The Long Surrender

You did what you did to me, now it's history I see Big in Japan - Ane Brun

Неотрывно пялясь в серые глаза, Мэтт пытался выровнять дыхание, но постоянно сбивался с ритма — причиной тому была нехватка воздуха, или напористость поцелуя уже было не разобрать. Он никогда не узнает верный ответ, но в одном Мэттью был уверен точно: Доминик еще никогда не был таким красивым, как в тот миг, как их губы отстранились друг от друга. Освещенный солнечным светом, взмокший от жары, с раскрасневшимися губами — Дом был похож на картинку из эротического сна. В голове Мэттью царила блаженная пустота, не позволяя ни одной мысли прорваться сквозь умиротворение, подаренное поцелуем. Пребывая в почти что гипнотическом состоянии, он почувствовал, что улыбается. — Я не гей, — выдохнул Доминик, не сводя глаз с музыканта. Теперь же Мэтт чувствовал себя так, словно его сбил поезд; в груди что-то кольнуло, запирая не успевший вырваться наружу вдох меж легкими. — Что? — раздался тихий шепот. — Я не гей, — Доминик неистово мотал головой, округляя глаза, будто чего-то пугаясь. — Я не хотел, чтобы так вышло. Я не хотел… Фраза растаяла в воздухе, но Мэттью и так понял, что он имел в виду. И он хотел услышать это. — И что же тогда все это значит? — спросил Мэтт как можно спокойнее. Взгляд Доминика метался от стены к стене, и он упер руки в боки, морщась от вопроса, поставившего его в тупик. — Я не знаю. Это просто произошло. Ты просто… — Просто что, Доминик? Оказался рядом? Удачно подвернулся под руку? Ответь мне, — раздраженно ответил Мэттью, чувствуя, как в нем закипает гнев, которого он не испытывал уже давно. — Нет! — в панике воскликнул Дом. — Ты просто говорил на испанском. Мэтт горько рассмеялся. — И что? Это дало тебе право меня поцеловать? — Нет! — теперь в бешенстве был уже Доминик. — Когда ты говоришь на испанском, я… я не… — он так и не закончил мысль, резво перескакивая на другую тему: — Слушай, ты чего так взъелся-то? Это всего лишь поцелуй. — У меня есть право злиться! — размахивая руками, вскрикнул Мэтт. — Ты не целуешь людей только потому, что они говорят на испанском языке! Чего ты мне недоговариваешь? — Ничего! — крикнул Доминик, наклоняясь. — Это был всего лишь поцелуй. Смирись и расслабься. — Не буду я ни с чем мириться, потому что ты не имел никакого права целовать меня! И что же ты, блять, за человек такой? — Это был просто поцелуй, Мэттью! — Доминик взлохматил свои волосы, с каждой секундой сильнее краснея от распирающей его злости. — Он ничего не значил. — Не для меня! — прокричал Мэттью, ударяя кулаком в грудь. Глаза жгло, но он не собирался рыдать перед Домиником. Слова раздались в квартире словно гром среди ясного неба. — Что?.. — выдохнул Дом. — Это не было, — медленно, закусывая дрожащую губу начал Мэттью, — и никогда не будет для меня просто поцелуем. И ты, — он резко выплюнул обращение, — ты не можешь целовать меня вот так, не имея на это никакой причины. Поэтому, я спрашиваю еще раз: что ты, блять, за человек? — Я не обязан перед тобой оправдываться, — сузив глаза, заявил Доминик. — Ты прекрасно знаешь, что я за человек. — Да неужели? — съязвил Мэтт. — Сначала ты весь такой милый и заботливый, а потом пользуешься мной ради своего же удовольствия. Нет, Доминик, думаю, я совсем тебя не знаю. Глядя на стоящего перед глазами Доминика Мэттью в ту же секунду возненавидел себя за сказанные слова. Он хотел извиниться, сказать, что это все глупости, но не стал. Дом решил поиграть с его чувствами, и Мэтт отказывался его прощать. — Так, я не собираюсь и дальше это выслушивать, — Дом развернулся на пятках и зашагал в кухню. — Ты, мать твою, пиздец как драматизируешь, — он наклонился, чтобы забрать свои вещи, и Мэтт по-детски пнул кеды к его ногам. — Отлично, потому что я не хочу тебя, блять, здесь видеть, — он скрестил руки на груди и сражался с собственными эмоциями. Это была какая-то молчаливая пытка: если сказать хоть слово, тебя сочтут сумасшедшим, а если начнешь плакать — слабым. — Позвони, когда эта хуйня закончится, — плюнул