Человек с ледяным сердцем

      Румыния.       Люди очень любят обманывать себя. Порой, делая это даже неосознанно, они предпочитают сладкую ложь горькой правде. Джеймс Барнс был не из таких. Долгое время для него не существовало такого понятия, как мечта. Зимний Солдат просто не умел грезить, фантазировать, мечтать, надеяться.       У него всегда была цель. Солдат жил этим, если это, конечно, можно назвать жизнью. От приказа к приказу Барнс продлевал свое существование на земле, мастерски и безоговорочно выполняя любую грязную и страшную работу.       Все было просто: есть хозяева, они отдают приказы, а приказы надлежит выполнять. Элементарный алгоритм, вбитый так глубоко под корку мозга, что отделаться от его назойливого гудения Баки не удастся, наверно, никогда.          Нет, убить в себе прошлое, потопить страхи, изничтожить Солдата не получится, как ни старайся. Но можно принять то, что было, и попробовать как-то жить с этим.       Как-то жить. Именно как-то у него и выходило. Насилу переживать один день за другим, борясь с внешними и внутренними врагами, давая ежесекундный бой своему злейшему и сильнейшему противнику – самому себе.        Освободившись от оков Гидры, сбежав от хозяев, Баки потерял цель. Порой Барнс даже жалел, что ушел. Но потом понимал, что в нем говорит Зимний. А вот тот самый сержант Баки Барнс, о котором ему напоминали из каждого угла все кому не лень, молчал как мертвец. Он и есть самый настоящий мертвец. Погиб в сорок четвертом. Там он и остался.       Зимний Солдат почти смирился со своим положением, редко подавая признаки уже вялой, но все еще крепкой борьбы. Порыпавшись минуту, часы или дни, Солдат снова уходил на дно, погружался в сон и дремал, набираясь сил и причитая про себя, что в следующий раз он обязательно победит.       Баки Барнс и Зимний Солдат. Два индивидуума, два призрака, которых олицетворял один человек. Имеющий общие черты, общее прошлое, но совершенно отличающийся от каждого из них. Но никто этого не видел, никто не замечал этого незнакомца, сосуд для разбитых личностей Баки и Зимнего.       А она увидела. Разглядела его, поняла и приняла. Растопила сердце своей непомерной добротой, верой и нежностью. Сколько раз он, озлобленный на мир, сомневающийся в своих силах, неспособный поверить в свет, отталкивал ее, причинял боль? А она каждый раз принимала его обратно, иногда не проронив ни слова, иногда ругаясь и обижаясь, но все же… прощала.       Он исчерпал лимит ее доверия. Джеймс это прекрасно понимал, оставляя ее одну в квартире Бухареста. Он почти сорвался, готов был послать всех к черту и рассказать всю правду. Но вовремя остановился. Судьба давала ему слишком много возможностей, и эту последнюю он упустить не мог.       Больше Ильяна не примет его назад, не простит. Это уже перешло все границы. Такого ни один нормальный человек прощать не должен. Джеймс надеялся, что она не простит. Иначе все его старания насмарку. Баки спас Ильяну от ее же прошлого, но от своего богатого обилием крови и насилия прошлого защитить девушку, может, и не удастся. Барнс даже пробовать не хотел, боялся. Боялся погубить ее, как уже делал неоднократно. Только на этот раз окончательно, с летальным исходом.       С самого утра моросил мелкий дождь, но он все равно брел по скользкой земляной тропинке все выше, глядя вверх, на скрытые от глаз облачной пеленой верхушки гор. Пока что скрытых. Рано или поздно он доберется до них. Короткую траву, мох и землю заменит снег и лед. Вот, где ему самое место. В холоде. Зимнему Солдату положено пребывать среди сугробов, там, где нет ничего живого и некому навредить.       Неясно, что именно загнало в его голову такую мысль. Говорящее имя наемника, сибирские базы, на которых он провел полжизни или воспоминания о криокамере. Возможно, все разом.       Вернувшись из Англии обратно в Румынию, Барнс убедился, что слова Марии были правдивы. Архивы уничтожены еще давно, свидетелей нет, только она и Мюллер, но Баки знал, что о «Кукушонке» эти двое теперь не заговорят даже под дулом пистолета.       Ильяна уехала в Нью–Йорк. Узнав это, Джеймс вздохнул с облегчением. Потому что знал, что если бы она все еще была в Бухаресте, то он бы не выдержал. Снова оказался перед ней, и плевать, что последняя их встреча закончилась провалом. Но Ильяна теперь далеко от него, рядом Стив и Старк, они присмотрят за ней. А самого Баки теперь уже ничего не держит. Никакой цели в жизни, только эти горы, манящие его мыслями об одиночестве и, как он надеялся, долгожданном покое.       Нога в ботинке скользнула по влажной земле, но Баки вовремя успел ухватиться рукой за еловую ветвь. Только сегодня он начал свое грандиозное восхождение. На плечи давил походной рюкзак, бионика довольно гудела. Скоро они поднимутся туда, где пока что еще тепло, но где не ходят туристы, и тогда наконец-то можно будет сбросить рубашку, которая то и дело цеплялась за вибраниумные пластины. Они. Барнс усмехнулся собственным мыслям. Он говорит о себе и протезе во множественном числе, будто их двое. Может, уже начал сходить с ума?       