The Long Surrender

Please, let me teach you

Последующие пять вечеров со дня начала записи Доминик проводил в студии рядом с Йеном, с удивлением наблюдая за тем, как Мэттью осторожно прорабатывает песни, к которым он написал лирику. Ему бы хотелось сказать, что он не сходил со своего места, продолжая завороженно смотреть на Мэтта, но каждый раз, когда музыкант начинал петь, Доминику приходилось выходить из студии, придумывая все новые и новые оправдания. Он прекрасно знал, что с ним творят переливы испанского в сопровождении нежной гитарной музыки, и этот эффект только усиливался, — словно его рассматривали под микроскопом, где он принимал невероятные масштабы — когда Мэттью начинал петь фальцетом. Услышав этот звук в первый раз, Дом был встревожен не только красотой голоса, но и жаркой волной, накрывшей его тело и концентрирующейся, прежде всего, в его паху. Дернув ногой, Дом глянул на Мэтта, потом на Йена, надеясь, что никто из них не заметил, как на его лице выступил пот, как увлажнились губы — голос Мэтта гипнотизировал, заставлял тело Доминика цепенеть, но внутри его буквально разрывало от желания. Тогда он вежливо извинился перед Йеном и бросился вон из здания — прохладный лондонский воздух должен был остудить пыл. Глядя на закатывающееся солнце, Дом пытался перевести дыхание, пытался стереть из головы это воспоминание. Не вышло. Успокоиться он смог только после того, как Мэттью крепко обнял его на прощание. Сидя на диване в своей гостиной и удерживая ноутбук на коленях, Доминик мысленно перебирал в голове счастливые деньки, так щедро подаренные ему судьбой. Откинув голову на спинку дивана, он улыбнулся, вспоминая их разговор с Мэттом, случившийся два дня назад. Они вышли из студии, и радостно-возбужденный Мэттью принялся хохотать в голос над всякой ерундой — это надо было видеть и слышать, экстаз и восторг от того, что он только что записал свою первую, настоящую песню для еще безымянного демо, сквозили в каждом звуке и жесте парня. Огни города очень шли ему, заметил Доминик, тут же понимая, какой странной была эта мысль. Но его поражало то, как красные, зеленые и белые огоньки отражались на алебастровой коже, как они мерцали во взлохмаченных волосах — так же, как в том испанском клубе. Мэттью вообще… шло освещение, любого рода, решил про себя Доминик. Его стройная и обманчиво хрупкая фигура, его кожа, глаза, волосы — все было создано для того, чтобы освещаться светом прожекторов. Мэттью размахивал руками во все стороны и вообще активно жестикулировал, когда вдруг заявил, что хочет переделать свою квартиру. Без налета меланхолии или волнения в голосе, Мэтт объяснил, что та обстановка буквально душит его. — Я хочу все перекрасить, — сказал он. — Собрать лишний хлам в коробки и сделать это место только моим. Начать все заново, понимаешь? Доминик согласился, признавая, что это и правда был неплохой старт. То, как демонстративно Мэттью рассказывал о своих планах, означало лишь то, что он уже обдумывал их какое-то время, поэтому буквально не оставлял места для споров. И тогда Мэтт попросил его помочь — он понимал, что не справится в одиночку с переносом каких-то вещей, и быстро добавил, что ему бы не помешала компания, чтобы ремонт не застыл в мертвой точке. Компания, которую он искал, была, очевидно, в лице Доминика — это читалось в полном надежды взгляде голубых глаз. Зрелище было столь очаровательным, что Дом не нашелся, что сказать, и просто кивнул в ответ. Данное предложение не несло в себе никаких грязных подтекстов, однако Доминик, подчиняясь своим эгоистичным желаниям, все же подумал, что обычно значило помогать кому-то делать ремонт и обновлять свое жилище, особенно если этот кто-то очевидно намеревался двигаться дальше. Переживание разрыва было