Доминик, выходя за дверь. Раздался жуткий грохот. Мэтта тут же разорвало от нахлынувших переживаний, и он чуть не рухнул на пол своей пугающе тихой квартиры. Скатившись вниз по стене, что разделяла кухню и гостиную, он сел так, что колени касались груди. Воздух в легких отказывался нормально циркулировать, в груди что-то сжималось, слезы обжигали кожу, и Мэтт обхватил колени руками, упираясь в них лбом. Он всхлипывал и горько вздыхал, чувствуя на языке желчный привкус злости и обиды. Доминик чего-то недоговаривал ему, и хоть главным ощущением и оставалось то, что его использовали ради физической близости, Мэтт был уверен, что Дом лжет ему по той простой причине, что не может признать свою неправоту. Сердцем Мэттью понимал, что Дом бы не поцеловал его, если бы это ничего не значило. Он не принадлежал к числу людей, что действуют необдуманно — по крайней мере, Мэтт молился всем богам, чтобы это было так. Их поцелуй значил для Мэтта все, он зажег в нем небывалый огонь надежды, чтобы через пару секунд вытянуть из него весь воздух и накрыть волной разочарования. Надежда, по всей видимости, была чрезвычайно опасной штукой. По его спине вдруг пронеслась стая мелких мурашек, таких неестественных в этот теплый летний день. Мэтт плакал навзрыд в своем пустом и холодном доме, пачкая джинсы слезами и слюной, и сквозь агонию умолял Доминика вернуться, сказать, что ему жаль, что поцелуй не был ошибкой. Он сам себе был отвратителен за столь унизительное отчаяние. Мэтт знал, что этого не произойдет, и от этой мысли лишь стиснул колени крепче, наверняка оставляя синяки. Пустота поглощала все вокруг, еще не высохшая краска распространяла в атмосферу запахи уныния и меланхолии. Мэтту не хотелось это признавать, но сейчас ему было гораздо больнее, чем когда от него ушел Эван. Больнее было потому, что Доминик вытянул его из мрака на свет, показал ему, что значить жить по-настоящему, показал все краски и ароматы мира разом. Больнее было потому, что Доминик смешал его чувства с грязью и повернул их таким образом, что Мэтту не оставалось ничего, кроме как поверить в то, что они были нездоровыми. Однако, как бы ему ни хотелось, он не станет их отрицать и не станет от них отказываться. Впервые в жизни Мэтт ненавидел тот факт, что влюбился. *** Доминик выбежал из квартиры и в ту же секунду захотел вернуться обратно. Дверь маячила перед его глазами ярким сигналом, и Дом, не в силах оторвать от нее взгляда, рвано вдохнул, чувствуя, как вина разрывает его изнутри. Он резко провел рукой по волосам, задерживаясь на затылке и сжимая пряди в кулаке, чувствуя стыд и замешательство. Да, он поцеловал Мэттью. Да, он солгал ему самым наихудшим образом. И, да, этот поцелуй значил для него все. Он никогда не поймет, почему не смог тогда произнести этих слов вслух, но подойдя к двери и упершись лбом в деревянную поверхность, Доминик хотел прокричать их как можно громче, умоляя о прощении. Мэттовы всхлипы накрыли его волной сожаления, и Дом позволил себе утонуть в них. Он оторвался от двери и пошел прочь, сам не зная, куда направляется. Желания идти домой, к Джулии, которая всенепременно спросит его, почему он так скоро вернулся, не было абсолютно никакого. Мэттью с таким рвением задавал ему, казалось бы, самый простой вопрос — кто ты есть на самом деле? — и Доминик сбежал, как напуганный ребенок, боясь признать, что по сути своей он был тем еще гадким подлецом. Слыша этот вопрос, Дом не мог связно думать, но в попытках сформулировать адекватный ответ все же понимал — не важно, что он скажет сейчас, кому-то точно будет больно. Он поцеловал Мэттью, полностью игнорируя Джулию. Он хранил секреты от Мэттью, заставляя того думать, что лучший за последние месяцы момент его жизни оказался пустышкой. И он абсолютно точно использовал Мэттью, потому что не обладал достаточным самоконтролем, и потому что решил, что его эгоизм был гораздо важнее чувств двух самых важных людей в его окружении. Кроме чувства вины Доминика охватило еще и бешенство. Мэттью прекрасно знал, что они с Джулией