Ближе к полудню выглянуло солнце, начиная стремительно греть землю. Тропинки подсушатся, и дальше подниматься станет намного проще. Барнс сделал десятиминутный привал, выпил воды, а потом, усевшись на поваленный ствол иссохшего дуба, закрыл глаза и стал слушать.       Покой. Природная тишина. Как много строчек написано про это, как много фильмов снято? Люди бегут от проблем, суеты, города и общества в такие вот места. Где их не будут дергать и терзать, где человек остается наедине с самим собой. Ну и с природой конечно же. Но нужно быть осторожным. Природа – самый опасный хищник. После человека, разумеется.       В таких местах даже мысли текут по-другому. Плавно, спокойно, не врезаются острыми лезвиями в мозг, вызывая неконтролируемую головную и душевную боль.       Треск цикады в кустах по правую руку, на юге можно расслышать шум бурлящей реки. Ветви сосен, дубов, елей, лип спокойно покачиваются, касаются друг друга, нашептывают одинокому путнику слова поддержки и успокоения. Язык их понять нетрудно, нужно только уметь слушать. Дятел долбит своим клювом ствол дерева примерно в пяти футах от стоянки Джеймса, скрытый в гуще леса.       А возле тропинки на молодом дубе с сочной листвой начала куковать кукушка. Барнс резко распахнул глаза и уставился на дерево. Птица, словно почувствовав это, замолчала, опасливо выжидая реакции путника, а потом снова принялась куковать, будто не в силах сдерживать себя.       – Кукушка, сколько мне осталось жить?       В ушах зазвенел ее голос и смех. Зажмурившись, Баки вскочил на ноги, схватил с земли первый попавшийся камень и с силой швырнул в птицу. Та ловко увернулась от снаряда, а потом перелетела на соседнее дерево. Забравшись в листву погуще, которая окончательно скрыла ее от недоброго взгляда человека, возобновила свое кукование.       – Сволочь, – шикнул ей Барнс.       Потом натянул на плечи рюкзак и пошел дальше. А кукушка все продолжала издевательски хохотать ему вслед.       Когда вечер все же нагнал его, Баки стал приглядывать место для ночевки. Пока небо темнело, он успел подняться достаточно высоко, за весь день столкнувшись только с парочкой туристов.       Физически он не был уставшим, мог бы брести хоть всю ночь, но морально… нужен был отдых. Просто лечь, устремить взгляд в звездное небо и ни о чем не думать. Они так часто делали со Стивом. Когда оставались друг у друга в гостях, вылезали на пожарные лестницы, стелили на них что-нибудь, одеяло или свитер, как придется, ложились рядом и глядели в небо.       – Бак, – шептал Стив, чтобы миссис Барнс ненароком не услышала их, – как думаешь, где Ковш?       В бруклинском небе даже тогда почти что невозможно было разглядеть звезды. Баки убрал руку из-под головы, прищурился, словно выискивая в небе созвездие, и наконец указал пальцем в небесную ночную синеву, подсвечиваемую огнями Нью–Йорка.       – Это совсем не там, – отозвался Стив, чуть хмыкнув. А потом зашелся кашлем, прижимая рот ладонью, тем самым стараясь подавить хрипящие жуткие звуки, вырывающиеся из его слабых легких.       Барнс повернул голову к другу, внимательно поглядел на него, пока приступ Роджерса не прошел. Тот поймал его взгляд и только насупился, снова опуская голову вниз и устремляя мечтательный взгляд в небо.       – Раз такой умный, – произнес Баки, – тогда зачем спрашиваешь?       Хилый мальчишка не ответил, сконцентрировав все свои потаенные мысли на небосводе, вот только его лучший и единственный друг читал Роджерса как открытую книгу.       – Надо возвращаться, – после минутной городской тишины сказал Баки, но Стив никак не среагировал, – а то заболеешь. Ухаживать за тобой не буду, так и знай.       Он и на этот раз ничего не ответил. А Барнс только вздохнул, зная, что если Стив Роджерс что-то решил, то его силком не вытянешь.       – Как хочешь. Дело твое, сопляк.       – Тупица.       Барнс хмыкнул себе под нос, чуть покачав головой. Они еще долго пролежали так, почти что задремали, но их застукала мама, которая встала выпить воды. Влетело, конечно же, Баки, а вот Стив отделался нежным замечанием, что с его здоровьем просто опасно вот так сидеть на ветре.       Вспоминая это, Баки так погрузился в прошлое, что не заметил огонь, мелькающий среди темных стволов деревьев впереди. Прислушавшись, Барнс услышал голоса. Мужские, женские, даже улавливался звук гитары.       Как ни крути, а мимо этих людей ему все равно пришлось бы пройти. Он этого не хотел, но лезть в темноте по кустам его тоже не прельщало. Натянув на руки перчатки, вцепившись ладонями в лямки рюкзака словно в спасательный круг, Баки вздохнул и двинулся вперед, на голоса.       