The Long Surrender

The love I avoided is the only thing Iʼve come to live for Balcony — Emanuel And The Fear

Солнечный свет скользнул по бледной коже, мягко согревая и пробуждая Мэтта ото сна. Медленно проморгавшись, он оглядел комнату, но не сдвинулся с места, оставаясь лежать в том же положении, в каком он заснул вчера вечером: на правом боку, свернувшись калачиком. Раскатанная по полу пленка приклеилась к его спине, лежащая под головой рука занемела, другая же по прежнему покоилась на мобильнике. Все было в точности так же, как вчера, но при этом совершенно по-другому. Приняв сидячее положение, Мэтт слегка качнулся — голова трещала по швам от запаха краски. Он крепко зажмурился, прикрыв глаза ладонью, и откашлялся. В горле саднило от нехватки воздуха, в груди было больно от вчерашних рыданий. На стене перед ним осталось обширное незакрашенное место, в самом центре, где они с Домиником должны были встретиться. Расстояние между полосами зеленого цвета сейчас казалось каньоном, полным нереализованных желаний и отказов. Не в силах больше смотреть на стену, Мэтт поднялся на ноги, потянулся всем телом, потряс руками, чтобы снять напряжение с ноющих мышц. Закинув руки за голову и потянувшись еще раз, он медленно подошел к окну. Все тело его было слабым, тратя все силы на то, чтобы открыть окно, и Мэтт не понимал, что было тому причиной — головокружение от токсичных запахов или отсутствие хоть какого-то желания передвигаться. Летний бриз ворвался в квартиру резким порывом, и Мэтт, закрыв глаза, глотнул свежего воздуха. Он вдруг вспомнил, какие запахи приносил с собой ветер Испании — цветущих деревьев и различных блюд, что готовили его соседи, — и этот аромат создавал атмосферу блаженного умиротворения. За спиной раздалось шуршание пленки — на полу завибрировал телефон. Звук был настолько громким и настолько не к месту в этой тишине, оповещая Мэтта о том, что ему пришла смс. Его кинуло в жар, но Мэтт попытался уверить себя, что это был не Доминик. Это был не Доминик — и ему не стоило желать обратного. А даже если это и Доминик, он подождет. Мэтт не станет отвечать в ту же секунду, как если бы ждал и зависел от каждого его действия. Он продолжал стоять и глубоко вдыхать летний воздух, не открывая глаз. Голову наводнили воспоминания вчерашнего разговора, и Мэтт попытался их выкинуть, желая думать ни о чем конкретном. Если Доминику было суждено исчезнуть из его жизни, то нужно было привыкать к пустоте. Через несколько минут телефон повторно завибрировал, прерывая размышления своего владельца. Отходя от окна, Мэтт взял трубку, сел на скрипящую пленку и, свесив руки с колен, принялся проверять сообщения. Его лицо расплылось в улыбке. Я только что послала свою первую в жизни смс в другую страну. Ты уже неделю в Англии и даже не позвонил. Я оскорблена до глубины души. Вида. Как же он по ней скучал! Мэтт открыл второе сообщение. И лучше бы тебе ответить. Не говори, что наш разговор опять превратится в мой монолог. Я, по крайней мере, хочу знать, жив ли ты. Он рассмеялся — первый раз за последние сутки. Если кто и мог помочь ему, или заставить улыбнуться, то это была Вида. Мэтт тут же нажал на зеленую клавишу, с нетерпением желая услышать ее голос. Прошло два гудка, прежде чем в трубке раздалось: — «Дом Наслаждений имени Виды», чем могу помочь? — сильный испанский акцент искажал слова, делая слова Виды еще более нелепыми, отчего Мэтт расхохотался. — Это вот так ты обычно приветствуешь людей? — Ну, откуда тебе-то знать, — фыркнула девушка, — ты же не звонишь. Он кивнул, на автомате щелкая пальцами, и только потом понял, что Вида этого не увидит. — Знаю, прости. У меня просто совсем нет времени. Но я же тебе писал! — Мэээттью, — протянула Вида. — Ты написал мне прощальную смс-ку в аэропорту. И даже не сообщил, что приземлился! Если бы я была маленькой наивной девочкой, я бы подумала, что ты все еще кружишь по воздуху на самолете. — Ладно, ладно, — усмехнулся