The Long Surrender

feel like sun might give way (Teardrop — Civil Twilight)

Лежа в прохладном, благодаря кондиционеру, гостиничном номере, Доминик чувствовал себя так, словно сгорал заживо. Его кожа пылала, в груди бесконечно извергался вулкан. Полночное небо поглотило комнату, тусклый свет улиц Мадрида отбрасывал жутковатые блики на пол спальни, и в этой ошеломляющей тишине Дом не мог заснуть, часто и рвано выдыхая. Номер окутала черная как смоль темнота, Дом рассеянно смотрел в пустоту, предполагая, что пялится в потолок; образ голубых глаз гитариста до сих пор прожигал его сетчатку. В попытках успокоиться Доминик ворочался на огромной кровати, отчаянно желая почувствовать хоть какую-то прохладу на своем горячем теле — одеяло скомкалось и теперь покоилось в районе лодыжек, и сторона кровати, на которой спал Дом, выглядела беспорядочной. Джулия продолжала умиротворенно спать: ее грудь плавно опускалась и поднималась, ее дыхание было ровным и спокойным. Доминик отодвинулся на самый край постели, избегая какого-либо контакта с девушкой, потому что тепло ее тела только ухудшало ту лихорадку, которая поглотила его целиком и полностью. Самым заветным желанием Доминика в этот момент было уснуть и забыть. Рассудок намекал ему на это, когда Дом пытался понять, почему он не может стереть воспоминания о голубых глазах из своей памяти, почему слонового цвета кожа одним своим видом умоляла, чтобы ее попробовали на вкус, и почему боль в низу живота могло исцелить лишь касание рук гитариста. Земля слетела со своей орбиты, и разум Доминика бесцельно вращался в гравитационном поле; в темноте казалось, что волосы Джулии — это грязь, пролившаяся неровным пятном на белую подушку. Ноги Доминика по собственному желанию подняли его с кровати и, ступая по мягкому ковру, привели его к огромному окну. Молодой человек стоял абсолютно голым и распаленным, как мартовский кот; по его телу струился пот — капельки мерцали в маленьких трещинах на локтях, у линии роста волос, на икрах, — и Дом осторожно подошел ближе к стеклу, прижимая ладони к прохладной поверхности. Внизу кипела жизнь: куда-то ехали машины, люди вываливались из ночных клубов, смеясь и даже не представляя, что за разительные изменения происходят сейчас на 42 этаже отеля. Его бесило, что они не знали, что они не были знакомы с человеком, у которого были столь пронзительные глаза. Они поглотили Доминика целиком, заставили его потеряться в своих кристально чистых глубинах, смотря в его душу. Этот взгляд лишал его всяких сил, пугал и, казалось, вообще существовал в ином измерении — в месте, к которому Доминику было запрещено даже прикасаться. Именно поэтому он так сильно хотел им обладать. Дом смотрел в эти глаза примерно секунду — молодой человек тут же закрыл их, видимо, даже не заметив, что в серых глазах напротив назревал шторм. Но в эту секунду Доминик успел различить такую боль, такое душевное переживание, такую любовь. Эти глаза были словно гигантскими страницами большой книги, которые не желали того, чтобы их игнорировали. Говорить о том, что только глаза гитариста стали причиной того нескончаемого пламени, которым был поглощен Доминик, было бы ложью. Ей было, скорее всего, врожденное сочетание страстного понимания музыки, которая плавно перетекала из его пальцев в воздух, и полного эмоций голубого цвета, который ярко сиял, резко контрастируя с молочной кожей. Пальцы Дома скользнули вниз по стеклу, сжимаясь в кулак — при мыслях о коже молодого человека его тело покалывало от неистового желания надавить на нее, чтобы посмотреть, останутся ли следы. Бледным — он был таким бледным. Его кожа была холстом, умолявшим о том, чтобы на нем оставляли отпечатки, чтобы к нему прикасались, заботливо