Человек семь. Друзья, отправившиеся на природу, так решил Барнс, бросая беглые взгляды на путников, сидевших вокруг небольшого костра. Его бы даже не заметили, он почти что крался мимо них, но один мужчина почему-то именно в этот момент повернул голову в его сторону. Взгляды их встретились, а через минуту Баки уже подтаскивали ближе к костру.       – Не понимаю по-румынски, – отозвался Барнс, в надежде, что от якобы американца местные быстро отстанут.       – Это не беда, – тут же произнес мужчина, широко и приветливо улыбаясь.       – Твою мать, – пронеслось в голове Барнса. Он не знал, почему так вяло сопротивлялся, почему не пошел дальше, игнорируя просьбы присоединиться к этим людям. Ему просто хотелось наконец-то сесть и больше не двигаться. Значит, все-таки устал.       – Вот, господа Нику и Петр тоже собрались в горы, – усаживая Барнса на поваленный ствол дерева, рядом с которым и были разбиты три палатки, произнес мужчина. – А мы, видимо, сегодня всех путников соберем. Вот не зря моя жена говорила, что надо взять побольше вина с собой.       Говорил он с легким акцентом, продолжая улыбаться, сверкая живыми, источающими какое-то природное очарование глазами. Лицо его было мужественным, но приятным, а голос глубоким, но почему-то успокаивающим.       На голове темная шляпа, по правую руку гитара с потертым ремешком. Барнс стянул с плеч рюкзак, отмечая про себя, что останется буквально на десять минут. В руках у него оказался пластиковый стаканчик с красной жидкостью. Принюхавшись, он понял, что это вино.       – Молдавское, – заметив это, произнес мужчина. – Самое лучшее вино.       Баки пожал плечами и пригубил напиток. К черту все, даже если там яд, то у него иммунитет. Хотя, с чего бы каким-то туристам травить его? Барнс сам не понимал порой, откуда в нем такая паранойя. Прошлое Зимнего все же давило на него куда сильнее, чем блеклые очертания жизни Баки.       – Моя жена Каролина, – мужчина в шляпе указал рукой на красивую темноволосую женщину, которая нарезала у себя на коленях сыр.       Женщина улыбнулась Баки и вернулась к своему делу. Рядом с ней сидел мальчишка лет, кажется, двенадцати, который оказался сыном этих людей. Помимо Нику и Петра у костра сидели Святослав, Ольга и Матей. Последние трое были близкими друзьями семьи пригласившего Барнса к костру мужчины.       – А меня зовут Роман, – протянув Баки руку, улыбнулся мужчина. – А вас как?       – Баки, – чуть помешкав, отозвался Барнс, принимая рукопожатие здоровой рукой.       – Вот как, Баки. Путешествуете один?       – Да.       Роман кивнул, видя, что путник пока что не настроен на беседу. Он знал таких людей. Им нужно время, чтобы привыкнуть, еда, чтобы усмирить тело, и вино, чтобы расслабить голову.       Баки принял из рук Каролины пластиковую тарелку с остатками шашлыка и принялся есть, стараясь не обращать ни на кого внимания. Путники переговаривались на румынском, Баки, естественно, все понимал, но продолжал молчать.       Говорили о высоком. Перескакивали с религиозных тем на искусство, с политики на музыку. Ничего информативного. Пустое сотрясание воздуха. Так бы подумал Зимний Солдат. Но Джеймс Барнс вникал в беседу о какой-то найденной на чердаке картине Ван Гога, влияния Америки на Европу, снегопады в России и магию музыки.       О музыке больше говорил Роман, постоянно поднимая эту тему. Баки видел, как загорались его глаза, как он то и дело хватался за гриф гитары, собираясь наигрывать что-то, но многозначительный взгляд жены его останавливал.       – Музыка меня всегда спасала. Было ли мне плохо или весело, без нее я не справилась бы.       Ильяна стояла у плиты в их тайной квартире Бухареста. За окном рычал новенький мотоцикл соседского пацана. То лето было действительно жарким. Барнс сидел с голым торсом, собирал и разбирал припрятанное оружие, а Ильяна то и дело бросала на него недовольные взгляды. Думала, что он красуется перед ней, а ему на самом деле было просто чертовски жарко.       – Ты часто поешь, – отозвался он, разбирая Магнум, - когда думаешь, что я тебя не слышу или меня нет в квартире.       Стук деревянной ложки о кафельный пол сопровождается легкой ухмылкой на губах Солдата. Ему чертовски нравилось выводить из себя эту девчонку, ведь она так просто теряет контроль над своими эмоциями.       – Подслушиваешь? – с возмущенным придыханием спросила девушка, уставившись на него круглыми глазами.       Он не ответил, щелкая затвором. Ильяна что-то пробубнила себе под нос, поднимая с пола ложку и разворачиваясь обратно к плите. Теперь Барнсу казалось, что то рагу Ильяна специально пересолила.       – Спой-ка что-нибудь, – глядя на ее плечи, сказал Баки, широко улыбаясь, зная, что это окончательно смутит девушку.       – Ой, да пошел ты, – не выдержала она, даже не поворачиваясь к нему, тем самым пряча, несомненно, покрасневшее от смущения лицо.       – Зачем вы поднимаетесь в горы, Баки? – подливая в его пустой стакан еще вина, спросил Роман.       – Не знаю, – признался Баки, глядя в глаза мужчине. – Хочу найти что-то.       – Понимаю, – кивнул он. А на скептический смешок Барнса только улыбнулся. – В горах всегда находишь то, что ищешь. Покой, смирение, ответы. У каждого свой поиск. Вы найдете, что ищете, Баки. Это я вам гарантирую.       Джеймс залпом выпил вино, а потом поглядел на сидевших вокруг него людей. Ведь каждый из них считает себя несчастным в той или иной степени. Люди всегда недовольны тем, что имеют. Всегда им мало. Не ценят саму жизнь, свободу, память, возможность умирать в конце-то концов.       – А вы откуда? – поинтересовалась Каролина, протягивая Баки еще шашлыка, взглядом показывая, что отказа она не примет.       – Из Бруклина, – подумав, отозвался Барнс.       – О, Америка, – хлопнул в ладоши Роман. – Мы сами оттуда недавно. Правда, жили в Чикаго. Две недели назад приехали сюда на летние каникулы сына.       Каролина как-то странно глядела на мужа, приглаживая волосы их дремавшего сына. Роман только улыбнулся ей и подбадривающе подмигнул.       – В Америке, конечно, хорошо. Удивительная страна, контрастная. Но дома все-таки лучше. Жаль, не можем остаться здесь навсегда.       Барнс кивнул, отпивая вино. Хотелось напиться и провалиться в глубокий сон. Но ему пришлось бы пить это вино часами, чтобы в его голову хоть немного дало. Однако он не отчаивался. Пока наливают – будет пить.       – А что вас привело в Румынию?       Нельзя было сказать, что этот человек любопытен. Нет, скорее наоборот. Барнс умеет без труда читать людей, и в этом мужчине он ясно видел понимание и осознание личного пространства. Роман задавал вопросы просто, чтобы поддержать разговор, а Джеймс не понимал, почему отвечает на них.       Однажды его пытали. Трое суток, пока он сам не узнал нужную ему информацию, в следствии чего перестал играть роль жертвы и за десять минут перебил всю тайную базу, где его терзали физически около семидесяти двух часов, безрезультатно пытаясь вытянуть из наемника хоть одно слово. Кажется, это было на Сомали, в девяносто четвертом.       Барнс не отличался разговорчивостью или податливостью, но Роман просто вел беседу. Ведь люди так и делают, верно? Одни беседуют, ведут диалоги, рассуждают и спорят. А Джеймс, все же, человек.       – Я не знаю, – отозвался Баки, разглядывая пляшущие языки пламени, задорно лизавшие обгоревшие поленья. – Захотелось разобраться в себе. Понять, куда идти дальше. Почему-то это получается только здесь.       Роман довольно улыбнулся, обнажая ряд больших, белоснежных зубов. Удивительно заразная улыбка, но Баки было не до веселья. В душе все саднило и стонало, будто поднимающиеся с морского дна души утопленников.       – Можно личный вопрос? – тихо спросил Роман, после, наверно, пятнадцатиминутного молчания. У огня остались только они с Барнсом, Каролина и их друзья. Туристы отправились спать, сославшись на ранний подъем, а сын Романа уже сладко спал в руках матери.       Джеймс только пожал плечами. Он не помнил, сколько стаканов выпил, сбился со счету. Голова слегка гудела, значит, прилично. По телу растекалось тепло, мышцы наконец-то смогли расслабиться, и Барнс позволил себе успокоится и насладиться остатками вечера.       – Почему ты здесь совсем один, Баки?       Он долго не отвечал, обмозговывая, сказать ли часть правды, соврать или же отмахнуться. Роман будто бы и не ждал ответа, поднявшись на ноги, чтобы проводить друзей и родных по палаткам. На секунду Баки даже показалось, что его улыбчивый собеседник тоже отправится в объятия сна. Но через пару минут Роман снова сел рядом с Барнсом, беря в руки гитару.       – Потому что я одинок, – отозвался Баки, устремляя взгляд на усыпанное мерцающими белесыми точками ночное безоблачное небо.       Соединенные Штаты Америки.       Стив пытался жить дальше, но прошлое мертвой хваткой вцепилось ему в глотку. Он не мог разорвать эти оковы, вдохнуть воздух настоящего и начать строить планы на будущее. Роджерс все еще живет прошлым, там он, похоже, и останется навсегда.       В его личном кабинете на базе Мстителей, кто бы мог подумать, тихо, но все равно неуютно. Краем глаза он поглядывал на фотографию в тонкой металлической рамке. Стиву шестнадцать, Баки чуть больше. Фото сделано на Кони-Айленд, Роджерс хорошо помнил этот день. Тогда они истратили последние деньги на хот-доги и потом чудом сумели добраться до дома уже затемно.       Это фото в архивах нашла Ильяна. Провозилась там чуть ли не три дня, а потом принесла ему фотографию со словами:       – Думаю, тебе она очень нужна, Стив.       Она была права. Фотокарточка стояла в углу так, что монитор компьютера скрывал ее от посторонних глаз. Стиву не хотелось, чтобы кто-то видел ее. Кроме Ильяны, конечно же.       