причем приближающиеся. — Не ожидал кого-то здесь увидеть, — голос приятный, тягучий и очень глубокий. Я молчу. Невежливо, конечно, но приставать к незнакомкам тоже невежливо, а у меня нет ни сил, ни настроения на общение. Мужчина садится рядом и я невольно обращаю внимание на руки: очень характерные. Это руки сильного человека, который прожил долгую и, скорее всего, очень трудную жизнь. Странно: по походке и голосу не сказала бы, что ему за шестьдесят. — Это местечко очень красиво и не слишком популярно. Я впервые вижу здесь кого-то, хотя, признаться, рад встрече. — Вы со мной флиртуете? — Нет, что вы. Я прекрасно понимаю, что если красивая женщина плачет так горько в полном одиночестве, то ее почти наверняка обидел любимый мужчина. — Скорее, я его. А он просто ушел. — Это была огромная ошибка с его стороны. Какой бы ни была проблема, два любящих человека должны решать ее вместе, находясь рядом и говоря друг с другом. «Говоря друг с другом». Ха! Смеюсь почти истерически, запрокидывая голову, а потом чуть не падая на спину. Незнакомец меня поддерживает, и легко гладит по голове, когда снова начинаю плакать. — А они есть, эти говорящие? По-моему, так это сказка. — Такими не рождаются, такими становятся. Этому учиться надо. Я с женой сорок шесть лет прожил, восьмерых детей вырастил. И сложно было, и злились друг на друга, только всегда помнили ту клятву, что дали у алтаря. «В ссоре не расставаться». Меня удивительно уютным жестом треплют по макушке. Наверное, так, по-хорошему, должен общаться с ребенком папа. Странно, но с этим мужчиной я чувствую себя почти так же спокойно и защищенно, как в глубоком детстве. Обычно к себе умеют располагать маньяки всякие, но таких рук у плохого человека не будет. — И что же? Всегда получалось? — Ааа, когда и ходили по паре дней молча, дулись как мышь на крупу, а когда и впрямь мирились сразу же. Она у меня добрая была, хоть и с характером. Мне отец не разрешал на ней жениться, боялся, что мы с ней поубиваем друг друга в тот же год. Она пришла сама к нему, каблучком притопнула, сказала, что если кого и убьет, так моих врагов, и так благословение получила. — Расскажите, если сами хотите, конечно, как вы жили. Пожалуйста. Он тяжело вздыхает, и я готовлюсь встать и попрощаться, если окажется, что просьба была неуместной. Однако он не говорит подобного, только чуть отклоняется назад, оперевшись на руки. — Началось все в далеком тысяча восемьсот девяносто шестом. В деревеньке под Ярославлем у помещика родился сын Антошка. Сначала учился, как все, грамоте и счету, а в десять лет поехал в школу. И очень уж ему одна девчонка понравилась: то за косу дергал — а у нее была роскошная коса, — то сумку носил и цветы из теплиц воровал. Она ему и отвечала так же. Он ее подзатыльников больше, чем учительских розг боялся, зато домашку всегда списывал. Я смеюсь, представляя. Да уж, мой собеседник был тем еще сорванцом. Кстати, раз уж он русский, может, предложить ему на родной язык перейти? А то я очень по нашей речи скучаю. Антон соглашается. — Мы росли. Я стал целовать ее косу, а не дергать, но остальное до самого выпуска мало менялось. А на выпускной я кольцо обручальное принес. Как благословение получали я уже рассказал, повторяться не буду. Только обвенчались, пожить-то толком не успели, как началась война. Она ушла в госпиталь, я — на фронт. Страшно было — аж сердце замирало: не за себя, друг за друга. Хочется что-то сказать, как-то выразить и внимание, и сочувствие, но я только чуть поворачиваю голову в его сторону, призывая продолжать. — Но война закончилась. Мы смогли найти друг друга, потом доказали установившейся в