The Long Surrender

The answer is within you Within You - Ray Lamontagne

Доминик был абсолютно убежден в том, что определенные ощущения превратились в клеймо, выжженное на его коже, на подкорке его сознания, в глубине его сердца. И Мэттью, конечно, был повинен в этом и в той ноющей головной боли, что сопровождала Доминика каждый день с того вечера в квартире музыканта. Память о нем было ничем не стереть и не уничтожить, и все попытки избавиться от нее приводили к тому, что тело покрывалось мурашками, физически не желая расставаться с воспоминаниями. У Дома и в мыслях не было сблизиться с Мэттью так скоро — так же, как он и не думал о том, что ему придется утешающе обнимать парня и шептать всякие милые вещи в копну спутанных темных волос. Если бы Доминик знал, что эти действия возымеют на него постоянный эффект и будут служить вечным отвлекающим фактором, то, может быть, они были бы более осознанными. Хотя, он бы без колебаний повторил все вчерашние минуты. Объятие с Мэттью стало катализатором целого спектра эмоций, и, воспринимая каждую из них по отдельности, Дом понял, что еще никогда ему не было так обидно за другого человека. В воображении до сих пор сохранился тщательно прорисованный образ Мэттью, поверженного, беспомощного, терзающегося в эмоциональной агонии. Доминика бросило в дрожь от воспоминаний слез, капающих на его футболку, на его руки и колени словно капли весеннего дождя. Но хуже всего были звуки — рваные вдохи и выдохи, перемежающиеся с ломаным шепотом, который слетал с губ Мэтта в открытое пространство квартиры, не ожидая ответа — не ожидая вообще ничего. Он еще так много не знал о Мэттью, не знал о его прошлом, но Доминик отказывался давить на парня и просить объяснений, которые помогли бы ему лучше разобраться в сложившейся ситуации, однако он беспрестанно прокручивал в голове слова Мэтта. Было сложно — если вообще не нереально — поверить в то, что Мэттью был целиком и полностью виновен в разрыве с Эваном. Оглядываясь на свой жизненный опыт, Дом мог с уверенностью сказать, что в расставании были виноваты оба, но, даже отходя от собственного послужного списка, он мог вспомнить всего пару случаев, где виновник был определен с точностью мишени для прицельной бомбардировки. Эван, из того, что понял Доминик, просто-напросто сдался после нескольких моментов проявления эгоизма в ожидании того, что Мэттью изменит своей мечте ради их отношений. Эван, из того, что понял Доминик, получил работу мечты, жил прекрасной жизнью, которую всегда хотел, и располагал деньгами, и вместо того, чтобы попытаться помочь своему парню в достижении его целей, отошел в сторону, сочтя Мэтта недостойным его любви. Полностью отказаться от любви — это чрезвычайно трудный выбор, или, по крайней мере, он должен таковым быть. Уход от кого-то, кого ты любишь, кто до сих пор так же сильно любит тебя, не давая ему второго (третьего, четвертого) шанса, разверзает в душах обоих гигантский каньон, с легкостью наполняющийся чувством вины и бесконечными комплексами. Доминик не знал, звонил ли Эван Мэттью, чтобы удостовериться в верности своего решения — он лично в этом сомневался. Доминик не знал, страдал ли Эван так же, как Мэтт, или парень охладел к нему уже давно и просто ждал того дня, когда его выходной совпадет с графиком работы грузоперевозочной компании. Что Доминику и было известно на самом деле, так это тот факт, что неуверенность в себе прогрызала дыру в сердце Мэттью, оставляя едкие, ядовитые следы на его способности любить и доверять другому человеку. Постукивая ручкой по стопке бумаг, скопившейся на столе перед ним, Доминик поерзал на стуле, одаривая работу, которую у него не было никакого желания выполнять, полным уныния взглядом. Именно по этой причине он очень редко брал отпуск: в подготовке к отдыху все желание нырнуть с головой в рутину телефонных звонков и деловых встреч сбрасывалось с плеч тяжелым грузом. Однако двухнедельным каникулам в Испании не совсем удалось достичь цели, которую ставил перед собой Доминик, беря