Он больше не злился на Баки. Но и не искал ему оправданий. Черт, Роджерс не мог вынуждать своего друга делать то, чего тот не хочет или не может. Стив слишком поздно это понял. Возможно, если бы он так не давил на Баки, если бы позволил ему самому принимать решения, не трепал ему нервы и не дергал его прошлым, то Барнс сейчас был бы рядом с ним, а не черт знает где. Совсем один, добровольно сбежавший в призму отрешенности и гордого одиночества.       Плеча Капитана аккуратно коснулась теплая рука, а потом сильнее сжала его, насколько это было возможно, учитывая их физическую разницу.       Роджерс поднял голову и слегка обернулся, заглядывая в глаза Ильяны, которая в свою очередь улыбнулась ему уголками губ. Нежно и понимающе.       – Все хорошо? – совсем тихо спросила, почти прошептала она, на что получила утвердительный кивок и теплую, подбадривающую улыбку. – Тони попросил чай. Не покажешь, где здесь у вас кухня?       Милая Ильяна. После событий в Соковии она стала другой, более замкнутой и печальной. Стив не знал, повлияло ли на это то, что сотворил Альтрон, или же появление Баки, выбившее у девушки почву из-под ног.       – Ты не обязана быть у него на побегушках, ты же это знаешь? – Стив изогнул бровь, наблюдая, как Ильяна заталкивает в маленький чайничек листья пуэра и какие-то добавки, природу которых знали только две девушки на всей базе, имеющие в каком-то плане общие корни.       – Я и не на побегушках, – фыркнула она, искоса поглядывая на Роджерса. – Мне не сложно помочь Тони. После Соковии он стал каким-то замкнутым… Ему нельзя оставаться одному, Стив. Нельзя в таком состоянии переваривать все в одиночку. Уж я-то знаю.       Капитан утвердительно кивнул, полностью разделяя мнение девушки. Тренировки новой команды Мстителей отвлекали его и Наташу, Тони же могла отвлечь только работа. И Пеппер, которая куда-то запропастилась. Поэтому единственным спасителем Старка из пучин самокопания и беспрерывной изматывающей работы стала как раз Ильяна.       – Я отнесу, – махнул рукой Роджерс, когда девушка поставила на поднос горячий чайник, накрытый небольшой грелкой, и две фарфоровые чашки.       Ильяна не стала протестовать, только улыбнулась, оправляя подол цветастого платья. Стив подошел к столику, но дальше с места не сдвинулся. На его плечо снова легка ее рука.       – Думаешь о нем, да? – спросила Ильяна.       – А ты?       – Часто. Хотя не хочу этого делать, если честно. Но мысли рано или поздно все равно возвращаются к нему.       – Я тоже часто, – кивнул Роджерс, осторожно накрывая ее маленькую ручку своей широкой. – Вспоминаешь что-то?       Она чуть мотнула головой, пряча от Стива глаза. Вспоминает, но не хочет рассказывать. Все, что касается Джеймса Барнса кажется ей до безумного личным и слишком интимным, чтобы говорить о нем даже со Стивом.       – Я его прогнала, – хмыкнула Ильяна. – Он мне… сказал кое-что… видимо, очень личное, чего никогда не говорил. А я сказала, чтобы он убирался…       – Он бы все равно ушел, Ильяна, – поморщился Стив. – Баки решил, что так оно будет лучше. Для всех нас.       – Но почему? Если я его не помню, это не значит, что я… Черт, с тобой же у нас все наладилось…       – Ильяна, – Стив помолчал, чуть покусывая губы, не зная, что вообще говорить и как успокоить все еще обиженную на Барнса за его поведение в Бухаресте девушку. – Это его выбор. Ему больно, больнее, чем кому-либо из нас. А так Баки… проще. Пойми его. И прости. А если сможешь, то отпусти.       – Ты тоже готов его отпустить? – нахмурилась Ильяна, отворачиваясь от Роджерса. Разговор принял какой-то дурной, колючий характер, заставляя каждого из собеседников чувствовать себя, мягко говоря, омерзительно.       – Ни за что, – отозвался наконец Стив, чуть сильнее сжимая ее руку, а потом беря поднос и удаляясь из кухни.       Румыния.       У костра остались они вдвоем. Баки подкинул побольше поленьев, и те принялись задорно потрескивать, порой с щелчком выпуская в воздух сноп рыже-желтых искр.       Блаженно тихо. Даже мысли о прошлом не тревожат его здесь. Они есть, но почему-то сейчас они перестали быть такими саднящими, приносящими дискомфорт и адскую душевную пытку.       Роман перебирал струны, что-то мыча себе под нос. Казалось, ответ Барнса ему был ясен и понятен. Но больше мужчины не проронили ни слова. Ночь вступила в свои права, и впервые Баки не опасался увидеть в тенях, окружающих его, очертания преследователей, призраков прошлого и мертвецов, падших от его рук.       – У тебя нет семьи? Совсем? – спросил Роман, поглядывая на пляшущий под гитарную мелодию огонь.       – Нет.       – А друзья?       – Нет.       Мужчина хмыкнул, опуская голову, а потом принялся играть интенсивнее. Музыка стала четче, понятнее, обрела узнаваемые для Барнса черты. Он сперва не поверил, подумал, что ему уже чудится. Но когда Роман совсем тихо запел, вытягивая с придыханием каждое слово, Баки почувствовал, как все его тело пронзил ледяной спазм.       – Curge vinul ghiurghiuliu, cules toamna pi târziu…       Баки не мог поверить, что это происходит на самом деле. Он бежит от нее, а она все равно нагоняет. Она везде, в звуках, в образах, в чужих голосах. Это невыносимо. Как можно пытаться избавиться от прошлого, которое вцепилось в тебя стальной хваткой и терзает и будет продолжать терзать, пока вся кровь не вытечет, пока тело не затвердеет и не похолодеет, пока глаза не заполонит мертвенная пустая пелена.       – Vinul meu aduce pace, ura-n dragoste preface…       Это любимая песня Ильяны. Как часто она напевала ее? Тайком, думая, что Барнс не слышит ее или же по его просьбе. Ночами, когда кошмары снова пронизывали его содрогающееся от ужаса тело щупальцами, она нашептывала ему эти самые строчки, прижималась к нему так крепко, что, казалось, переломает себе все суставы на запястьях.       – Om cu inimă de gheață, fără dragoste de viață…       Человек с ледяным сердцем. Так она его однажды назвала, бросив эти слова ему в лицо. Кажется, они поссорились из-за тестов Старка. В который раз. Он все не мог простить ей добровольный статус подопытной. Будто она не видела нечто подобное в его воспоминаниях.       Баки зажмурился, отгоняя от себя хлынувшие мощным, неконтролируемым потоком воспоминания. Он почти не слышал голос Романа, в ушах гудело, будто Барнс стремительно тонул, погружался на дно, темную, холодную, мертвенно-неприветливую морскую пучину.       Он наблюдает, как тело Роджерса камнем падает в воду, а затем исчезает в пенящейся, грязно-синей водной глади. Вокруг все гудит и трещит. Разрушенный и выведенный из строя хэликэрриер стонет и медленно опускается вниз.       Железные пальцы, все это время крепко держащиеся за металлическую балку, поочередно разжимаются, затем в ушах он слышит только свист, до тех пор, пока его тело не погружается в воду.       Темно, холодно. Вокруг то тут, то там идут на дно реки части летающей машины убийств и тотального террора, которая должна была стать решающим этапом в воцарении Гидры на мировом престоле. Зимний Солдат должен был охранять их, не допустить повреждения машин, но, самое главное, он должен был устранить главного врага Гидры – Капитана Америка.       Он опускается все ниже, вода становится темнее, но вот он видит очертания человеческого тела. Солдат не отдает себе отчет в том, что делает. Он просто должен. Пальцы бионики ухватываются за капитанскую форму, сжимаются на ткани мертвой хваткой, а затем Зимний Солдат начинает всплывать, таща за собой тело Стива Роджерса.       Наемник оставил живого Роджерса на песчаном берегу, еще не до конца понимая, что Джеймс Барнс уже начал отчаянную борьбу. Он поймет это позже, когда осознает, что не может вернуться в Гидру, что не хочет больше быть Зимним Солдатом.       Стив что-то сломал в этой безупречной машине убийств, и теперь в ней молниеносно разносилась зараза, вирус, убивающий Солдата, и дающий иммунитет на борьбу человеку Барнсу.       – Почему ты решил быть в одиночестве, Баки? – голос Романа бережно вытянул его обратно в Румынию, в летнюю теплую и звездную ночь.       – Потому что так проще, – не соврал Баки, все еще содрогаясь от пережитых будто вновь воспоминаний. Перед глазами все еще стояло лицо Стива. «Потому что я с тобой до конца, приятель».       – Возможно, – кивнул Роман, убирая гитару в сторону. – Я тоже так думал когда-то. Признаюсь, много лет назад я оставил дорогих мне людей, считая, что рядом со мной им грозит опасность.       Барнс покосился на мужчину, который впервые выглядел хмуро, строго. Черты его лица стали более острыми и грубыми, а в глазах отражалось пламя пережитого непростого прошлого.       – Жить в одиночестве ужасно тяжело, особенно когда ты знаешь, что где-то там есть те, кто думает о тебе… переживает. Это… невыносимо.       – Семья? – после минутного молчания спросил Барнс.       – Да. Я был… я довольно долго жил твердым убеждением, что своим отсутствием в их жизнях делаю все только лучше.       – Почему вернулся?       – Я понял, что так нельзя.       Баки против воли хмыкнул. Конечно, нельзя. Но когда за тобой гонится одна из самых опасных организаций, выбора нет. Он бы многое отдал, чтобы снова увидеть Стива, хлопнуть его по плечу и посмеяться с ним над прошлым. Или обнять Ильяну, заглянуть в ее глаза и услышать до боли в костях родной голос. Пройтись по узким бруклинским улицам, пробежаться по утренним, пустым дорожкам Центрального парка, наблюдать, как загораются огни на Бруклинском мосту. Но ему нечего отдавать, у Джеймса Барнса нет ничего.       – Вдали от близких ты не знаешь, что происходит с ними, – продолжил говорить Роман разглядывая свои широкие ладони. – Вот ты, допустим, сидишь здесь, а что происходит с ними? Вдруг что-то случилось? Случилась авария или кто-то заболел. Или сын подрался в школе или жену уволили… К твоей девушке, представим, начал докапываться какой-то ублюдок или друзья потеряли кого-то близкого и теперь страдают, нуждающиеся в поддержке и добром слове… Ты ни черта не знаешь, только питаешь себя глупыми иллюзиями, что все хорошо. Будто, если ты уйдешь, то за тобой следом покинут их и все несчастья и невзгоды. Но это ложь, иллюзия. Ты уходишь, а они теряют стержень, поддержку, становятся слишком хрупкими для этого непростого, но удивительного мира.       