делом сугубо личным, человек должен был сначала залатать все раны внутри, чтобы начать излечиваться снаружи — и Мэттью успешно это делал, ведь так называемая «очистка» квартиры от Эвана подразумевала то, что Мэтт хочет очистить от него и свои мысли — и за это Доминик безмерно им гордился. Просить помощи для Мэттью уже было чем-то экстраординарным, и это показывало, как высоко он ценил их с Домом дружбу, но что радовало Доминика больше всего, так это то, что Мэтт хотел изменить свою квартиру — свою жизнь — вместе с ним. Это значило, что Доминик мог внести свою лепту, и тогда квартира будет принадлежать им, а не только Мэттью, как и должно быть, и как, наверное, будет. Но у Доминика было право втайне желать этого, понимая, что его самые сокровенные мечты никогда не поддадутся огласке. По ноге что-то легонько стукнуло и по ней лениво, не привлекая к себе особого внимания, скользнула гладкая кожа. Подняв голову и опустив экран ноутбука, Дом обнаружил сидящую напротив Джулию — девушка была полностью погружена в чтение книги, продолжая нежно поглаживать ногу Доминика собственной. Подавив вспышку раздражения, Дом чуть отодвинулся, словно пытаясь скрыться от прикосновения. Он был не совсем уверен, почему сделал это — ощущение ни в коей мере нельзя было назвать неприятным, — возможно ему просто было интересно, был ли контакт намеренным. Словно поддавшись магнетическому притяжению нога Джулии потянулась следом и продолжила ласково касаться его лодыжки. Дом мельком зацепил на себе ее взгляд и усмехнулся, понимая, каким станет следующее действие — будто по заказу его невеста, пару раз огладив ступню, скользнула ногой выше, касаясь его икры, а после опустилась вниз. Доминик был не совсем против их спонтанной игры, но и не горел желанием ее продолжать; ему даже стало стыдно за то, что он хотел, чтобы Джулия прекратила это делать. Девушка уловила изменения в его настроении и, захлопнув книгу, легким движением сняла очки (которые надевала лишь для чтения), укладывая их на колени. Она откинула волосы за спину, пристально вглядываясь в лицо своего жениха. — Что-то случилось? Ее вопрос настиг Доминика врасплох, словно укол толстой иглы шприца. — Ничего, — ответил он, не сказав ей всей правды, но и не солгав (и подумав о том, что сама эта мысль уже возможно была ложью). — Тебя что-то беспокоит, — продолжала Джулия. Это заявление ошарашило Доминика, который прекрасно помнил, о чем думал последние пару часов — эти мысли навряд ли можно было считать приносящими беспокойство. — Нет, правда, все в порядке. Джулия надулась, переводя взгляд с его лица на свои колени, и Доминик заметил в выражении ее лица черты задумчивости — ей было что сказать, и она непременно это сделает, поэтому Дом продолжал молчать, терпеливо выжидая, пока девушка соберется с мыслями. — С того самого момента, как мы вернулись из Мадрида, тебя что-то гложет, и я бы очень хотела, чтобы ты рассказал мне, в чем дело, — наконец, выдала Джулия. Доминик уставился на нее, стараясь держать на лице маску равнодушия, чтобы не выдать, как точна оказалась его невеста в своих предположениях. Но он довольно быстро нашел в голове подходящий ответ: — Наверное, это все ностальгия, знаешь, по путешествиям, по отпуску… Она покачала головой, и у Дома сбилось дыхание. Он боялся услышать ее слова. — Нет, здесь что-то другое, — мягко возразила Джулия, — просто, такое ощущение, что ты постоянно находишься где-то далеко, и не то, что тебя это расстраивает, но ты всегда выглядишь… либо до смешного счастливым, либо витающим в облаках. Доминик молчал, не зная, как ответить на подобное наблюдение. — Как будто есть нечто, на чем ты сосредоточил все свое внимание, и иногда… — Джулия прикусила губу, не зная, как продолжить начатое. То, как она выделила