отпуск. В его планы входило наслаждаться душой и телом своей невесты, выходя из отеля лишь затем, чтобы подтвердить свой отдых фотографиями достопримечательностей и пробой местной кухни. Вместо этого в его сердце появилось место для человека, в своих чувствах к которому Дом до сих пор не мог разобраться. Братская привязанность — именно этого и следовало ожидать, как и с любым другим другом мужского пола, — но Доминик прекрасно понимал, что это чувство едва ли достигало желаемых высот. Пока Дом принимал Мэттью в свою жизнь с распростертыми объятиями (и продолжал это делать), его сердце было занято тем, что очерчивало границы между музыкантом и женщиной, которая ранее господствовала в нем, пытаясь не сравнивать двух «постояльцев». Вибрация мобильника вернула его в настоящее, Дом проморгался, чтобы сфокусировать взгляд. Ты. Мэттью. Студия, часов в 7? Доминик улыбнулся смс Йена, и предлог, под которым можно было вытащить Мэттью из его изолированного райского уголка, пришел в голову сам собой. Интересно, кем бы они расстались, если бы Йен не согласился послушать Мэттью? В эти две недели, проведенные вместе с Джулией и Мэттом, Дому показалось, что они с парнем всегда были друзьями и знали друг друга тысячу лет, поэтому ему было трудно представить свою жизнь в Лондоне без музыканта. И он знал, что Джулия была того же мнения. Дом рассказал невесте о своем визите в квартиру Мэтта, и девушка отнесла ему плитку шоколада и кое-какую домашнюю еду, заявив, что «мужчины и так едва умеют готовить, а страдающие от расставания не должны жить только на еде из доставки». Дом не знал, смог бы он вернуться домой, если бы Мэттью остался в Испании. Без проблем Напечатав смс, Дом откинул телефон в сторону, но в ту же секунду услышал сигнал о новом входящем сообщении, и удивился — Йен точно не смог бы так быстро ответить, да и его смс-ка еще навряд ли дошла. Сообщение было от Джулии. Сегодня вечером тебя ждет кое-что особенное. Не опаздывай ;) хх Доминик нахмурился, понимая, что пару секунд назад он договорился о встрече с Йеном. Потом он поймал себя на мысли о том, что все чаще хмурится, видя имя своей невесты на экране телефона. И попытался не зацикливаться на этом наблюдении. Детка, сегодня не получится, мы встречаемся с Йеном и Мэттью. Люблю тебя xx Он положил телефон в карман, вновь возвращаясь к нудному постукиванию ручки о поверхность стола и вновь думая о Мэттью. Хотя, на этот раз, центром его внимания стал не сам парень, которого он совсем недавно столь бережно держал в своих руках, а его квартира. С того самого момента, как он познакомился с Мэттом, Дом словно на интуитивном уровне знал о том, каким бы стал дизайн его жилища. Стиль жизни музыканта был простым, как пятицентовик, что отражалось на убранстве квартиры Мэттью в Мадриде. Он часто рассказывал Дому о листах с нотами, валяющихся на полу, и о Бьянке, с гордостью занимающей свое место в центре пустой комнаты, окутанной музыкой, сном и контейнерами с едой. Но то, что Доминик увидел в Лондоне, стало полной противоположностью той квартире, что он себе представлял. Он вошел в его лондонское жилище с определенными, возможно, стереотипными мыслями, ожидая ряд гитар, стоящих у стены, музыку, льющуюся из каждого пространства квартиры. Дом знал, что не застанет там беспорядка, но не предполагал увидеть такое количество деталей. Светлая цветовая гамма, удобные кресла, дорого выглядящая мебель и опрятность, несущая в себе отголоски благоустроенности. Подобная обстановка смещала фокус восприятия Домиником Мэттью, добавляя в его характер очередное противоречие. Хотя, чем дольше он над этим задумывался, тем больше ощущал влияние художника, и пришел к выводу, что интерьером их дома занимался исключительно Эван. Ни в узорах на мебели, ни в цвете стен, ни в расположении рамок с фотографиями не было и следа от того Мэттью, которого ему довелось узнать. Это всегда было опасно — неустанно перекручивать в голове эпизоды неудавшихся отношений и приходить к шокирующим выводам, которые, казалось, были