укрывали, обжигали; целовали. Дом застыл на месте от последней мысли и ахнул, совершенно не понимая, откуда в его голове взялось это слово. Он медленно повернулся лицом к Джулии: девушка спала на животе, забывшись глубоким сном, которого так жаждал Доминик. Хотя, по правде говоря, он боялся спать — боялся, что голубые глаза будут преследовать его во сне. Когда он бодрствовал, то мог контролировать свое сознание, отвлекающие моменты дневных часов стирали все воспоминания о молодом человеке. Но сейчас, в темноте этой ночи, Доминик был уверен, что сгорает заживо и сгорает дотла. Если говорить серьезно, он никогда еще не испытывал подобных чувств по отношению к кому-либо, никогда не лежал, измученный бессонницей, желая быть брошенным в ванну со льдом. Когда Доминик встретил Джулию, он ежесекундно видел перед собой ее лицо, но эти мысли всегда успокаивали его, и Дом быстро засыпал, с нетерпением ожидая следующего дня. И, возможно, именно поэтому это все было не так важно, как он сам себе понапридумывал, потому что его реакция была детской, продиктованной страхом и шоком просто потому, что в самолете ему приснился голубой цвет, а позже он увидел его в реальной жизни. Но не поддающаяся контролю реакция его тела, основанная на одних лишь инстинктах — вот, что удивило Доминика. Тепло, которое излучала Джулия, было наполнено любовью и дружелюбием. Может быть, если он прикоснется к ней, то жар тела, погружавший его в безумие, сменится теплом зрелого взаимопонимания, и он вновь сможет поблагодарить Джулию за то, что она поддерживала его душевный баланс. В пару шагов оказавшись у кровати, Доминик скользнул на постель рядом со своей невестой, хмурясь от ощущения нагретых простыней. Он осторожно прижался к Джулии со спины, и с его губ тут же сорвался всхлип. Казалось, что он обнимал труп — Доминик не находил никакого комфорта в шелке ее кожи. Ощущение было диаметрально противоположным, неприятным и отталкивающим, отчего волоски на его руках встали дыбом, словно говоря Дому о том, что он лег не в ту постель. Перевернувшись на другой бок, Доминик заставил себя ни о чем не думать. И в воспоминаниях о разрушительной музыке испанской гитары, он позволил мигающей лампочке, светящей с аэропорта на далеком холме, отсчитывать бесконечные секунды до того момента, когда его разумом вновь завладел голубой океан. *** Солнечные лучи с нежностью ласкали золотую кожу Доминика и, добравшись до его закрытых век, неохотно разбудили молодого человека. По щекам щекоча прошлись кончики волос, после чего мягкие губы принялись целовать его лицо. — Просыпайся, соня, — прошептала Джулия, — уже утро. У нас сегодня насыщенный день. Дом фыркнул, не желая шевелиться — его обмякшее тело требовало еще сна. Однако напряжение покинуло его в тот момент, когда перед глазами предстал желто-оранжевый солнечный свет, с необычайной силой вытесняя собой голубой. Доминик жаждал этого уже несколько часов. Джулия, почувствовав его сонное состояние, прижалась к нему сзади и начала что-то негромко напевать, убаюкивая Доминика. Он не знал, который сейчас час, но был мысленно благодарен своей невесте за то, что она не начала уговаривать его встать. Если бы он даже попытался вырваться из объятий теплых простыней, то немедленно рухнул бы обратно на постель и был бы не в состоянии ни начать, ни продолжить их день. Дом не знал, сколько еще проспал — только понял, что солнечный свет изменил свою траекторию, и что в районе затылка было очень тепло. Едва слышное дыхание Джулии вызвало улыбку на его губах, ее рука была так небрежно перекинута через его тело, что Доминик не сомневался в том, что сделано это было не специально. Пытаясь не разбудить девушку, Дом переплел их пальцы