голосом слово «нечто», заставило Доминика думать о том, что у нее было собственное определение этому слову, и ему нужно было, чтобы девушка как-то обозначила его, пояснила и поделилась своими мыслями по этому поводу. В тот же миг Дом ощутил себя лицемером — сам он блокировал от невесты свои мысли почти целый месяц, с самого знакомства с Мэттью. — Что ты подразумеваешь под этим… нечто? — Это очень глупо. — Скажи мне, — Дом мягко подтолкнул ее ногой, вынуждая продолжать. — Это связано с Мэттью, — тихо произнесла Джулия, так, словно сама стыдилась своих слов. Доминик покраснел, пытаясь усилием воли прекратить такую реакцию своего организма. Животный инстинкт — защитить Мэттью от любых обвинений, которые могла сейчас сказать Джулия, ведь парень был ни в чем не виноват — быстро угас, поскольку Доминик заметил изменение в выражении лица невесты. Защищать ему нужно было не Мэттью, а себя самого. — Ты проводишь с ним так много времени… и в последние дни ты только и делаешь, что говоришь о нем, — Джулия осторожно подбирала слова, говоря медленно, и вскоре замолчала — эту паузу Дом воспринял как свою очередь говорить. Он довольно быстро сформулировал свои мысли, заполненные Мэттью, желанием, непониманием и чувством ответственности. — У Мэтта сейчас очень важный и захватывающий период в жизни, я просто хочу быть рядом и поддержать его, — он смог сказать лишь это, потому что остальные аргументы казались либо слишком глупыми, либо жестокими. — Я абсолютно согласна с тобой, правда, — кивнув, ответила Джулия, — и я так рада за него, и знаю, что ты хочешь ему помочь. Но, пойми, мне-то ты тоже нужен, — она по-доброму усмехнулась в конце фразы и нежно взглянула на Доминика. — Я просто хочу проводить с тобой больше времени. И в этот момент Доминик возненавидел себя так сильно, как никогда раньше. Он знал — и это трудно было отрицать, — что в последнее время вел себя как полный эгоист, и он знал об этом в течение нескольких недель, но только сейчас, после того, как Джулия столь невинно озвучила свои мысли, почувствовал хоть какую-то вину. — Прости меня, детка, — Дом говорил это искренне, и в подтверждение своих слов он дотронулся до ее ноги, легко сжимая, хотя смысл этого жеста был и в половину не таким важным, каким должен был быть. Почему он не мог коснуться ее руки? Почему ему не захотелось наклониться к ней и нежно поцеловать ее в знак примирения? Эти вопросы терзали его голову до того момента, как Доминик не решил запихнуть их куда подальше и продолжить ожидать ответа от невесты. — Все хорошо, — спокойным голосом заявила Джулия. — Я знаю, что для Мэтта это шанс на миллион, и я не хочу, чтобы ты думал, будто мне плевать, потому что это не так. Просто… в эти выходные давай побудем вдвоем. Только ты и я, хорошо? Устроим ужин, пойдем гулять, проваляемся полдня в постели — не важно. Я хочу побыть с тобой наедине, — девушка улыбнулась, вновь устремляя взгляд на свои колени, и продолжила, уже тише: — Мы живем вместе, но я уже давно не чувствовала себя так, будто между нами сотни километров, — она закончила почти шепотом, но в сердце Доминика эти слова отразились эхом колокольного звона. Чувство вины переполняло его до краев — Дом прекрасно понимал, что делал, и словно ребенок закрывал глаза на тот факт, что Джулия все равно оставалась с ним. Вернувшись домой пару недель назад, Доминик только и делал, что проводил все дни на работе, выматывая себя организацией документов и денежными переводами, вечерами сидел с Йеном в студии, а все свое свободное время проводил с прекрасным и счастливым Мэттью, в то время как понимающая женщина, сидящая сейчас рядом с ним на диване, ждала его дома, засиживаясь перед телевизором до самого позднего вечера, чтобы встретить его улыбкой и поцелуем, прежде