помолвлены, так почему он столь охотно ответил на поцелуй, если понимал, каковы могут быть последствия? Почему он не оттолкнул Дома, не заставил его одуматься? И почему Мэтт, не до конца оправившийся после прошлых отношений, позволил себя поцеловать? Мэттью был так же повинен в этой ситуации, как и он, и, шагая по незнакомым улицам, Доминик цеплялся за эту мысль, стараясь выставить себя в более благородном свете. Получалось не особо хорошо. Мэтт ясно дал понять, что поцелуй кое-что для него значил, подразумевая, что он что-то испытывает по отношению к Доминику. Этот момент должен был быть невероятным — он и был невероятным, до тех пор, пока Дом не растоптал его своими словами. Он прекрасно знал, что делает, и теперь винить можно было только себя. Я не гей. Воспоминание о его собственной жестокости шепотом раздавалось где-то за спиной, не оставляя в покое, преследуя. Дом резко развернулся и со всего размаху пнул ногой ближайшую стену, морщась от боли. Если он не гей, так какого же черта он поцеловал Мэтта? Почему этот парень ежесекундно присутствовал в его мыслях? Почему Доминику было так важно, обращал ли парень на него внимание? Если он не гей, то кто же? И, да, было бы ложью говорить о том, что его чувства к Джулии не угасли. От одной мысли об этом Дома начинало тошнить. Еще одна вещь, в которой он должен признаться своей невесте. Доминик понимал, что она уйдет от него. Его будущее выглядело ужасающе беспросветным. Солнце потихоньку закатывалось за линию горизонта, Дом же продолжал петлять по узким улочкам, пока перед ним не возник паб. Он не хотел туда идти — спиртное сейчас было явно лишним, — но ноги двигались по собственной воле, и он зашел внутрь. Подойдя к бару, Доминик рухнул на стул и обхватил голову руками. Отвращение и злость разрывали его на части, перспективы напиться или поехать домой были последними, о которых хотелось думать. Он выудил из кармана телефон, быстро прокрутил лист контактов до имени Мэттью и замер. — Что желаете? — раздался над ухом голос бармена. — Водку с тоником, — Дом ответил так быстро, что даже не успел подумать о сказанном. Зная, что он ограничится бокалом, Доминик откинулся на спинку стула и продолжил рассматривать имя на экране. Он хотел позвонить, хотел услышать его голос. Но что сказать? «Прости» казалось самым идиотским вариантом, особенно после жестоких игр разума, в которые Дом сыграл с Мэттью. Этого не будет достаточно, ни для кого из них. Доминик почувствовал, как к горлу вдруг подкатил ком — Мэтт ведь, возможно, никогда больше не захочет с ним разговаривать. Когда на барной стойке появился бокал, Дом жаждал ощутить обжигающий внутренности алкоголь, который был способен выжечь и недавние воспоминания. *** Мэтт и понятия не имел, сколько сейчас было времени, и когда он перестал плакать. В какой-то момент он просто завалился на бок и попытался заснуть, но сон был неспокойным и мучительным, поэтому он просто молча лежал в своей темной комнате. Голова легко кружилась от запаха краски, так как Мэтт не открыл окна. Правая ладонь накрывала собой мобильник, который словно застыл на месте — последний раз его вибрация оповестила Мэттью о том, что Доминик будет у него через десять минут. Телефонный звонок, казалось, случился несколько лет назад, этот знак короткой дружбы, что разваливалась на глазах. Последние несколько часов были самыми долгими в жизни Мэттью. За этот месяц его оставили два человека, которых он успел крепко полюбить, и Мэтт пришел к выводу, что был самым нежеланным парнем на свете. Глупо было так думать, учитывая, что Доминик был обручен и поцеловал его без того, чтобы разорвать помолвку. Но Мэттью отвергал все доводы логики. Он не хотел быть разумным, пока чувствовал на своих губах вкус губ Доминика. Он хотел вновь услышать его голос из этой чертовой телефонной трубки. Снова закрыв глаза, Мэтт, слыша звенящую тишину своей пустой квартиры, попытался опять провалиться в сон. *** В полпервого ночи Дом, чье сознание было окутано алкогольной дымкой, ввалился в дверь собственной квартиры. По