вместе, чувствуя, как все его существо погружается в состояние покоя и умиротворения. Было приятно осознавать, что произошедшее ночью осталось в прошлом, и он мог продолжать свою жизнь без какого-либо вмешательства. По-прежнему лежа с закрытыми глазами, Доминик обдумывал их с Джулией планы, лежащие на повестке дня. Вообще он просто хотел покинуть отель и насладиться Мадридом, ведь он был здесь впервые. Он хотел попробовать местную еду, продегустировать вина и смотреть на Джулию в свете лучезарного солнца. Она рассказала Доминику о маленькой площади в центре города, с фонтаном посередине и с рядами небольших кафе по сторонам. Там и тут стояли стулья и столики, хотя все предпочитали сидеть на выступе, который располагался на холме, и смотреть на раскинувшийся внизу город. Дом с нетерпением желал увидеть все это своими глазами, прекрасно зная, что это было любимое место Джулии, еще с тех пор, как она была в Мадриде будучи студенткой. Секунды спустя Доминик ощутил, как его пальцы некрепко сжали, а тело Джулии зашевелилось на мягких простынях. — Кто-то уже проснулся? — спросил он, оглядываясь через плечо — Джулия лежала, зарывшись лицом в подушку и в его волосы. Девушка кивнула и хихикнула. — Уже почти одиннадцать. Нехило мы так поспали. — Откуда ты знаешь, который час? — спросил Дом, удивляясь столь точным биологическим часам своей невесты. Джулия усмехнулась и, дотронувшись рукой до его теплой кожи, указала на прикроватную тумбочку. Доминик приподнялся, медленно повернул голову и его взору предстал будильник с большим круглым циферблатом, на котором значилось 10:53 узкими голубыми цифрами. На секунду он подумал, как он мог этого не заметить, после чего вновь рухнул на кровать, утыкаясь лицом в подушку и наслаждаясь ощущением мягкой ткани, касающейся его кожи. — Чем ты хочешь сегодня заняться? — спросил он невнятно. Джулия прижалась крепче к молодому человеку, потягиваясь и расслабляя все до единой мышцы в своем теле. — Да мне без разницы, в общем-то, — она коротко зевнула. — Ты хочешь посетить какое-то определенное место? Мысли в его голове на пару секунд прекратили свой бег, так как Дом почувствовал приятные прикосновения к своим плечам и рукам. Это было невинным и очень эротичным действом, и Доминик полагал, что никогда не поймет, почему оно часто вызывало у его тела подобную реакцию. В пустоте, окутавшей его разум, Доминик, все же, нашел силы, чтобы ответить: — Нет, не особо. Я просто хочу погулять по Мадриду, посмотреть город. Ты как? — руки, легко касающиеся его плеч и бицепсов вдруг стали легко массировать эти части тела, и Доминик невольно простонал. — Мы могли бы пойти на площадь? — тихо спросила Джулия, и в этом кротком голосе Дом уловил нотки рвения вернуться в любимое местечко. Он улыбнулся, прекрасно зная, какое выражение сейчас увидит на лице девушки, если обернется — надежды и детского восторга. — И там же и позавтракать. Тогда он повернул голову и посмотрел на Джулию, глядя сквозь упавшие на глаза светлые пряди, — видя ее лицо в солнечном свете, ее яркие глаза и полные губы, Доминик мог лишь улыбнуться и кивнуть. Девушка радостно взвизгнула и, сбросив с себя одеяло, которое приземлилось мягкой кучкой на живот Доминика, ринулась в ванную, чтобы собраться на прогулку. Вместе с одеялом Дома накрыло ощущение счастья и тепла: голубой цвет исчез, его жизнь вернулась в привычную колею, а будущее осталось таким же устойчивым и неизменным. Он был готов к тому, чтобы насладиться их поездкой, насладиться своей любимой и передать огонь, что испепелял его всю прошлую ночь, в сердце женщины, которая сейчас обнаженной что-то напевала в душе. *** Летняя Испания была тем еще зрелищем, и Доминик никогда не думал, что сможет лицезреть