Мэтт, — я ужасный друг. — Все в порядке. Ты прощен. В динамке что-то зашуршало, и Вида принялась быстро что-то бормотать. Мэтт усиленно пытался разобрать слова, боясь, что сейчас пропадет связь, но вскоре понял, что она говорила не с ним. — Прости, я просто сижу в нашем кафе. В том, куда мы постоянно ходили. — Я скучаю по тем временам, — с грустью заметил Мэтт, чувствуя прилив ностальгии. — И по кафе. — Что ж, оно скучает и по тебе тоже, — и он понял, что Вида говорила не только о заведении, отчего на сердце сразу же потеплело. — Рассказывай, как у тебя дела? Мэтт как мог тянул время, чтобы не слышать этого вопроса — вопроса, на который он, если честно, не хотел отвечать. По правде говоря, девятнадцать часов назад все было прекрасно, и как только он хотел ответить подруге, что у него все замечательно, в груди что-то больно сжалось. Было ужасно осознавать, как один негативный эпизод способен поглотить все твое хорошее настроение. Мэтту было, чем гордиться, чего ожидать и чему радоваться, однако на все это был положен темный отпечаток его ссоры с Домиником, и чувство радости оказалось не таким сильным в сравнении с болью, поразившей парня в самое сердце. — Я… — он помедлил, откладывая неизбежное. — Не в порядке. Вида резко вдохнула — ее явно расстроил его ответ, — но не стала перебивать и накидываться с вопросами, как думал Мэтт. Он слышал, как она отодвинула стул и выдохнула, и тут же представил, как девушка сидит за их столиком, неспешно потягивая кофе. — Это как-то связано с Домиником? Ее интерес не был навязчивым, и Мэтта вновь потрясла ее способность на каком-то высшем уровне понимать, что его гложет. Может, этой способностью обладали все женщины? Он лишь обнял себя крепче, подтягивая колени к груди, словно боялся снова переживать ссору через разговор. — Да, — выдохнул он, едва не всхлипывая, и покраснел, поражаясь тому, что опять чуть не начал плакать, и тому, как он не заплакал до сих пор. — Он сказал ужаснейшие вещи, — Вида молчала, ожидая продолжения. — Он поцеловал меня, — не церемонясь, выпалил Мэттью тем же тоном, каким Дом сказал слова, последующие за этим действием. Мэтт хотел произнести их радостно, с какой-то эмоцией, кроме горечи, но не удалось. — Я думала, он помолвлен? — озадаченно спросили на том конце провода. — Так и есть. — Тогда какого… зачем он?.. Прости, я запуталась, — ее голос стал на октаву выше, и Мэтт улыбнулся, слыша, как она подыскивает нужные слова. Он не понимал происходящего так же, как и она, но ее слова зацепили что-то, что давно уже сидело у Мэтта в голове. — Он вел себя так, словно для него это ничего не значило, при этом помня о своей помолвке. Да он даже остановился, прежде чем поцеловать меня! Но не отстранился, а пошел дальше. И я знаю, что Дом не стал бы делать этого, если бы сам не хотел, — слова выплескивались бурным потоком, который Мэтт не хотел останавливать. — И что же он сказал после? — Вида отпила кофе, и Мэттью немедленно пожелал оказаться рядом с ней. — Сказал, что он не гей. Чуть ли не в ту же секунду, как закончился поцелуй. Сказал, что это для него ничего не значит, — Мэтт словно опускался все ниже и ниже под тяжестью собственных слов, чувствуя, как над ним нависает реальность, в которой были только холод и одиночество. — Что ж, — медленно начала Вида, — ему точно не стоило так говорить. Но, должно быть, у Доминика и самого каша в голове была. Он раньше целовался с мужчиной? — Мне он, по крайней мере, не рассказывал, — признался Мэттью. — Тогда представь, как тяжело ему было. Если Дом и правда, как ты думаешь, хотел тебя поцеловать, то он, наверное, долго думал над тем, почему он хотел это сделать. Учитывая, что у него есть невеста, а ты будешь первым парнем, которого он поцелует, естественно Доминик не считает себя геем. Ее логика была железной, и от этих объяснений Мэтта бросило в дрожь. — Ты на чьей стороне вообще? — попытался пошутить он. — Ну я же не сказала, что