достаточно логичными, но на самом деле ни на йоту не отражали реальное положение дел. Доминик понимал, что сейчас он занимался именно этим, обдумывая каждый полученный кусочек информации об Эване, тем самым превращая его в главного злодея. Это было по-детски, но Дому казалось, что у него есть на это право. Он знал, как сильно переживал Мэтт, и, несмотря на то, что он не знал, каково было Эвану, все поступки парня говорили о том, что ему было, в общем-то, плевать, и от этого Доминик ненавидел его еще больше. Где-то на задворках сознания Дом понимал, что рассуждает нелогично, что Эван знал Мэттью гораздо дольше, гораздо лучше и на гораздо более интимном уровне. Он был уверен, что парень видел Мэтта и в худшем состоянии — тому доказательством служила смерть его родителей. Так рассуждать было логично, но именно эта логика бесила Доминика, который начинал ревновать, и чтобы не сосредотачивать внимание на причинах этой самой ревности, Дом игнорировал все разумные доводы и продолжал недовольно скалиться при мыслях об Эване. В кармане снова глухо провибрировал телефон. Он знал, что это была Джулия. Все в порядке, дорогой. Увидимся позже. Пожелай Мэттью удачи от меня! хх Дом улыбнулся от оказываемой девушкой поддержки, но все равно ощутил укол вины за то, что испортил ее сюрприз. Сделаем особенным завтрашний вечер, хорошо? хх Он уставился на напечатанные слова и в необъяснимой спешке удалил их, чтобы написать Обязательно! Люблю тебя хх, и прикусил губу, уже не думая ни о сюрпризах, ни о работе. Откинувшись в офисном кресле, Доминик старался одновременно не думать и постараться не забыть о столь скором изменении своего ответа. Он знал, почему он это сделал, и признание этой причины означало снятие увесистых замков с тех дверей своего внутреннего «я», в которые Дом был попросту не готов заглянуть; это означало испытывать эмоции, которые ему не положено было (и он и не станет) испытывать в этот период его жизни. Дом тряхнул головой, стараясь сосредоточиться на событиях сегодняшнего вечера. Осознание того, что он скоро вновь увидит Мэттью, вызвало на лице Дома улыбку, которая возникала с завидным постоянством, стоило только имени музыканта всплыть в его мыслях. И это имя само по себе было заразительным, оно несло в себе глубокое значение и связь, эхом отдающуюся в каждой клеточке Дома. Смутившись, он вспомнил свою недавнюю оплошность, как он неосторожно назвал Мэттью «Беллсом», держа того в своих объятиях. Если говорить честно, Доминик не до конца понял, почему сказал это именно в тот конкретный момент. В мыслях он называл парня так уже в течение нескольких дней — сокращение от его фамилии, Беллами, казалось столь простым и логичным, и Дому было даже смешно от того факта, что он не придумал это имя раньше. Он, как уже и говорил Мэтту, гордился тем, что придумывает своим друзьям самые лучшие и оригинальные прозвища. Талант формировать буквы в уникальные имена Дом развил в себе еще в шестом классе. Прозвище от Доминика Ховарда было своего рода честью для каждого мальчишки в классе, и чем креативнее оно было, тем большей популярностью ты пользовался среди одноклассников. Эту привычку Дом перенес и в свои студенческие годы, только тогда его прозвища служили больше для того, чтобы посмеяться над соседями по кампусу или взбесить очередную девушку. Что касается девушек, прозвища для них возникали у Дома только после того, как заканчивался конфетно-букетный период, и как результат, секс становился пресным, а желание говорить друг с другом и вовсе исчезало. Конечно, Доминик не должен был гордиться своими дразнящими, если не сказать грубоватыми именами для женского пола, но он мог лишь улыбаться, теша свое воображение. Джулии он такого прозвища придумать не мог. И что было тому причиной — его восприятие этих отношений как достаточно взрослых, переступивших черту детской игры, которой он себя развлекал ранее, или попросту его нежелание это делать — было для Доминика загадкой. Что запутывало его еще больше, так это стремление придумать такое для