это воочию — до тех пор, пока он не встретил Джулию. Для него Испания не была тем местом, которое он хотел посетить немедленно, как только появится возможность — в списке Доминика было много других стран и городов, в которых он хотел побывать сначала. Но восторженные рассказы Джулии об Испании, ее воспоминания, и то, как эта страна показала ей, что она не обязана жить оставшуюся жизнь в Штатах, заставило Дома пересмотреть приоритеты в своем списке. И дело было не в том, что слова девушки пробуждали в нем ни с чем несравнимое любопытство, хоть рассказам Джулии и была присуща толика таинственности, которую Доминик жаждал познать самостоятельно. Он просто хотел сделать ее счастливой. Но сказать, что это путешествие было исключительно для нее, было бы ложью, потому что оно было для них — для их совместного будущего, — и Дом хотел начать проживать его с момента ослепляющего счастья. Прогуливаясь по улицам, Доминик видел золотое свечение города, и ему показалось, что это по-странному шаблонно, даже стереотипно. Но разве не так появляются стереотипы? Они содержат в себе некую долю правды, и изображения Испании, с ее красными и желтыми оттенками, представляются достаточно верными. Пока они гуляли в районе площади, Дом вдруг осознал, что когда в будущем его попросят описать Мадрид, он будет использовать те же слова, что и Джулия: красивый, золотой, пышный, неторопливый и простой. Потому что другие слова казались неподходящими. Улицы города были реками, текущими сами по себе, а главные дороги — порталами в медлительную жизнь сельской местности, которые извлекли ментальность из одного места и поместили его в другое. На подоконниках висели цветы в корзинках, выделяя здания в череде остальных и заставляя Джулию громко вздыхать при их виде. Камни на мостовой были данью уважения к разным временам этой страны, когда по ним проходили лошадиные копыта и кожаные ботинки на тонкой подошве, а где-то рядом, возможно, стоял овощной рынок. Но сегодня эти дороги были свободны от рыночных палаток, уступая место гоняющим футбольные мячи детям, над головами которых висели веревки с постиранными вещами; жизнь вокруг них продолжалась. Они вышли на улицу, усеянную бесчисленными бистро и маленькими магазинчиками, в которых продавались авторучки, часы и другие канцелярские принадлежности, и остановились, чтобы передохнуть, ведь почти весь проделанный ими путь был в гору. Взору Доминика и Джулии предстал великолепный фонтан в форме льва и человека, вода в нем была кристально чистой и сверкающей. Улица была заполнена туристами, делающими бесконечные фотографии, и писателями, потягивающими кофе и иногда смотрящими на солнце в поисках вдохновения. Люди выходили из магазинов с большими сумками, смеясь и болтая со своими друзьями и любимыми. Фотографы стояли у длинной террасы, щелкая кнопками, чтобы запечатлеть холмы и захватывающие дух красоты площади. Доминик взглянул на Джулию, и, видя в ее широко раскрытых глазах детскую радость и неподдельное изумление, он вдруг понял, что не видел ничего прекраснее. — Боже, он все так же красив, — тихо произнесла девушка. — Посмотри на фонтан! О, они поставили новые стулья! — она поднесла руку ко рту, второй указывая на столики и стулья, стоящие неподалеку. Не глядя на Дома, Джулия пошла вперед, не имея понятия, куда конкретно она направляется. — Тут все осталось по-прежнему? — спросил Доминик, следуя за невестой. Джулия развернулась, как только дошла до торгового центра рядом с фонтаном. — Добавилась парочка новых магазинов, но, думаю, этого следовало ожидать, но в общем и целом — обстановка здесь все та же, — она достала камеру и начала делать снимки — свою страсть к фотографии Джулия была не в состоянии скрывать