он прав, — заметила Вида. — Я так понимаю, для тебя это был не просто поцелуй? — Он был… и он остается не просто поцелуем, — надулся Мэтт. — Но Дом был непреклонен. Он во всеуслышание заявил, что для него это был пустяк. — А ты сказал ему, что он значил для тебя? — Да. Мэтт не хотел добавлять, что он тоже говорил нелицеприятные вещи в адрес Доминика, допрашивая его, словно парень совершил преступление. — И что он ответил? Но Вида, стреляя своим вопросом точно в цель, не оставляла ему другого выбора, кроме как сказать правду. — Я вроде как… Я тоже столько всего наговорил. Я начал спрашивать, кто же он на самом деле, причем довольно грубо, и он ушел. Да, он имел право злиться, но и Доминик тоже имел право сердиться на него. Виноваты были оба, но никто этого, конечно же, не признает. Их отношения зашли в тупик. — Детка, тебя ранили, так что твой гнев более-менее понятен. Но, все же, вы оба хороши. И, как я понимаю, ты не сказал ему о своих чувствах. Я права? — Мэтт мог слышать лукавую улыбку в ее голосе, и улыбнулся в ответ. — Нет, не сказал. Но он же помолвлен — я и не думал, что у меня будет хоть какой-то шанс. — Но Дом вряд ли мог знать, как повлияет на тебя его поцелуй. Однако это не значит, что он должен был это делать. Он наплевал на тебя, на свою невесту, а потом даже не извинился за то, что сделал тебе больно. Если бы мой парень так поступил, то я гарантирую, его хладный труп уже бы валялся где-нибудь в канаве. В России. Вида сказала это таким серьезным тоном, что Мэтт не смог сдержать смеха. Они хохотали в голос, и он представил, как сейчас сидит с ней в том маленьком кафе, как Вида улыбается ему и все вокруг становится светлее. Он ужасно скучал по ней. — Я не знаю, что делать дальше, Вида, — сказал Мэттью, как только смех утих. — Думаю, тебе надо с ним поговорить. — Но я не хочу так быстро сдаваться. Он поступил некрасиво. Да, я сейчас веду себя, как пятилетка, но именно так я чувствую. Единственный раз в своей жизни Мэтт хотел, чтобы кто-то извинился перед ним, чтобы знать, что виноватым был не только он. Эван, бросив его без того, чтобы дать второй шанс, так и не извинился перед ним, и Мэттью отчаянно надеялся, что Доминик не поступит так же. — Это нормально, что ты так чувствуешь. Имеешь полное право, — Мэтт буквально мог видеть, как подруга серьезно кивает головой. Она замолчала, наверное, опять пила кофе, и Мэттью ничего не оставалось, кроме как играться с порванным краем пленки. В конце концов, Вида нарушила тишину: — Так чем ты сегодня будешь заниматься? — Понятия не имею, — вздохнул Мэтт. — Не хочу сидеть дома, не хочу на улицу. Мы вчера перекрашивали мою гостиную. Дом красил с одной стороны, я с другой, и мы так и не закончили. Даже смотреть не хочу на его половину, будто он все еще здесь. — Так закрась ее. Легкость, с которой Вида произнесла эти слова, настигла Мэтта врасплох. Отчасти он хотел повторить то, что уже сказал, объяснить ей, какой отчаянной была ситуация, но уверенный и спокойный тон голоса Виды поразил Мэтта, поэтому ему удалось выдать только тупое «что?». — Просто закрась его сторону. Доминику в твоей квартире быть вовсе необязательно, Мэтт. Это твое пространство. Если ты не хочешь ощущать его присутствия, так избавься от него. Теоретически, ее слова и были тем ответом, который так искал Мэттью. Простой путь — стереть Доминика и начать новую жизнь, — но в глубине души Мэтт понимал, что не хочет от него избавляться. — Вида, я не могу просто закрасить стену и стереть его из памяти… Понимаешь, я… — страх тонкими иголками прошелся по венам, заставляя выдохнуть в трубку дрожащее: — Я люблю его. Вида была первым человеком, кто услышал его признание, и Мэтт был уверен, что она станет и последним. — О боже, правда? — воскликнула девушка. — Так… быстро? — Да, — потирая раскрасневшиеся щеки, ответил Мэтт. — Вида, я хочу, чтобы он был в моей жизни, мне необходимо, чтобы он был в моей жизни. Я… Мне плевать, если