Мэттью — просто звать его «Мэтт» было недостаточно. Или, скорее всего, мельком заметил Дом, недостаточно особенно. Доминик понимал, что ступил на минное поле в тот момент, когда начал размышлять о том, почему Мэттью заслуживает от него какого-то там прозвища, а Джулия — нет, вновь пересекая черту и сравнивая молодых людей друг с другом, и тут же заставил себя остановиться. По правде говоря, у Мэттью не было никаких оснований для того, чтобы получить от Дома то, что в его детские годы по праву считалось привилегией. Но он бы солгал самому себе, если бы не признал, что «Беллс» было ласковым прозвищем, которым можно было назвать человека в более приватной обстановке. И когда Доминик осознал этот факт, то впервые за день открыл папку с документами, буквально вынуждая себя заняться работой и перестать думать о том, почему он называл ласково Мэтта, а не Джулию. *** Мэттью стоял у студии Йена, нервно заламывая пальцы в ожидании приезда Доминика. Он довольно быстро нашел нужное здание, благодаря детальным объяснениям Дома, включающим в себя дистанцию в километрах и особых ориентирах. Их переписка была непривычно короткой, и Мэтт понимал, что все дело было в том, что Доминик был занят на работе. Но безудержная паранойя все же заставила его задуматься над тем, что причиной стала его недавняя истерика, за которую ему было стыдно и по сей день. Логика подсказывала Мэтту, что эта сцена не имела ничего общего с смс-перепиской, но расшатанные нервы и взвинченные до предела эмоции заставили его забиться в угол неуверенности. Сказать, что он был крайне удивлен, когда на следующее утро в его дверь постучалась Джулия, принесшая с собой домашний обед и шоколад, значит, ничего не сказать. Это был невероятно добрый жест, которого Мэттью никак не ожидал. Девушка, начал понимать он, была полна сюрпризов, ее доброта оказалась безграничной — и то же можно было сказать о ее способности любить людей. В другой вселенной Мэттью бы с легкостью нашел в Джулии лучшего друга, человека, которому он мог бы безоговорочно доверять. Но ей, также безоговорочно, принадлежало сердце Доминика, и именно поэтому Мэтт намеренно держал дистанцию, словно девушка была источником огня, способным разжечь в нем пламя ревности, если он подступится к ней слишком близко. Смешанные чувства были естественными, но Мэтт не хотел, чтобы они постоянно присутствовали в его голове; теперь у него были новые причины для того, чтобы быть счастливым, чтобы подняться на ноги и двигаться дальше, но образ Эвана, до сих пор сохранившийся в квартире, мешал ему сбросить старую кожу и начать новую жизнь. Дом был прав, говоря, что ему нужно было как-то смириться с концом отношений. Ему необходимо было прижечь эту рану, предотвращая проникновение всей той грязи, что оставил за собой их разрыв, в его душу; он должен был быть уверен, что еще будет способен полюбить кого-то по-настоящему. Но Мэтт не представлял, как ему это сделать, когда обстоятельства расставания оставались необъяснимыми. Этот аргумент повторялся в его мозгу бесконечно, хотя, чем дольше Мэтт думал о нем, тем дольше не мог найти причину, по которой он смог бы положить конец тому, что, как казалось Мэттью, было достаточно сильным, чтобы продержаться до конца. Если бы Эван боролся за свою мечту, то Мэтт бы встал на его сторону, не требуя от него ничего, кроме любви, и поддерживал бы его до самого конца. Понимание того, что он был так предан своему бывшему, вкупе с равнодушием Эвана, укололо Мэттью еще сильнее, и он осознал, что Эван никогда не любил его так сильно, как говорил. — Эй! Ты все же нашел его! — радостный голос Доминика прервал его размышления. Он направлялся к студии в деловом костюме, и Мэтт нахмурился, глядя на свое одеяние. — Там, что, дресс-код? — Что? Нет, нет, — рассмеялся Дом, — я просто сразу из офиса, не успел заехать домой. Мэттью облегченно выдохнул, однако закусил губу, нервно облизывая ее и оглядываясь по сторонам — Дом заметил его напряжение. — Ты в порядке? — спросил он, легко сжимая рукой его плечо, отчего