чем Дом валился на кровать загнанный настолько, что у него не было сил даже спросить, как прошел ее день. Да, он, определенно, был ужасным человеком. — Я правда не хотел, чтобы все получилось именно так. Просто… замотался, наверное. Позволь мне все исправить, хорошо? Давай в субботу вечером. Будем только мы, — он произнес эти слова с куда большей надеждой, чем ожидал, и улыбнулся, понимая, что все его существо до сих пор жаждет удовлетворять желания этой девушки. — Спасибо, — просто ответила Джулия, вновь открывая книгу и нацепляя на нос очки. Доминик же, чувствуя головокружение, вернулся к обработке одного бизнес-плана. И на этот раз, почувствовав легкое прикосновение ноги к своим пальцам, он не отпрянул в сторону. *** В вечер пятницы Доминик направился в не такой уж и далекий путь до квартиры Мэттью. Парень не сказал ему о том, какой цвет краски он выбрал, или какую комнату они будут перекрашивать первой, но Дому нравился этакий элемент сюрприза, не смотря на то, что он был уверен, что Мэтт выберет то, что захочет. Каким бы захватывающим не казалось намерение начать все с чистого листа, Доминик боялся, что как только придет к Мэтту, то обнаружит, что друг и вовсе отказался от воплощения затеи — на него вполне могла обрушиться ностальгия, которая помешает выпутаться из этого подвешенного состояния, да и сказать, что ты хочешь двигаться дальше, было просто, а вот на самом деле пройти через это было куда сложнее. Доминик лишь надеялся, что Мэттью хватит упорства и решимости довести дело до конца. Он чувствовал себя немного глупо, шагая по освещенной летним солнцем улице в своей старой одежде. Прекрасно понимая, что он где-то да запачкается краской, Доминик нацепил видавшую виды простую футболку и старые скинни, которые валялись в шкафу, так как для того, чтобы их надеть, давно не представлялось подходящего случая. Одежда оказалась на пару размеров меньше, чем он ожидал, облегая его стройное тело и подчеркивая каждый рельеф — да, Доминик чувствовал себя глупо, но у него не было выбора. Джулия, увидев столь странное одеяние, спросила, куда он так вырядился, и Дом понял, что забыл ей сказать о своих планах, связанных с ремонтом в квартире Мэттью. Поджав губы, девушка кивнула и вернулась к написанию мейла. Ее строгий взгляд был абсолютно незнакомым Доминику — так Джулия смотрела только на своих коллег, проваливших рабочее задание. По позвоночнику прошлась мелкая дрожь, и Дом ощутил глубокое разочарование в самом себе. Он не мог остаться, но было ясно, как день, что Джулия была не в восторге от его ухода. Прошло всего два дня с тех пор, как она попросила у своего жениха бывать вместе как можно чаще — так почему же Доминику было так сложно сдержать обещание? Он предпочел не задумываться об этом, ведь менее чем через 24 часа он полностью посвятит себя и свой день ей. Поднимаясь по ступенькам в квартиру Мэтта, Дом понял, что звучит так, словно загадывает желание на Новый год или клянется, что с понедельника сядет на диету. Сама идея «я начну делать это завтра» подразумевала самоотдачу, отвлекая от других аспектов жизни, и Дом, нарушив обещание, не совсем понимал, какой же из этих аспектов он хотел поставить на первое место. Стоя перед нужной дверью, Дом услышал громкую музыку, но играл не сам Мэттью, больше было похоже на какую-то электро-хип-хоп версию танго. Посмеиваясь, он было собрался позвонить, но обнаружил, что дверь открыта, и вошел внутрь — Мэтт бы все равно не услышал ни стука, ни звонка. Пройдя на кухню, Доминик глянул в стенную арку и заметил, что Мэттью перетащил почти всю мебель, освобождая пространство гостиной. В данный момент он перетаскивал пустую книжную полку в тесный коридор, ведущий в спальню. Доминик как вкопанный смотрел на Мэтта, который