России власти свою полную лояльность. Это получилось, пожалуй, даже сложней войны. На войне есть свои и враги, а нам пришлось сражаться с чужими демонами и страхами. Но вскоре родился сын, Антон. Потом девочка, наша умница Мариша. За ней пять мальчишек, и всех она нянчила, со всеми помогала. А почти перед самой войной родилась Олеся. Я понимаю по звенящему напряжению в этом чудесном голосе, что войну пережили не все. И снова реветь начинаю. Не могу сегодня быть спокойной. — Что ты ревешь, дочка? И снова меня гладят по голове. И в это «дочка» я почему-то верю. Это же надо: иметь целых двух папочек, а такое отцовское участие почувствовать от совершенно чужого человека. — Кто-то же погиб? — Мариша. Закрыла собой раненого бойца. Он потом нас нашел, долго каялся, говорил, что они друг друга полюбили, что если б не это, она бы жива осталась. Я его винил, чуть не зарубил мальчишку. Люба не позволила, парня перекрестила и сказала, чтобы жил за двоих, раз уж так дочь решила. И Гриша, второй сын. Шальная пуля. Антон умолкает, а от разлившейся в воздухе горечи становится совсем нечем дышать. Я прислоняюсь к нему, и он обнимает за плечо, на секунду сжав его. — Те годы, между войнами, были самыми счастливыми. Всегда испачканные кашей, вечно с погремушками и пеленками в руках, но любящие друг друга и детей. Мы жили как жили, почти не ссорились даже. Дети это всегда чувствовали и реветь хором начинали. Мне, правда, один раз попало ни за что: Люба испугалась, что другую нашел. Я ей, конечно, доказал, что это не так, а потом увез всю семью на месяц к морю. — Море — это хорошо. — А я только тогда понял, — он улыбается, я не вижу, но знаю, а потом продолжает уже более мрачным тоном. — После похоронок она начала угасать. Страшное зрелище. Мне казалось, будет мир, вернется Тошка и ушедший в сорок третьем, сказав, что достаточно взрослый, Семка, и она оживет. Люба держалась ради младшеньких, ради Леськи даже улыбалась, но постепенно из нее со слезами все краски утекали. Мы ссориться стали чаще. Но бывало она разозлится на меня, а потом день-два крутится волчком, словно прежняя. — А потом дети разлетелись, как птенцы из гнезда. — Да, именно. С Олесиной свадьбы года не прошло, как она умерла. Мы молчим, наблюдая за отблесками заката на воде. Солнце за спинами, а разворачиваться мне лень, но мир от этого не перестает быть ярко-оранжевым. Антон чуть приподнимается, чтобы больше не опираться на руку. Он поднимает горсть песка и роняет обратно, пропуская между пальцами. И только сейчас обращаю внимание на явную несостыковку: классические туфли и песок. Смотрю ему в глаза… Блять. — Мисс Принц, — он достаточно крепко держит за плечо и ловит руку, тянущуюся к палочке. — Прошу вас, не бойтесь. Я не желаю вам зла и не собирался скрывать свою личность. Мне… нужно с вами поговорить. Смотрю на его руку на своем запястье. Вот лицу хоть убей не доверяю достаточно даже для разговора, а рукам бы хоть жизнь доверила. Вспоминаю его ласковое «дочка», и становится ещё обиднее. — Что вы, мисс Принц? — он гладит пальцем по руке. — Что вас так расстроило? — Собственная доверчивость. — Я не врал вам. Я действительно давно искал с вами встречи, но на этом пляже оказался случайно. Он мне, правда, нравится. И я не заговорил бы о своей семье с человеком, который мне не симпатичен. Верить или не верить? Вот в чем вопрос. Я не знаю, что именно его интересует. Хотя… Конечно, Том. Его сын — один из ближайших сторонников Риддла. А во второй мировой он за кого воевал-то? — Ваш сын вьется вокруг Риддла. После того, как сражался против Грин-де-Вальда. Странно, не находите? — Он все ещё несёт службу в