И пепел оседает на ресницах. Брук Мэддокс
8 марта 2017 г. в 10:25
Брук в центре замкнутого круга, поймана в силки проклятого города-призрака. Простая геометрия и никаких счастливых 'после'. После всех колото-резанных и двух психов в чёрных балахонах, статей на первых полосах и публичного купания в останках собственного парня — не уйти, не вырваться. Можно лишь смотреть, как тебя накалывают на булавку и прячут за стекло.
Всё переворачивается с ног на голову, разлетается битыми стеклами, и не склеить. От прежней жизни Брук Мэддокс не остаётся ровным счётом ничего.
Впервые ей не хочется выходить на улицу.
Косые взгляды впиваются в спину, пробираются до самых нервных окончаний. Тихие перешептывания, что грязным шлейфом волочатся следом. В разговорах о Лейквудской Шестёрке её имя произносят последним, по инерции больше.
Первой, конечно же, идёт Эмма. Причина всей этой кровавой резни и её же последствия, девочка с невинной улыбкой и целым букетом психических расстройств. Дальше — Ноа, тот, что с личной википедией в голове и именами серийных убийц на полях тетрадей; в комплект Фостеру обязательно называют Дженсен. У этой есть лишь пожизненное клеймо 'главная подозреваемая' и статус 'лесбиянка' ('би-любопытная' — возразил бы Фостер, только кому не плевать?).
Брук не ставят выше даже мертвецки мертвого Джейка и психопата Кирана. Брук вообще ни во что не ставят.
Она — правящая королева. Восседает на троне, только ножки его подпилены, источены, позолота отходит ржавыми хлопьями. И подданные свихнулись, растеряли последние крупицы страха и уважения. Смотрят в лицо королевы, снисходительно улыбаются и просят поправить корону — сползает. Едва держится в соломенных волосах — погнутая, утратившая всякий блеск корона.
Школьные коридоры как минное поле — она осторожно идёт вдоль стен, попадает каблуками в трещины между плиток. Брук будто в вакууме, её лёгкие сминаются как полиэтиленовый пакет и вот-вот разорвутся. Вдох-выдох. В нос бьёт терпкий ежевичный запах, обнимает колючими лапами, и ей становится легко-легко. У Брук синеватые губы спрятаны за слоями шанелевской помады, неаккуратно, выходя за контуры — неважно. Никто ведь не замечает.
По воле случая даже королевы падают с пьедестала.
У неё взгляд в никуда, гордая осанка и исколотые шипами руки — она покупает розы в субботний вечер, чтобы оставить их у борта того самого бассейна. Чтобы оставить там своё беззвучное 'прости'.
Позади теряется прогнившая вывеска, мелькают полустершиеся буквы в зеркале заднего вида, в последний раз. 'Добро пожаловать в Лейквуд…' — прими эту ложку яда. '… население 25,000 душ' — и ни одной живой, одни лишь выполощенные в хлорке, полуразложившиеся душонки. Прочь, прочь, в пустоту, прочь от этого гиблого места. И не оборачиваться.
Брук будто проржавевшие кандалы снимает, сбрасывает с шеи булыжник, что тянул ко дну. Вычищает телефонную книжку до фразы 'контакты отсутствуют', не оставляет после себя элементарного 'прощайте'. Не-за-чем. Брук сжигает мосты, рушит бетонные каркасы-скелеты всего построенного ею в прошлой жизни. Её плечи присыпаны известью, и пепел оседает на ресницах.
К черту все звания и титулы. К черту.
Не-воз-мож-но уйти, говорили. Не-воз-мож-но вырваться, кричат ей вслед, и Лейквуд тянется к ней своими паучьими лапами, желает вернуть меченное дитя назад.
Но Брук бежит. Бежит из этого проклятого города с единственной целью — никогда больше не возвращаться.