Мэтт заметно расслабился и поспешно кивнул. — Да, просто волнуюсь, — ответил он, морщась — губа сильно распухла и покраснела. — Даже не знаю, что буду делать, если Йен скажет, что я недостаточно хорош. Наверное, вернусь в Испанию или… уеду еще куда-нибудь. — Не говори так, — перебил его Доминик. — Ты ему понравишься, я уверен. Мэттью слабо улыбнулся: — Твой оптимизм очень мил, но мне необходимо быть реалистом. — Так это и есть реальность — ты ему понравишься, — просто заявил Дом. — Это факт. — Как, наверное, прекрасно быть тобой, — усмехнулся Мэтт, поднимая тяжелый чехол, в котором покоилась гитара, — просто плыть по течению жизни, зная, что все будет классно, и что все будет идти по плану. — Ну, — Дом поднял глаза к небу, придерживая для Мэтта дверь, — планы могут рушиться. Но сегодня этого не произойдет. Он улыбнулся, когда Мэттью прошел мимо, и, закрыв дверь, повел его прямо по коридору до офиса Йена. — И, да — быть мной просто потрясающе. — Умник, — рассмеялся Мэтт в его спину. Он шел за Домиником по коридору, разглядывая стены, увешанные дисками и постерами с автографами. Мэтт не узнавал почти ни одного из исполнителей, что висели на этой своеобразной Аллее Славы, но студия выглядела так… престижно, что он опять почувствовал себя не в своей тарелке. Глядя на Доминика, он думал о его отношении к своей музыке — интересно, он помогал из жалости, или ему и правда нравилось? Мысль была однозначно глупой, ведь Мэттью безгранично доверял парню, хотя до сих пор не верил, что познакомился с человеком, у которого были бы такие связи. Одна из фотографий на стене зацепила его взгляд — последняя, что висела перед дверью в кабинет Йена. На ней горделиво стоял Доминик, рука которого болталась на шее невысокого рыжего парня. Да, роста ему не хватало, зато волос на его голове и лице было огромное количество. Они оба широко улыбались, готовые рассмеяться, держа в руках по бокалу вина — алкоголь придал их лицам более розоватый оттенок. Чем дольше Мэтт смотрел на снимок, тем лучше понимал, что Дом тут был чуть ли не подростком, тощим, но очаровательно пухлощеким. Он улыбнулся, осознавая, что его друг превратился из милого юноши в зрелого и по-настоящему красивого мужчину. Нерешительно оторвавшись от созерцания фото, Мэтт открыл дверь в офис и увидел, как Доминик болтает с тем самым рыжим парнем со снимка. Он тут же сделал шаг назад, боясь, что прервал важный разговор. Карие глаза, внимательно смотрящие на него, задержали его на месте, выбили из-под ног почву и заставили часто дышать. Мэттью знал, что это был Йен, что ему нужно было представиться, сказать хоть что-нибудь, но слова отказывались формироваться в его мозгу, поэтому Мэтт, краснея, опустил глаза в пол. — Я так понимаю, ты Мэттью, — услышал он голос Йена — теплый и дружелюбный, успокаивающий Мэтта, заставляющий чувствовать себя, как дома. — Да, — он подошел вперед, протягивая руку. — Мэтт Беллами. Приятно познакомиться. — Йен Томпсон, — мужчина пожал его руку в ответ. — А уж мне-то как приятно. Мэттью отметил про себя, что рукопожатие было крепким, однако дружественным. Сам же Йен остался таким же тощим и долговязым, как на снимке, и в его глазах искрился тот же задорный блеск. Если ему придется работать с этим человеком, то Мэтт был уверен — беспокоиться ему не о чем. — В общем, — выдохнул Йен, усаживаясь на кресло, — я уже говорил Дому о том, что единственное, что меня волнует — тот факт, что я не особо чем-то могу тебе помочь. У тебя идеальное звучание — даже из того, что я слышал по телефону, я могу сделать вывод о том, что ты профессионал. Мне просто интересно, почему тебя еще не подцепил какой-нибудь лейбл? Ты не похож на того, с кем будет сложно работать. — Думаю, все дело в стиле моей музыки — она не сильно востребована на рынке. Мне многие говорили, что им нравится, что я играю, но дальше пустых разговор дело никогда не заходило. Йен хмыкнул, и Мэтт взволнованно глянул на Доминика — тот одарил его ободряющей улыбкой, которая тут же свела все волнение на нет. — Что