работал без футболки, его спина блестела от пота, а темные завитки волос прилипли к шее. Джинсы непозволительно низко висели на его бедрах, открывая вид на соблазнительные ямочки на пояснице, и Доминик резко осознал, что под тонкой джинсой абсолютно точно не было больше ничего. Шлепая босыми ногами по полу, Мэттью продолжал пихать полку в коридор, пока та не заняла свое место перед диваном, стоящим поперек спальни. Доминик, наблюдая за перекатывающимися под бледной кожей мышцами спины, неосознанно облизнул губы. Мэттью вытянулся в полный рост, отмахнулся от прилипшей ко лбу челки, и, повернувшись, увидел Дома и взвизгнул на всю комнату. Дом же обратил внимание на капельки пота, переливавшиеся на его ключицах, на горошины сосков, горделиво выделявшихся на светлой коже. Да, горой мышц, Мэтт, возможно, и не обладал, но рельефный пресс плавно переходил в узкие бедра, скрытые выцветшими джинсами, которые также прятали от посторонних глаз дорожку темных волос, тянущуюся от пупка до самого пояса. Черт бы их побрал, эти джинсы — они же сейчас свалятся, а Мэтт даже и не подумал их поправлять. — Я не слышал, как ты вошел, — постарался перекричать музыку Мэттью, выходя в центр комнаты. — Напугал меня до усрачки. — А ты, я смотрю, начал без меня, — рассмеялся Доминик, стягивая «конверсы» и носки, чтобы помочь Мэтту расстелить на полу защитную пленку. — Не стоит так громко включать музыку, при открытой-то двери. Мало ли, кто сможет зайти. — Да пофиг, — Мэтт пожал плечами. — Громкая музыка для меня что-то вроде терапии, знаешь. Я, наверное, скоро оглохну, но сейчас-то я счастлив! Доминик фыркнул, наблюдая за тем, как Мэттью нагнулся, разворачивая пленку, взглядом цепляясь за длинные руки, худые плечи, подмышки. Ему пришлось насильно оторвать взгляд и сфокусироваться на деле, при этом пытаясь сказать хоть слово — Дому казалось, что его молчание куда более неловкое, чем есть на самом деле. — Кто играет? — А, это Gotan Project! — воскликнул Мэтт. — Никогда о них не слышал, — заинтересованно ответил Дом. — Французы, — пояснил Мэтт, продолжая разматывать пленку вместе с Домом — им пришлось разойтись в разные концы гостиной, чтобы полностью защитить пол от ненужных пятен краски. — Они в основном пишут инструментал, но МС у них потрясный. И музыка зажигательная. — Больше похожи на испанцев, — заметил Доминик. — Ну, латинская музыка и танго возникли в Аргентине в 18 веке, но когда они пришли в Европу, в 1920-х, именно Франция популяризировала этот жанр, особенно в кино. Вообще, многое во французской музыке подвержено влиянию танго, учитывая, что оно было символом низших слоев общества. Во Франции в то время происходило много революций, поэтому танго определенно стал народным танцем. И, кстати, Gotan Project — это анаграмма от Tango Project. Мэттью закончил свое объяснение и поднялся на ноги, оглядывая проделанную работу. Он упер руки в бока и широко улыбнулся Доминику. Тот лишь рассмеялся, разглаживая последний угол пленки. — Знаешь, — начал он, вставая, — в мире есть еще что послушать, кроме… испанской инструментальной музыки. Мэтт закатил глаза, вставая на покрытый пленкой пол, и направился к Дому — тот сглотнул от столь близкого нахождения к телу Мэттью, его кожа начинала плавиться под его взглядом, — но парень прошел мимо, входя на кухню, и Дом с облегчением выдохнул. Тем временем, Мэттью достал из-под раковины две банки с краской, отвертку и кусок дерева, на котором виднелась засохшая белая краска. — Знаешь, — он повернулся к Доминику лицом, держа нужные предметы в руках, — я слушаю не только «испанскую инструментальную музыку». Это был вызов — и, о, Доминик обожал, когда кто-то бросал ему вызов. — Какую, например? — он скрестил руки на груди и оперся бедром о дверной