правде говоря, он сам себя ненавидел за то, что проторчал в этом пабе так долго, но второй вариант времяпрепровождения был куда менее притягателен. В конце концов он заставил себя пойти, понимая, что всю ночь просидеть он тут не сможет — как и вернуться в квартиру Мэтта. Джулия дремала на диване: ее ноги были перекинуты через подлокотник, а руки бережно прижимали к груди недочитанную книгу. Не став ее будить, Доминик поплелся в спальню, чтобы раздеться. Его движения были заторможенными, кожа липкой от пота; вымотавшись из-за пережитой бури эмоций, Дом отнюдь неграциозно скинул ботинки в угол комнаты и, задев бедром тумбочку у кровати, опрокинул с нее стакан, с грохотом разбившийся на кусочки. От звона стекла он поморщился, однако не стал ничего прибирать. — Доминик? Он обернулся на голос — Джулия стояла, привалившись к дверному косяку, и смотрела на него еще сонным взглядом. — Ты что, только что вернулся? — Ага. Доминик отвернулся, чтобы расстегнуть ремень. У него не было ни сил, ни желания лгать ей или оправдываться. За спиной раздался мягкий смешок, и Дома бесил тот факт, что этот звук был настолько красивым. Словно звон серебряных монет. — Что, вы с Мэттью праздновали наличие у вас навыков маляра? Ирония вопроса была безобидной, но именно этого ему сейчас хотелось слышать меньше всего. Свесив голову, Дом перестал раздеваться. Он не хотел ей говорить о том, что произошло. — Нет, не праздновали. От слов повеяло холодом, и Дом мог чувствовать, как Джулию перекосило от его резкости. — Да ну. И где же ты тогда был? — ее слова были такими же жесткими и холодными, как его. — Просто гуляли, — Дом стянул с себя скинни и бросил на пол. — Все хорошо, детка. Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной, — мягко ответила девушка. — Я не хочу ни о чем, блять, разговаривать. — Миленько. Он мог слышать удаляющиеся в гостиную шаги. Обернувшись, Доминик увидел, как Джулия стаскивает с дивана плед. — Что ты делаешь? — спросил он, выйдя из спальни. — Ты грубишь, и от тебя воняет водкой. Уж прости, если я не хочу спать с тобой в таком состоянии, — девушка продолжила перекладывать подушки с дивана на кресло, а после прошла мимо Доминика в спальню. — Ты перегибаешь палку, тебе не кажется? — спросил Дом, изумленно глядя на то, как она забирает подушки со своей половины кровати и несет их в гостиную. — Нет, не кажется. Мне не нравится, когда ты ведешь себя вот так, — она залезла на диван, снимая очки. — Как «так», Джулия? Скажи. — Как полный мудак, — просто ответила Джулия. — Ты постоянно огрызаешься и сердишься, если напиваешься, когда зол. Поэтому, я не собираюсь сейчас разгребать это дерьмо. Поговорим, когда ты будешь готов. Но сейчас я слишком устала. — И с чего это я мудак? — заплетающимся голосом пробубнил Доминик. Он знал, что и правда ведет себя как мудак, просто хотел посмотреть, как далеко может зайти. Он постоянно так делал, когда был пьян, и ненавидел эту привычку. — Иди спать, Доминик. — Только когда ты пойдешь со мной, — он скрестил руки на груди. — Ладно. Спи на полу, мне все равно, — Джулия выключила свет и повернулась набок, спиной к Доминику, таким образом объявляя, что разговор окончен. — Да еб твою мать, Джулс, пошли в постель. Она ничего не ответила, продолжая тихо и ровно дышать. Дом продолжал нависать над диваном в ожидании хоть какой-то реакции от невесты, но когда ее не последовало, он фыркнул, как капризный ребенок, и пошел в спальню. Войдя, он закрыл за собой дверь, даже не удосужившись убрать осколки стекла с пола. В тайне он даже хотел наступить на них в темноте, чтобы причинить себе еще больше боли. Забравшись в постель и уткнувшись носом в подушку, Дом попытался найти успокоение в выпитом алкоголе и забыться сном, но перед глазами продолжал полыхать образ разбитого Мэттью, его рассерженного взгляда и дрожащих губ. Дом помнил каждый всхлип, раздававшийся за дверью, вынуждая себя признать, что именно он был их причиной. Это сделал я. Мысль вонзилась острой иглой в самое нутро, прорезая еще одну дыру. Это сделал я.