придется продолжать это вот так — любить его б-безответно, — уж лучше так, чем никак вообще. Это глупо, безрассудно и это п-постепенно уничтожит меня, да, но я и п-правда н-не против, — движения губ не успевали за движением мыслей, и Мэтт, запинаясь и заикаясь, выпалил слова, понимая, что все, что он только что сказал, было правдой. Он хотел, чтобы Дом был рядом, без разницы, в каком качестве, и он был не прочь побыть влюбленным дураком, несмотря на всю боль. В конце концов, боль утихнет, и станет легче. В трубке нервно зашевелились — Мэтт не знал, чем могла заниматься Вида, словно она яростно сжимала в кулаке волосы, или прыгала на месте, но звуки были смешные. — Да, я понимаю, что я жалок и веду себя, как идиот, — тихо ответил он. — Ну, я бы не стала называть тебя жалким, — девушка вздохнула, — но вот идиотом — скорее всего. Ты ведь себя в ловушку загоняешь. — Я понимаю. — Но не мне судить. Кто из нас такого не переживал. Иногда кажется, что так просто быть мучеником, — Мэтт услышал, как она стучит пальцами по столу — такое же необдуманное действие, как его щелчок пальцами, которое приближало его к девушке. — И когда это ты была безответно влюблена? — смеясь, спросил он. — Мэттью, я же живой человек. Это со всеми случается, так или иначе, — фыркнула Вида. — Боже, дорогая, только не говори, что это был я, — с улыбкой ответил Мэттью, слыша в ответ смех с нотками сарказма в голосе. Он был настолько громким, что Виде пришлось даже извиниться перед кем-то. — Ты был бы таким счастливчиком, — она вновь рассмеялась, в очередной раз стирая пространство в тысячи километров. Успокоившись, Вида отпила кофе и замолчала, думая, что сказать. — Ты знаешь, что чувствуешь, — начала она. — И никто не говорит, что ты должен избавиться от Доминика полностью, ведь ссора произошла не из-за этого. Я лишь хочу сказать, что ты закончил одни отношения и начал другие. Ты решил изменить свою квартиру — и принялся это делать с другим человеком. Ты уже приглашаешь в свое личное пространство кого-то, хотя тебе, как мне кажется, пока что лучше побыть одному. Если ты закрасишь его половину, то это будет означать лишь то, что ты избавляешься от негативных эмоций. Мэтт внимательно слушал Виду, продолжая теребить край пленки. И она была права. Квартиру вряд ли можно было назвать полностью принадлежащей Мэтту — уехав от Эвана в Испанию, к Доминику, он, на самом деле, так и не жил в своем пространстве со времен университета. Квартира в Мадриде не считается — пустынная комната с облупливающейся краской на стенах была лишь оставлена в пользование. Мэтт не приложил никаких усилий к тому, чтобы сделать место своим, и, возможно, единственным способом было полностью устранить из квартиры присутствие Эвана и до поры до времени не впускать в нее Доминика. — На самом деле, меня больше беспокоит тот факт, что ты не злишься, — услышал Мэтт в трубке, вернувшись из своих размышлений. — Что? Еще как злюсь! — воскликнул он. — Так покажи это! Потому что сейчас я вижу, что тебя ранили, что ты хочешь видеть Доминика в своей жизни, но я не вижу злости — которую, как мне кажется, ты должен испытывать, — Вида опять говорила на повышенных тонах, и Мэтт был уверен, что она размахивала руками. — Ты можешь злиться даже на того, кого любишь, Ви, — заметил Мэтт. — Конечно, но, Мэттью, он обидел тебя. Если он вернется с извинениями, не спускай все на тормозах. Защищай свои чувства. И даже если он забудет про свою невесту, ты не должен. Ты заслуживаешь извинений, а она заслуживает объяснений. Стальной тон ее слов только заверил Мэттью в том, что у него не получится выкинуть из головы мысли о Джулии. В то время, как он стал жертвой хлестких слов и путанных действий Доминика, она стала жертвой его тайных непотребных действий, при том, что не сделала ничего плохого. — Боже, даже поверить не могу, что это произошло. Ненавижу себя за то, что позволил ему сделать это, и ненавижу его за мысли о том, что он