рядах Красной Армии. Как и я. Кстати, меня в этой стране вообще нет. — Разведка. Времена Сталина, конечно, прошли. Но, по-моему, за государственную измену и разглашение секретной информации все ещё казнят. — Я же сказал, что давно вами заинтересовался. Уже успел доложить и получить разрешение на обмен информацией. — Вы так уверены, что она у меня есть? — Риддл вам противен, но вы не прерываете этих отношений. Конечно, вы знаете о нем что-то ужасное, — в тоне очень добрый смешок. Боже мой, с таким голосом да в его возрасте надо внукам сказки рассказывать, а не за всякими маньяками шпионить. Ладно. Помогу. Правда, Абс же откуда-то сам эту информацию нашел, почему эти двое не смогли? — Крестражи. Диадема Райвенкло, медальон Слизерина, чаша Хаффлпафф, черный кожаный дневник и перстень с черным камнем, на камне высечен знак Грин-де-Вальда. В последний момент решаю сыграть в дуру хотя бы здесь и не раскрывать того, что знаю о дарах смерти. Он, конечно, может быть хорошим человеком, но «своим» я его от этого считать не стану. — Так точно. Не ожидал. Он сам озвучивал? — Он показал. Предметы достаточно запоминающиеся. Хранятся у него дома, в потайном пространстве в одном из стеллажей библиотеки, — перечисляю знакомые мне защитные чары. Молчим. Я сбрасываю его руки и обновляю согревающие чары. Вот и поговорили. Вот и замечательно. Помогла родным спец.службам, и, видимо, могу быть свободна. — Все? — поднимаюсь. — Ничего никому не скажу. Тайны хранить умею: на своих тренировалась. — Постойте, — Антон немного резко оказывается на ногах. — Мисс Принц, мне жаль, что все получилось именно так. Простите еще раз, что сразу не представился, — он искренен. — Конечно, — улыбаюсь. — Здесь же, в это же время, послезавтра? Как искупать вину? — Рассказами о России. — Почему вы так любите незнакомую страну? — Я вам когда-нибудь расскажу. Антон согласно кивает, признавая мое право на тайну. Надо было у него отчество спросить. А то дяденьке скоро семьдесят, и мне как-то даже неловко его просто по имени звать. Но это в следующий раз, а сейчас пора прощаться. — До встречи. Он кивает, целует руку и отступает. А я аппарирую домой и тотчас оказываюсь в крепких объятьях. — Ты нас напугала, Лина, — строго говорит отец, отступив. — Игорь успокоил Северуса и Ремуса, но мы переживали. — Прости. Чувствую себя подростком, своими активными переживаниями травмирующим близких. Мда… не подумала, а потом за временем не уследила. Меня почти два часа не было. Теперь придется постараться, чтобы уйти послезавтра не называя целей и имени. Отец действительно испугался, раз обниматься полез, и вряд ли так просто отпустит. — Не расскажешь, где была? — вот… это уже привычный высокомерный тон папани, значит, успокоился. — Хотела побыть в одиночестве, — как хорошо, что у Долохова парфюм очень слабый и нестойкий, а то меня бы это выдало. — Абраксас… — Он мужчина или нет? — перебиваю я. — Так вот раз мужчина, то его решения я оспаривать не стану. Все, кроме него, понимают, что он не прав, но я предпочту, чтобы он жил со своим неправильным выбором, чем с чужим правильным. — Но все-таки будешь надеяться, что он сам изменит решение. — Он и так изменит. Не дурак же. У папани такое забавное выражение лица, что я начинаю смеяться. Вскоре он присоединяется ко мне. Успокоившись, поднимаемся в детскую. Первыми ко мне кидаются Сев с Ремом, потом обнимает Игорь. Фенрир, отстранившись, удивленно смотрит в глаза. Оборотень, блин, со своим расчудесным нюхом. Почти беззвучно шепчу: «Потом». Надеюсь, получится этот вопрос решить без проблем. А сейчас ужин, сказка детям и сон, пока хорошее настроение не улетучилось.