столь долго. Дом присел на край фонтана, не обращая внимания на капли воды, попадавшие на брюки. Он наблюдал за происходящим вокруг: Джулия фотографировала пейзаж, туристы обедали и делали покупки, какая-то женщина принимала солнечные ванны, сидя на своем стуле (или просто дремала). — Малыш, я пойду, гляну на сумочки, — Джулия указала на магазин, который оставался вне поля зрения Доминика. — Вернусь через секунду. — Хорошо, — он чмокнул девушку в щеку, прежде чем она ушла. Дом вздохнул и обернулся, поражаясь тому, насколько красивой была площадь. Он неспешно побрел к террасе, подходя к толстым периллам небольшого моста. Зеленые холмы, раскинувшиеся впереди, будто плыли в дымке солнечного света. Наклонившись через перила, Доминик почувствовал невыносимо сладкий цветочный запах — прямо под ним цвела сирень — и закрыл глаза, наслаждаясь этим запахом, этим воздухом, этим теплом. А потом Доминик услышал это: проникающие в атмосферу звуки одинокой испанской гитары. Его глаза распахнулись, и внезапно, он больше не вдыхал ароматы сирени. Он вдыхал музыку. И вот так внезапно каждое ощущение, что терзало его ночью, проникло в его сознание, превращая его в ничто, и Дом молился всем богам, чтобы эти звуки создавал не тот же мужчина, что и вчера. Шансы были не так уж и велики, строго говоря. Доминик резко развернулся, лихорадочно выискивая глазами человека с гитарой. И в ту же секунду он пожелал никогда его не находить. Закрыв глаза и непринужденно откинув голову, молодой человек, что играл вчера в ресторане, стоял, опершись на перила, и лениво перебирал гитарные струны. Он был одет во все черное: узкие джинсы подчеркивали стройность его ног, футболка слегка задиралась на спине, оголяя бока из-за плавных движений парня, который, казалось, сейчас находился в совершенно другом мире, полном спокойствия и душевной легкости. Кожу опять начало жечь, и на этот раз, тепло, вскоре разнесшееся по всему его телу, возникло в паху — и Доминик ненавидел себя за это. Жар поднимался выше, касаясь его шеи — создавалось такое ощущение, что румянец на светлой коже был поцелован солнцем. Прежде, чем он понял, что вообще происходит, Дом обнаружил, что направляется к гитаристу, чувствуя, как каждый шаг опьяняет его, до тех пор, пока он не встал перед маленьким и невероятно очаровательным молодым человеком. Песня длилась еще минуту перед тем, как парень открыл глаза — голубой цвет проникал в каждую клеточку Доминика, добираясь до самых потаенных мест, заставляя его краснеть. Юноша перестал играть, смущенный столь близким присутствием Дома, и лишь моргнул, а бледные скулы окрасились в розоватый цвет. — Здравствуйте, — сказал Дом, в тот же момент чувствуя себя самым глупым человеком в мире. — Здравствуйте… — ответили ему, удивленно изогнув бровь. Голос парня был мягким и нежным, словно дорогой шоколад, таящий на языке, а выгнутая бровь заставила трепещущее сердце Доминика задрожать, как тектоническую плиту при землетрясении. Помимо всего прочего, он был англичанином. Помимо всего прочего, он был красивым. — Меня зовут Доминик Ховард. Я видел вас вчера в «El Rojo Amanecer». Ваше выступление было просто великолепным, — Дом и понятия не имел, откуда взялись эти слова, ему было просто необходимо говорить с этим потрясающим существом так долго, как это только возможно. — О! Меня зовут Мэттью Беллами. Рад, что вам понравилось, — он легко опустил гитару, держа гриф левой рукой, правую же протягивая для того, чтобы пожать руку Доминика. Дом не колебался ни секунды, будучи слишком одержимым желанием почувствовать кожу идеально сотворенных рук, которые так очаровали его. Их сила была обманчивой, скрытой в тонких пальцах, которые можно было легко сломать. Но когда они плотно