косяк. — Ну, знаешь, всякую, — если бы Мэтт был в состоянии махнуть рукой, он бы махнул. — Слушай, в ванной лежат пара валиков и ведер, — сказал он, проходя в гостиную. — Можешь принести? — Доминик кивнул и через пару секунд принес все необходимое. — Так и какую конкретно музыку ты слушаешь? — Дом не собирался сдаваться. Он положил ролик рядом с краской и присел на корточки рядом с Мэттом. — Буквально всю, — ответил Мэтт, пробивая крышку банки отверткой, и открыл ее — внутри была светло-зеленая, с оттенком морской волны краска. Выбранный цвет удивил Доминика, но он ничего не сказал. — Мне нравятся The Beatles, Led Zeppelin, Winger… Элтон Джон, — последнее имя он произнес со смешком в голосе, помешивая краску деревянной палкой и глядя на Доминика из-под опущенных ресниц. — Принц. Дом расхохотался в ту же секунду: — Ты меня разводишь, да? Мэтт мотнул головой: — Принц — легенда. Каждая из его песен была создана для того, чтобы трахаться. Это слово, его смысл, само предложение выбили Дома из колеи. Неожиданно было услышать такое — особенно от Мэтта. — Но… сексуальный подтекст в его песнях столь очевиден. Мэттью кивнул, не удосуживаясь даже взглянуть на Дома, и этот жест его задел. — Думаю, поэтому он мне так сильно нравится. Он не боится быть очевидным. От его песен тебе хочется либо смеяться, либо танцевать, либо заниматься сексом. Доминик почему-то никак не мог соотнести все эти откровенные разговоры о сексе с тем Мэттью, которого он знал, который сейчас сидел рядом. — Эм, а что еще тебе нравится? — продолжил он, желая узнать еще немного о музыкальных вкусах друга. — Электронщина. Что-нибудь с мощным, жестким ритмом. Ник Кейв и Том Уэйтс — эти парни тоже легендарны, — Мэтт открыл вторую банку, в которой оказалась грунтовка. Перевернув деревянную палку и обтерев остатки краски о свои же джинсы, Мэттью опустил ее другим концом в новую банку, принимаясь помешивать. — Мне нравится Ник Кейв, — как-то рассеянно, не к месту заметил Дом, завороженно глядя на длинные руки Мэттью, без всяких усилий размешивающих грунт. — Дэвид Боуи, — Мэтт хмыкнул. — Хендрикс. У Доминика в голове все расплывалось, но кое-что, что сказал Мэтт, выделялось на общем фоне. — Поверить не могу, что ты любишь электронную музыку. — Когда я учился в универе, то был тем еще оторвой, — Мэтт рассмеялся, вспоминая студенческие годы. — Всегда был за любой кипиш, знаешь, вроде домашней вечеринки или похода в ночной клуб. А от техно у тебя бурлит кровь и вокруг все сразу становится еще живее — не знаю, есть ли в этом смысл. Он был, и Доминик вдруг подумал, что за закрытыми дверями Мэттью был экстраординарной, даже сексуальной личностью. — Ты сексуальная личность? — и вот так просто этот вопрос слетел с его языка, и ничто не вернет слов назад, поэтому Дому ничего не оставалось, кроме как уставиться на Мэтта извиняющимся взглядом. Мэттью не стал злиться, не покраснел от смущения, и это, опять же, было не в его характере, подумал Доминик. Он вообще сегодня был куда менее застенчивым, чем его представлял себе Дом. Или Мэтт просто становится более раскрепощенным в компании Ховарда. — Да, — так же просто ответил Мэттью, смотря на блондина. — Каждый из нас сексуален, даже если не может этого признать. У всех есть желания — как социально приемлемые, так и животные. И любой, кто говорит иначе, лжет, или попросту не прочувствовал всех граней настоящего сексуального удовольствия. Доминик смог только кивнуть, не в силах связать и двух слов для ответа. В воздухе не витало никакого дискомфорта или требования ответить — слова были произнесены открыто, без всякого намека на колебание. И вот так, с легкостью, вопрос остался в прошлом, а Мэттью начал выливать грунтовку в одно из ведер. Доминик встал, окуная валик в грунт. — Так, я