Где-то далеко в лесу, ближе к соседним горам, завыл койот или волк. Мужчины резко обернулись на шум, прислушались, но потом поняли, что опасности нет. Ночью тоже течет своя жизнь.       – Я просто так не мог, Баки. Лучше буду оберегать их самостоятельно, даже умру, если придется… но буду рядом. Они будут знать, что я их не бросил, что я их все еще люблю.       – А что твоя жена?       – Процитировала клятву о «… в горе и в радости», надавала оплеух, позлилась пару недель, но потом успокоилась. Сказала, что рядом со мной ей спокойнее, чем без меня.       Что-то внутри Барнса трещало и саднило, пыталось пробиться сквозь толстую, но давшую широкие трещины корку льда, окутавшую его сердце.       – Есть люди… вернее… человек, – неуверенно начал он, даже не понимая, зачем вообще открыл рот, – человек, который никогда во мне не сомневался. Что бы я ни творил. Всегда поддерживал…       – Зачем же ты оставил его? – даже без тени укора спросил Роман.       – Не могу… казалось, что не могу находится с ним рядом. Я стал совсем другим, не тем человеком, которого он знал когда-то давно. Я видел в его глазах разочарование, что я не оправдываю его… ожиданий, что ли. Поэтому ушел. Не хотел разочаровывать его еще больше.       – Знаешь, – улыбнулся Роман, внимательно вглядываясь в лицо Барнса, освещенное огнем от костра, – я сперва думал, что не смогу жить в Чикаго. Моя Родина – Румыния, здесь мой дом. Но потом я кое-что понял. Дом – это там, где твои близкие. Неважно, в какой они стране или части мира. Если я знаю, что дома меня ждут, то понимаю, что живу, что в жизни все еще есть смысл, есть цель.       Когда на утро Роман и его семья собирали палатку, от Баки уже и след простыл. Мужчине показалось, что молчаливый путник даже не пошел спать. Так и просидел у догорающего костра, разглядывая искрящееся миллиардами звезд небо, выискивая в космических хитросплетениях желанные ответы на терзающие вопросы. А потом просто испарился в предрассветной густой дымке.       – Ну, поговорил с этим Баки? – улыбнулась Каролина, наблюдая, как ее невыспавшийся супруг широко зевает.       – Да, очень продуктивно.       – В каком это смысле?       – Мы друг другу, похоже, помогли. Он мне напомнил о том, ради чего я вообще живу, – заметив грустную улыбку жены, Роман притянул ее за руку к себе и крепко обнял.       – А ты ему как помог?       – Мне кажется, я помог ему понять, куда идти дальше.       – Да? И куда же? – хмыкнула женщина, заглядывая в глаза супруга.       – Домой.       Соединенные Штаты Америки.       Блики от включенной лампы скользили по его левой руке, которая… полностью состояла из какого-то железа. Это жуткое зрелище, но ей почему-то не страшно. Наоборот, этот странный протез успокаивал. Ее тонкие пальцы очерчивали рваные узоры по холодной стали, а хозяин протеза глядел на нее с еле сдерживаемой улыбкой и каким-то странным, дурманящим и гипнотизирующим блеском в восхитительно серовато-голубых глазах.       – Уже не боишься? – спросил он, аккуратно касаясь холодными железными пальцами ее подбородка.       – Никогда не боялась, Джеймс, – ответила она, блаженно прикрывая глаза.       Он опасный, непредсказуемый, но почему-то только рядом с ним она может выдохнуть с облегчением и перестать бояться.       В комнате Ванды уютно, по-домашнему спокойно. Однако если выглянуть в широкое окно, то в глаза бросаются две площадки для тренировок, ангар с истребителями и часть металлической коробки, которую называют база.       Но другого дома у Ванды Максимофф больше нет. Ильяна прекрасно понимала душевное состояние девушки. Возможно, именно поэтому они и сошлись, даже сдружились. Ванда потеряла брата, дом, прошлую жизнь. Девушка выглядела такой подавленной и опустошенной, что сердце Ильяны обливалось кровью.       – Надо выбраться на выходных в парк, – констатирует Ильяна, разглядывая выбеленный потолок комнаты Ванды, отгоняя прочь наваждение, вызванное очередными всплывшими воспоминаниями.       – У меня первое задание в выходные, – отозвалась Ванда, лежавшая рядом с Ильяной на широкой, просторной кровати и тоже глядящая в потолок.       – А не рановато? – нахмурилась Ильяна, зная, как отчаянно жаждет Максимофф наконец-то начать что-то делать, быть полезной, доказать свое место в рядах Мстителей.       – Мисс Янку, – механический голос Вижна, заставил Ильяну вздрогнуть, а Ванду только закатить глаза.       – Вижн! – хором завыли девушки, недовольно глядя на андроида. – Двери!       – Прошу прошения, – андроид извинился, понимая, что снова забыл правило перемещения по базе. Входить через двери, а не через стены. Как по нему, то это слишком неудобно, но для человеческого комфорта и сохранения личного пространства это очень даже важно. – Стивен просил передать, что готов отвезти вас домой. Он в гараже.       Ильяна кивнула, пытаясь не смотреть в глаза краснокожему андроиду, который зачем-то нацепил на себя брюки и свитер, от чего выглядел еще более странно. Однако девушка заметила, как переглянулись Ванда и Вижн, прежде чем последний покинул комнату через, слава богу, дверь, не забыв закрыть ее за собой.       – Хватит это делать, – буркнула Ильяна, садясь на кровати.       – Что? – непонимающе отозвалась Максимофф.       – Эти ваши телепатические переговаривания и рысканье в моей голове. Просила же так не делать.       – Извини. Вижн это не специально.       Ильяна передернула плечами, оправляя цветастое платье. Ванда чуть улыбнулась, разглядывая спину теперь уже, наверно, подруги. Румыния и Соковия относительные соседки, у них почти одинаковая культура и менталитет. Но девушек больше сроднило запутанное прошлое и тягучая, темная боль, щемящая по краям огромной дыры в груди, имя которой одиночество.       – Вы поедете на мотоцикле? – не то спросила, не то подытожила Ванда. – Ты же их терпеть не можешь.       – Адская машина, – кивнула Ильяна. – Но Стив ни на чем другом ездить не хочет, только на этом драндулете. Копии из его… из его прошлого. Он за него слишком сильно держится, а сказать ему это лично я не могу.       – Ты тоже помешана на прошлом, Ильяна.       – Глупости.       – Я знаю о твоих попытках все вспомнить. И я знаю, что ты постоянно думаешь о нем…       – Прекрати!       – Что в этом такого? Я про… Барнса. Ты о нем думаешь, Ильяна. Часто. Но почему-то ненавидишь себя за это.       – Я, кажется, уже говорила, чтобы ты не рылась в моей голове, Ванда.       – Я и не роюсь. У тебя все на лице написано, недотепа.       Ванда знала, о чем и о ком думает Ильяна. Янку ненавидела Барнса, но отпустить его не могла. Изрядно напугав и пошатнув ее мироздание в Бухаресте, Джеймс Барнс пропал с радаров Щита, Мстителей и Роджерса. Ильяна же чувствовала некое подобие обиды, но ни с кем не делилась мыслями о нем. Кажется, она сама не понимала, что чувствует. Разум говорил: «Брось это, оставь, забудь». А сердце истошно кричало: «Не смей отпускать».       Максимофф догадывалась, что природа отношений Ильяны и Барнса намного глубже, чувственнее и даже трагичнее, чем думает Янку. Вытянуть из Роджерса нужную девушке информацию оказалось проще, чем та думала. Стив любил говорить об Ильяне, но не о Барнсе. Однако Ванда умела заговаривать зубы, спасибо брату, научилась у него.       Ильяна многое сделала для Ванды, найдя в Алой Ведьме объект, на который можно выплеснуть всю свою заботу и поддержку. Янку тоже хотела быть нужной, полезной, важной. Делать что-то, помогать, найти хоть какую-то причину, которая бы заставляла ее подниматься с постели по утрам.       – Ты боишься прошлого, Ильяна, – кивнула Ванда, заглядывая в серые, печальные глаза собеседницы, -потому что не знаешь, что найдешь там.       Девушка ничего не ответила, только понурила голову. С Вандой спорить бесполезно. Даже без способностей к телекинезу она могла с легкостью понять и разглядеть человеческую душу. А с гибелью брата в Соковии Ванда стала еще более чуткой в вопросах человеческих эмоций.       – Это уже неважно, Ванда, – отозвалась Ильяна, направляясь к двери. – Вспоминать бесполезно, а искать его я не намерена. Он четко и ясно объяснил мне все, что хотел. Плевать, что было в прошлом. Рано или поздно, я успокоюсь и забуду Барнса. Вот увидишь, обязательно забуду.       Ванда очень долго думала об этом. Эта идея к ней пришла почти сразу же, как только она узнала Ильяну ближе. Так жить нельзя, невозможно цепляться за прошлое, которое не видишь. Однако Максимофф терзали сомнения. Правильно ли она поступит? Этично? Имеет ли она право делать это?       Ведь Ильяна никогда не просила ее о подобном, относилась к способностям Максимофф даже с легким трепетом и страхом. А Ванда никогда даже не начинала подобный разговор, потому что знала ответ. Нет.       Но сейчас она глядела на Ильяну и знала, что просто обязана ей помочь. Дело не в услуге за услугу, просто Ванда в состоянии сделать Ильяну чуть счастливее, пусть даже если девушка после подобного будет ненавидеть Ведьму. Ванда Максимофф готова была пойти на такую жертву. Сделать что-то хорошее, помочь тому, кто нуждается в помощи. Пьетро бы одобрил ее замысел, непременно поддержал сестру, если бы только мог.       – Прости меня за это, недотепа, – произнесла Ванда, наконец-то набравшись достаточной смелости и убеждая себя, что тем самым только спасает Янку из трясины отчаяния.       Ильяна не успела и слова сказать или же понять, что происходит. Алые нити, выпущенные из изогнутых пальцев Ведьмы, уже коснулись головы Ильяны и стремительно проникали в самую глубь ее сознания.