сжали большую и нелепую ладонь Доминика, эта мужественность мгновенно отразилась на выпуклости в его брюках, и при этой мысли мужчина покраснел еще сильнее. Мэттью, заметив его смущение, резко убрал руку и рвано рассмеялся. — Что ж… — сказал он, будучи не совсем уверенным в том, почему ему было так важно сказать хоть что-нибудь. — Как долго вы играете на гитаре? — спросил Доминик, стараясь уничтожить эту возникшую неловкость. Мэттью улыбнулся, и Дом был уверен, что его сердце разбилось на части при виде этой улыбки, с ослепляющим светом которой не могло сравниться ничего в этом мире. — Восемнадцать лет! — ответил он, чувствуя легкое головокружение при мысли о том, что сейчас они будут говорить о музыке. — Еще я играю на фортепиано, но не так хорошо. Мама заставляла меня учиться, когда я был ребенком, но я всегда думал, что гитара круче. — А что привлекло вас в испанской гитаре? Мэттью аккуратно положил инструмент в чехол, после чего вновь оперся на перила, скрестив ноги и расставив руки по обе стороны от себя: — Кажется, мне было лет тринадцать, когда я увидел, как какой-то парень в телевизоре соблазнял своей игрой девушку. Уж не знаю, был ли это фильм, или мыльная опера, но меня удивило то, как быстро эта девчонка влюбилась в него. То есть, ради чего еще парни пишут музыку? — закончил Мэттью с шаловливой улыбкой на губах и безумным блеском в глазах — у Доминика увлажнились ладони, на шее выступил пот, и, хоть он и ненавидел это признавать, в его брюках стало тесно. — Девушки, должно быть, вам на шею вешаются, — заметил Доминик, игриво рассмеявшись. — Да уж… — Мэттью закусил губу, отводя взгляд в сторону. Доминик в ту же секунду ощутил пустоту, непременно желая, чтобы голубые глаза вновь посмотрели на него. — То есть, я хотел спросить, как продвигаются ваши выступления? Вы ведь зарабатываете на этом? Мэттью скрестил ноги по-другому, и это изменение позы повлекло за собой изменение в поведении — он будто закрывался от мира. Он не был уверен, что сказать этому незнакомцу, который, говоря по правде, докопался до истинной причины, почему Мэттью находился сейчас в Испании совсем один. — Ну, не совсем. Я играю в клубах и ресторанах по вечерам, потому что мне это нравится. А днем я учу испанских студентов английскому. Ни то, ни другое особо счетов не покрывает, я живу в скромной квартирке. Она почти пуста и… — казалось, Мэттью задумался о чем-то своем, стараясь не смотреть на Доминика. — Простите, я не знаю, почему рассказываю вам об этом. — Нет, нет! — поторопился воскликнуть Дом. — Нет, я думаю, это замечательно — то, что вы учите людей и продолжаете играть. Довольно… богемный образ жизни. — Да, — фыркнул Мэттью, — но так жить совсем нелегко. Словно излучающий чувство одиночества Мэттью побудил Доминика задать следующий вопрос — он лишь желал еще раз увидеть улыбку на его губах, и поэтому спросил об этом, чтобы понять, как заставить Мэттью светиться от счастья: — Разве у вас здесь нет людей, которые могли бы помочь? Позволить вам остаться с ними? Друзей или еще кого-нибудь? Мэттью обхватил себя руками — вопрос слишком резко и слишком сильно пробил дыру в стене, что он успел выстроить вокруг себя за последнее время. — Нет, по правде говоря… их нет. Послушайте, все, что я хочу сказать, так это то, что музыка — это жестокий бизнес. Вот и все. Нелегко, когда-то, чем ты хочешь заниматься, столь абстрактно и нестабильно. Например… а вы чем зарабатываете на жизнь? — Я рекламный менеджер, — просто ответил Дом. — Вам нравится эта работа? — Конечно, я люблю ее, — Доминику стало интересно, к чему приведет этот допрос. — И вам было легко стать тем, кем вы являетесь сейчас? — тихо произнес Мэттью. Его голос смягчился, он подходил к самой