возьму левую сторону, а ты иди по правой. Встретимся в середине и подождем, пока высохнет? — предложил Мэттью. — Договорились. — А что насчет тебя? — спросил Мэтт, начиная работать со своей половиной стены. — Что ты слушаешь? Скрип от раскатывания валика по стене было приятно слушать, хоть Доминик и не мог объяснить, почему, и лишь радостно улыбнулся, продолжая грунтовать. — Почти все то же, что и ты, но я не могу поверить, что ты не упомянул Queen. — Я думал, это само собой разумеющееся, — оправдался Мэтт. — А разве «битлы» не входят в эту же категорию? — возразил Доминик. Мэтт рассмеялся, и Доминик разрывался между почти что убаюкивающей мелодией валика, катающегося по стене, и тем, как солнечные лучи падали сквозь открытое окно на кожу Мэттью — казалось, что он весь сияет изнутри, и Доминик обнаружил, что все больше привыкает к этой великолепной картине. В Мэттью что-то изменилось. Осанка стала ровнее, да и все его тело словно вытянулось в длину — будто с его плеч скинули стокилограммовый груз, заменяя его ощущением комфорта и уюта. Доминик был уверен, что он возвращается к себе прежнему — тому человеку, который был до того, как ему разбили сердце. Было странно осознавать, что Дом был знаком только с этим, раненным и страдающим Мэттом, который пытался всячески избежать боли. Ему было легко доверять, с ним ты сразу ощущал духовное родство. Но постепенно Мэттью, словно феникс, возрождался из пепла, оставленного на пожарище своих разрушенных отношений, и превращался в того, кем был раньше. Этого нового Мэттью, сексуального и очаровывающего Мэттью, будет очень легко любить. Эта мысль перепугала Доминика до смерти. Они продолжали молча работать, наслаждаясь музыкой, игравшей из колонок. В гостиной Доминик не заметил музыкального центра, поэтому предположил, что стерео находилось в спальне Мэтта. Разговоры были не нужны — им, очевидно, было комфортно работать рядом друг с другом, и эта гармония не нарушалась даже тогда, когда нужно было вновь окунать валик в банку с грунтом — они даже ни разу не столкнулись. Доминик довольно быстро нашел свой ритм, думая обо всем и ни о чем одновременно. Он мог кожей ощущать присутствие Мэтта рядом, и, по какой-то причине, это умиротворяло, заставляло позабыть все переживания, связанные с работой и Джулией. Казалось, что все, в недрах мэттовой квартиры, становилось пустым и незначительным. А потом он услышал это. Диск перестал играть через не поддающееся счету количество времени, оставляя их молчание без фонового шума. Звук был произнесен шепотом, без намерения быть услышанным или прозвучать таинственно. Фраза была сказана лениво, полностью выцеплена из подсознания и убивала своей красотой. — Espero que esto no es demasiado grueso.* Доминик застыл на месте, роняя валик на пленку, и украдкой взглянул на Мэтта, который подошел к нему на пару шагов ближе. Он говорил сам с собой, даже не понимая, когда успел переключиться на другой язык. — Este verde mejor se ven bien. Его голос завораживал, околдовывал, гипнотизировал. Как и неспешно двигающиеся тонкие губы. Как эти руки, поднимающие и опускающие валик с краской. И виднеющиеся под тонкой кожей ребра, и, о, эти бедра. Мэттью вызывал пошлые мысли самым случайным образом. Как быстро можно стянуть эти джинсы? Сколько для этого потребуется усилий, учитывая, что они и так держатся на честном слове? Как Как сильно оттянется пояс сзади, если Мэттью обхватит его тело ногами? Дом тряхнул головой, пытаясь выкинуть ненужные мысли, но пока Мэтт продолжал шептать на испанском, они отказывались уходить. — Перестань, — с чем-то похожим на мольбу в голосе попросил Доминик. Мэтт резко остановился, непонимающе уставившись на друга. — Que? Доминик ненавидел тот факт, что этот язык был словно вписан в ДНК