ж, — начал Йен, — я не представитель лейбла, так что я никак не смогу помочь тебе с распространением, маркетингом, обложкой альбома, концертами и прессой… Но я могу помочь тебе записать хорошее демо. Ты уже где-то записывался? Внутри Мэттью взбунтовался целый ураган из эмоций, главной из которых был детский восторг. — Пару лет назад мы с одной группой сколотили в гараже что-то вроде домашней студии, я записал три песни. Получилось не очень хорошо, поэтому я их никому не показывал и не продал, — честно говоря, он не был технически подкован, поэтому демо было довольно низкого качества, но он все же хорошо чувствовал музыку. — Хорошо, ясно, — кивнул Йен. — Значит, записываем демо. А можешь сейчас сыграть для меня пару песен? Хочу послушать, как ты звучишь в настоящей студии, со всеми этими проводами и контроллерами, — усмехнулся он. — Без проблем! Вау, — шокированно выдал Мэтт, — я и подумать не мог, что все будет так… — он замолк, не зная, как лучше закончить фразу, и Доминик сделал это за него: — Серьезно? — Нет, не серьезно… не знаю. Такое чувство, что все происходит слишком быстро. Кажется, люди гораздо более уверены во мне, чем я сам. — Просто ты к себе слишком строг, — мягко заметил Дом. Йен поднялся с кресла, приглаживая волосы, и повел молодых людей в комнату звукозаписи, обращаясь к Мэтту: — У тебя есть талант, и я не хочу, чтобы он пропал даром. Если кто-то говорит, что ты не очень хорош, то они либо глухие, либо их голова застряла в собственной заднице. Думаю, если запишешь по-настоящему хорошую демку, то привлечешь к себе внимание со стороны лейблов. Мэттью кивнул, до сих пор не веря в происходящее. — Ты поешь? — спросил Йен, достав ключи и отперев дверь. — Не особо. Раньше я писал тексты, но они как-то не сходились с музыкой, поэтому я бросил. На самом деле Мэтту просто не нравился свой голос, и эта неуверенность помешала ему исследовать свой потенциал на более широком пространстве, чем две песни. — А как же пианино? — спросил Дом. — Я видел его у тебя дома. Ты играешь? Мэттью подумал о прижатом к стене, полностью расстроенном и лишенном ласки инструменте. — Играл, несколько лет назад. Но Эвану никогда не нравился звук клавиш, поэтому пианино стояло в качестве декора, а потом я серьезно начал заниматься гитарой. Довольно печально, правда. Наверное, я смогу что-то сыграть, если попрактикуюсь, но не знаю, смогу ли я что-то сочинять. Йен распахнул дверь, открывая вид на пространство за стеклом, где происходила запись, и на кучу микшеров, стоящих перед ней. Безупречно чистая, освещенная теплым светом и дарящая ощущение профессионализма, эта комната заставляла Мэтта чувствовать себя не к месту. Музыка окутывала его со всех сторон, и студия казалась неким гигантом, к которому посмел подступиться маленький Мэттью. — Ничего, если ты больше не играешь на пианино, — сказал Йен, усаживаясь на мягкое кресло за контроллером, — но будет проще продать демо, если ты будешь петь. Можешь сыграть мне две песни — одну с вокалом и одну без? — он мягко взглянул на Мэтта, и тому внезапно показалось, что он не сможет сказать «нет». — Конечно, — вздрогнув, ответил парень. — Правда, не думаю, что голос будет хорошо звучать. — Да расслабься уже, все будет в порядке, — рассмеялся Йен. — Я просто хочу понять, с чем мне придется работать. Так, в записывающем помещении есть стул, можешь на него сесть, если хочешь. Не волнуйся, играй так, словно нас здесь нет. Мэттью кивнул и повернулся лицом к Доминику — тот широко улыбнулся, посылая волну тепла по телу Мэтта. В серых глазах читалось столько эмоций, что Мэттью на секунду почувствовал себя под гипнозом: он видел гордость, веру, ободрение и духовную близость; все это доказывало, что если что-то пойдет не так, Доминик все равно будет рядом. Именно этот уверенный взгляд заставил Мэтта пойти в маленькую комнатку и, вытащив Бьянку из чехла, сесть на высокий стул — так же, как он делал это на каждом своем выступлении. Он услышал щелчок, Йен кивком сказал ему, что они готовы, если он готов. Мэттью