сути своих вопросов. — Нет, — признался Дом. — Вот именно, — кивая, ответил Мэттью. — Есть ли у меня здесь знакомые или нет — не имеет значения. Для того чтобы заниматься тем, что любишь, нужно упорно трудиться, а это никогда не бывает просто. За исключением того, что сделать карьеру на моем поприще на 99 процентов сложнее, чем для остального мира. Что-то щелкнуло у Доминика в голове, когда они с Мэттью обменялись взглядом, который нельзя было назвать чувственным или страстным. В тот момент он понял, почему он должен был встретить Мэттью, почему судьба соединила их в одно и то же время в одном и том же месте: потому что он мог помочь. — А знаете, — радостно начал Доминик, и Мэттью озадаченно глянул на него, хмуря брови, — думаю, я могу вам помочь. У меня есть один друг, я познакомился с ним пару лет назад на одной из выставок моей компании — так вот, он работает на звукозаписывающей студии в Лондоне. Я могу поговорить с ним, мы можем потянуть за кое-какие ниточки… или устроить вам прослушивание. Я, правда, не знаю, потому что не разбираюсь в этих делах, но… Вы, кажется, англичанин? — Доминик не понимал, почему он закончил свою речь этим бессвязным бормотанием, что он имел в виду, говоря этот набор слов. Мэттью рассмеялся, и Доминику показалось, что он взлетел в небеса. — Да, я родом из Лондона. — Отлично, значит, если я позвоню ему, и все устроится, вы сможете вернуться в Англию? Или нет? — Доминик начал доставать из кармана телефон, чтобы найти номер Йена. — Откуда мне знать, что это не какой-то развод? — спросил Мэттью, чрезвычайно утомленный словами Доминика. — Потому что я звоню ему прямо сейчас. Он мне должен, — ответил Дом. — Простите, но это ничего не значит. Вы можете сейчас звонить, не знаю, своей бабушке, — рассмеялся Мэттью. — Хорошо, — Доминик переложил телефон в другую руку, другой ощупывая карман пиджака на наличие визитки, которую он чувствовал еще сегодня утром. — Вот моя визитка, — он выудил маленький прямоугольник, передавая его Мэттью с улыбкой. — Если не услышите от меня новостей по поводу Йена, позвоните мне. Серьезно, позвоните. Я не вру и я правда хочу помочь. Если придется, мы устроим мобильную конференцию, когда вы позвоните, чтобы Йен послушал вашу игру. Мэттью оглаживал края визитки пальцами, его сердце трепетало от восторга, однако опасения сдерживали его. — А что, если он не ответит, когда мы позвоним? — в его голосе слышались страх и волнение, так как Мэттью пытался не слишком надеяться. — Тогда мы оставим ему сообщение в голосовой почте. Мы будем настойчивыми. Успех, как вам известно, не дается легко, но вы ничего не достигнете, если не будете пытаться, не останавливаясь. Доминик закончил с ослепительной улыбкой, которую Мэттью посчитал заразительной. Он протянул руку, молча прося Доминика пожать ее, словно втрескавшийся по уши подросток, и Дом обнаружил, что с нетерпением хочет снова прикоснуться к нему. В этот самый момент настало время для несвоевременности, которая бывает в киношных сценах — в руке Доминика завибрировал мобильный. Он подпрыгнул от ощущения, неохотно опуская руку, чтобы взглянуть на телефон — на экране высветилось ДЖУЛИЯ вместе с сияющим лицом его невесты. — О, простите, — бросил он Мэттью, — но мне нужно ответить. Эмм, позвоните мне? Вы здесь каждый день? — Каждый день в одно и то же время, — кивая, ответил Мэттью. Доминик улыбнулся ему и пошел прочь, отвечая на звонок. Пока Джулия говорила, в какой части площади она находится, звук ее голоса заставлял Доминика ощущать невероятную вину. И в то время, как он должен был почувствовать хотя бы намек на стыд, он его не чувствовал: лицо Мэттью было слишком прекрасным для того, чтобы мысли о нем можно было назвать постыдными.