Мэттью, и парень даже не понимал, что делает. — Пожалуйста, перестань, — более отчаянно потребовал он. Мэтт продолжал топтаться на месте в полном замешательстве. Он одарил Доминика недоумевающим взглядом, быстро перебирая в голове все свои действия и пытаясь понять, что же ему нужно перестать делать. Для Дома же он выглядел еще более привлекательно. Вспышка осознания промелькнула в голубых глазах совсем внезапно, и тонкие губы в ту же секунду расплылись в пошлой улыбке. Да, Доминик не знал испанского, но прекрасно понимал, когда его дразнят. Кровь Мэтта кипела — но не от раздражения, а от жгучего желания. — Es Dommie enojado que no puede hablar espanol? — хихикнул Мэтт — звук получился высоким, на грани визга, и таким естественным. Уже чувствуя, как в штанах становится тесно, Доминик отвернулся, пряча горящие румянцем щеки. По спине стекал пот, и дышать отчего-то стало гораздо труднее. — Si eres celoso? Он слышал вопрос Мэтта. А еще слышал, как его забытый у стены валик рухнул на пол, и постарался не думать о том, что Мэттью приближается к нему. Он это чувствовал. — Le dije que yo podria ensenarle. Доминик крепко зажмурился, пытаясь полностью отстраниться от Мэтта, но шуршание пленки от его шагов было оглушающе громким, и Дом не мог от него спрятаться. Он чувствовал себя запертым в клетку зверем, попавшим в плен Мэттью и собственных желаний. Шаги прекратились, и Дом, скрепя сердце, открыл глаза и обернулся — Мэтт стоял прямо перед ним. — Por favor, déjame ensenarte, — прошептал он. Волна чистейшего, первобытного желания снесла Доминика с ног, и прежде, чем он понял, что вообще делает, он обхватил лицо Мэттью руками, и продолжал смотреть в его глаза, пытаясь найти что-то, чему не мог дать названия. Принятие? Отказ? Шок? Эти поиски лишь запутали его, и Дом медленно перевел взгляд на влажные приоткрытые губы Мэттью. Он понимал, что если сделает это, то это было нужно сделать по всем правилам. Он с нежностью провел кончиком языка по нижней губе Мэтта, смакуя его деликатный вкус и чувствуя крышесносное, обжигающее изнутри возбуждение. Дразня парня в своих руках и себя самого, Дом аккуратно придвинулся вперед, толкаясь языком в жаркую пелену рта. Мэтт, не издавая ни звука, вздрогнул, ощутив, как их языки соприкоснулись, и с трепетом ответил Доминику. Их губы едва касались, но Дом был уверен, что в данную секунду испытывал самый эротичный контакт за свою жизнь. Не в силах больше сдерживаться, Дом уронил руки, тут же подхватывая ими обтянутую тонким денимом задницу Мэтта, притягивая его так близко, что между ними не осталось и дюйма пустого места, и целуя его с такой страстью, что Мэтту ничего не оставалось, кроме как бешено простонать. Дом прижался к нему теснее, пахом касаясь возбужденного члена Мэтта, желая чувствовать сильнее, больше, острее. Мэттью путался пальцами в волосах Доминика, яростно перебирая пряди и не прерывая поцелуй, сплетаясь языками, запоминая запах и вкус, толкаясь бедрами навстречу. Дом попеременно всасывал в себя нижнюю губу и язык Мэтта, в том же ускоренном ритме оглаживая и сминая его левую ягодицу, отчего Мэтту пришлось поднять ногу, согнув ее в колене, чтобы буквально вжаться в тело парня, почти обхватывая ногой его талию, и Дом улыбнулся в поцелуй — его предположения о том, что пояс джинс будет оттягиваться наружу из-за меньшего размера, оказались верны. Очень скоро ему пришлось отпустить Мэтта, чтобы глотнуть воздуха. Пытаясь перевести дыхание, они пристально вглядывались в лица друг друга, в голове прокручивая произошедшее. И как бы не старался Доминик, все его мысли были заняты только Мэттом и тем, как красиво солнце освещает его то и дело вздрагивающее от наслаждения тело, и он понял, что хочет видеть его в таком состоянии гораздо чаще.