решил начать с инструментальной части — перспектива импровизированного пения вот так сразу не особо прельщала его. Закрыв глаза, он позволил пальцам скользнуть по струнам и откинул голову, глубоко вдыхая. Мэтт постукивал ладонью по деке, поддерживая постоянный темп, и начал легонько раскачиваться. На губах заиграла легкая улыбка, так как именно эта композиция напоминала ему о Доминике. Прошло уже несколько дней с тех пор, как эта мелодия засела в его голове, буквально умоляя вылиться в нечто большее. Она выражала все, что чувствовал Мэтт, когда Дом был поблизости, все, что он чувствовал раньше, когда рядом был Эван, и от этого в ней слышались меланхолические нотки. Сама по себе песня была его тайной, как и еле заметные сейчас белесые капли на грифе — пошлое воспоминание, которое могло бы быть правдой в параллельной реальности. Слишком скоро песня подошла к концу, и Мэттью открыл глаза, смотря на Дома и Йена. Последний прожигал в Мэтте дыру своим пронзительным взглядом, подперев ладонь под щеку, а Доминик просто улыбался. Никто из мужчин не произнес и слова. Мэттью опустил глаза, крепче прижимая к себе Бьянку и не совсем понимая, как ему следовало воспринимать молчание Йена. Однако он решил продолжать, начиная играть следующую песню даже без того, чтобы спросить, как он справился, или следует ли ему подождать. Мелодия была несложной, и Мэтт легко перебирал струны, не торопясь опозорить себя своим дурацким пением. Но глаза он закрыл уже по другой причине. Будет невыносимо видеть гримасы отвращения на лицах людей, в чьих руках находилось его будущее. На секунду Мэтта напугало то, что он относил в эту категорию и Доминика, хотя сейчас все целиком и полностью зависело от Йена, но он бы солгал, если бы сказал, что не хотел видеть Дома в качестве постоянного элемента в своей жизни. Понимая, что сейчас был момент из разряда «сейчас или никогда», Мэтт открыл рот, чтобы прошептать несколько слов на испанском, следуя за мелодией, извлекаемой пальцами с деликатной опаской. Зная, что всю песню шептать он не сможет, он начал петь нормальным голосом, едва заметно морщась от фальцета, на который он срывался на некоторых моментах. Если уж и позориться, так можно и немного позабавиться, подумал Мэттью. Подобравшись к так называемому припеву, он сменил ритм, пытаясь создать гармонию. Мэтт не особенно разбирался в музыкальной теории, но понимал, что лирика больше не совпадала с мелодией, и вряд ли сейчас его песня звучала правильно или красиво. Но он подчинился воле музыки и велениям своего сердца, которое считало, что он все делает верно, однако Мэтт в ту же секунду мельком задумался над тем, стоит ли ему и в дальнейшем заниматься вокалом. Он нашел подходящее место для того, чтобы закончить песню, завершая ее неистовым, почти что яростным перебором струн, и робко глянул через стекло на контрольную комнату. Доминика в ней не было, и его сердце стремительно ухнуло вниз — наверное, он так ужасно играл, что тот не выдержал и покинул студию. Прежде, чем опустить глаза, Мэттью заметил, что выражение лица Йена так же осталось неизменным. Он отчаянно боролся с желанием не разрыдаться на месте. — Можешь приехать в субботу? Мэттью замедленно кивнул, боясь, что если он поднимет голову, то Йен точно заметит влагу в уголках глаз. — Хорошо. Тогда записываться начнем в 11. — Погодите, что? — взгляд Мэтта метнулся на рыжую макушку — Йен широко улыбался, и Мэттью сначала подумал, что он не расслышал. Он встал со стула и вышел из комнаты для записи. — Что? — повторил он свой вопрос. — У тебя просто экстраординарный талант, приятель, — искренне удивившись, ответил Йен. — Ты понимаешь, что я почти не поправлял уровни и ни разу не попросил тебя остановиться? Если это не чудо, то, я не знаю… Это было запланировано? — Ну, с первой композицией я работал всего пару дней, — краснея, ответил Мэтт, — но вторая песня в мои планы точно не входила. — В общем, мой тебе совет — пиши больше текстов и пой. Я еще ни разу в жизни не слышал подобного голоса. И если ты