мог это сделать. Знаешь, какое у него было оправдание? — Удиви меня. — Я «говорил на испанском»! Он поцеловал меня, потому что я говорил на испанском. Черт возьми, это что еще за причина? — Мэтт чуть ли не кричал, чувствуя ярость вчерашнего дня, закипающую в его крови. Если Виде нужны были доказательства его гнева, то сейчас она их получит. — Он замер на месте, прежде, чем поцеловать меня — словно знал, что собирается сделать, — а потом заявил, что он не гей, и такой, «знаешь, ты ведь говорил на испанском». Он даже попытался объяснить свой ответ, но прервал себя словами о том, что это был просто поцелуй. Но это был не просто поцелуй, Вида, это был лучший поцелуй в моей жизни, Доминик словно хотел полностью мной обладать, подчинить себе, и я говорю это не только потому, что люблю его. Я говорю так потому, что после такого поцелуя тебя обычно тащат в постель, и он был пиздец каким эротичным, и я ненавижу Дома за то, что он представил эротизм как нечто незначительное. — Мэтт замолчал, переводя дыхание, но Вида ничего не ответила, вынуждая его продолжать. — До ссоры он спросил меня, сексуальный ли я человек, и я ответил да, и у меня такое чувство, что он использовал эту информацию, чтобы заманить меня в свою ловушку, а потом уйти восвояси. Я не шлюха и не извращенец, но я считаю, что сексуальное взаимодействие между людьми очень важно и прекрасно, а Доминик просто взял и уничтожил наслаждение в самом незабываемом и страстном поцелуе моей жизни. Может, я расстроен больше именно по этой причине. Не знаю, я сейчас бы мог пристрелить его. — Вооот, именно такой реакции я и ждала, — рассмеявшись, ответила Вида, и Мэтт усмехнулся, понимая, что ему стало легче. — Слушай, — продолжила девушка, — я сейчас собираюсь закончить наш разговор — не потому, что хочу, а потому, что думаю, что ты сейчас в нужном настроении для того, чтобы перекрасить стену. Выплесни весь свой гнев — я уверена, тебе станет лучше. А Дом еще придет, вот увидишь. Если он знал, что собирался сделать, то, мне кажется, он сожалеет о случившемся и захочет с тобой поговорить. А если не захочет — то нахуй его. Он тебя не заслуживает. Мэтт был потрясен, услышав от Виды ругательство, и потрясен тем, как красиво и устрашающе оно прозвучало. — Да, мадам, — ответил он, обретя дар речи. — Хорошо. Приступай к работе. И, Мэттью? — Да, дорогая? — Мне бы не хотелось ждать от тебя вестей еще неделю. Не вынуждай меня прилетать к тебе! — Но я бы очень этого хотел, — улыбнулся Мэтт. — Но я обещаю, что позвоню. — Отлично. Удачной покраски, детка! — Пока, Вида, — рассмеялся Мэтт. Повесив трубку, Мэтт смотрел на экран телефона, пока имя подруги не сменилось изображением рабочего стола. Он так нуждался в этом разговоре, доказывающем, что его злость и обида не были беспочвенными, но и подтверждающем тот факт, что сам он тоже был виноват. Мэтт был уверен, что чем дольше он не будет разговаривать с Домиником, тем сильнее ему потребуются разговоры с Видой — благо, он знал, что девушка не будет против. Со вздохом он повернулся к стене, с отвращением глядя на отброшенные в сторону валики — они, позабытые всеми, валялись на полу, знаменуя собой считанные секунды до мгновения высшего блаженства. Покачав головой, Мэтт на коленях подполз ко второй банке с краской — она была открыта всю ночь, поэтому сверху образовалась корочка, поэтому Мэтт взял деревянную палку и принялся помешивать субстанцию. Действо, казалось, успокаивало его, дарило комфорт и безмятежность. Он дотянулся до валика и положил его поближе к себе, наливая краску в ведро, после чего встал, поправил джинсы и окунул валик в зеленого цвета массу. С неким новым чувством самодостаточности, если не сказать, с достоинством, Мэтт принялся покрывать вторым слоем краски ту сторону, где был Доминик, с упорством перемещая валик по стене. Он улыбнулся, замечая, как исчезают зеленые полосы, оставленные Домиником, и стена начинает окончательно принадлежать ему.