это зовешь «импровизацией», я даже представить не могу, как будет звучать то, что ты исполняешь уже годами. У меня такое чувство, что у нас получится крутое демо — черт возьми, оно даже на демо похоже не будет, — Йен рассмеялся и покачал головой, выключая оборудование. В его глазах полыхал детский восторг. — Серьезно? — просиял Мэттью. — Я не знаю, как… я не могу… спасибо огромное. — Поверить не могу, что ты, с таким талантом, просиживал штаны в Испании. Правда, у меня в голове не укладывается. Есть у меня тут подвязки с парочкой лейблов, которые должны мне пару услуг — короче, все сделаем в лучшем виде, — закончил Йен с улыбкой. Какими бы радостными не были новости, Мэтт понимал, что время в студии стоило внушительных денег, и он не знал, сможет ли продолжить запись, учитывая, что его финансы пели романсы не хуже его самого. — Эмм… — Мэтт нервно почесал затылок, взлохматил волосы, — а сколько будет стоить запись? Может быть, есть возможность разделить плату на несколько дней? Я сейчас не совсем в том положении, чтобы вести роскошную жизнь. — Не парься, — отмахнулся Йен, — я был должен Доминику, и мне было бы очень неприятно видеть, как все развалится только потому, что у тебя не хватит денег на студию. — Я так не могу. Пожалуйста, позвольте мне заплатить хоть какую-то часть. Это же практически грабеж! — изумленно воскликнул Мэтт. — Да я говорю тебе, все в порядке, — усмехнулся Йен. — Хотя, я хотел бы узнать, если это не слишком личное — как ты зарабатывал на жизнь, если не продавал записи и мерч? Мэтт вздохнул, чувствуя себя неловко: — В Лондоне я работал в библиотеке, а в Испании был репетитором по английскому. — Ясно. Учитель — это здорово. Я вот в языках вообще не разбираюсь. — А я вообще не разбираюсь вот в этом, — Мэтт усмехнулся, окидывая взглядом помещение студии. — Разговаривать на языке техники тоже надо уметь, не так ли. — Ты абсолютно прав, — согласился Йен. — Так что, жду тебя в субботу? — Да, хорошо, — счастливо выдохнул Мэттью. — И спасибо еще раз. Он забрал гитару и, помахав Йену на прощание, вышел из студии. Нет, не вышел — он практически вылетел из нее, чувствуя, что сейчас мог бы идти по воздуху. Единственное, что спустило Мэтта с небес на землю, было исчезновение Доминика. Глупо было каждый раз ожидать его одобрения, но впечатлять блондина стало своеобразной целью для Мэтта — сделать так, чтобы он был доволен, и чтобы эта ослепительная улыбка никогда не сходила с его лица. Выйдя на улицу, он обнаружил Дома, прижавшегося к стене студии — его лицо не выражало никаких эмоций, а дыхание было рваным и слишком частым. Мэтт подошел к нему, искренне беспокоясь о его состоянии. — Дом, ты в порядке? Тот вскинул голову, и в серых глазах загорелось что-то, чему Мэттью никак не мог дать определения. — Так каков вердикт? — улыбнувшись, спросил Доминик. Мэтт глухо рассмеялся, до сих пор не понимая столь разительной перемены настроения друга. — Ему понравилось, он хочет начать запись в субботу, — восторг слышался в каждой произнесенной им букве. Дом воскликнул что-то радостное, похожее на визг, и притянул парня ближе к себе: — Я же говорил, что ему понравится, Беллс. И Мэтт опять растаял, услышав это прозвище. Он обвил руками шею Доминика, пряча лицо в вороте его куртки. Было уютно, тепло и слишком хорошо. Он едва слышно втянул носом воздух, чувствуя запах его парфюма и шампуня, который поселился в его памяти навсегда. Прижимаясь грудью к его груди, Мэтт чувствовал, как Доминик начал дышать ровнее, его сердцебиение замедлилось, и он успокоился почти мгновенно. Дом выдохнул темную макушку, и Мэтт чуть было не рассмеялся, чувствуя, как пряди всколыхнул теплый поток воздуха. Трудно было сказать, кто отстранился первым, но до боли было очевидно, что никто не хотел этого делать. Гравитация словно притягивала их друг к другу, и когда Мэттью попытался сделать шаг в сторону, то услышал тихий стон, слетевший с губ Доминика. Он был уверен, что этот звук обязательно приснится ему сегодня ночью. И будет сниться все последующие.