The Long Surrender

Give me my wings 10,000 Days Part 3 (Bonus Track) — Tool

Слова пролились мягким весенним дождем на израненную душу Мэттью, которая впитала в себя каждую каплю живительной влаги. Он прижался спиной к двери, чувствуя бешено колотящееся сердце и замечая, как маска фальшивой самоуверенности на лице Доминика сменилась невыносимой агонией: он буквально разваливался на части, стоя сейчас перед Мэттом, пытаясь дышать так, чтобы при этом не вздрагивать всем телом. Доминик стал жертвой, обессилевшей под грузом собственных действий, и, в конце концов, рухнувшей под его тяжестью. Мэтт усилием воли заставил себя продолжать стоять на месте, тогда как на самом деле он ничего не хотел на свете так сильно, как обнять Дома, утешать его и любить его, пока тот не обретет долгожданный покой. Эта резкая нужда оберегать и заботиться накрыла Мэтта с головой, словно цунами, однако единственной реакцией на это желание стала едва заметная нервная дрожь в пальцах. Как-то раз несколько лет назад, в самый разгар их отношений, Эван, яростным криком оповестивший Мэттью о том, что он его бросает, пулей вылетел из квартиры, не забыв театрально хлопнув дверью, и Мэтт только поспособствовал его желанию, выпроваживая парня с лестницы, потому что на тот момент был уверен, что больше не хочет видеть его никогда в своей жизни. Прошел час, прежде чем Эван вернулся, со слезами на глазах и сожалением в голосе умоляя Мэтта простить его, шепча слова о любви снова и снова, обращаясь к Мэттью, к глухим стенам, к небесам и всевозможным богам, к кому угодно, кто стал бы слушать. Когда Мэтт держал его в своих объятиях, то был уверен, что ничего на свете больше не сможет вызвать в нем такой прилив любви и нежности. Но потом к нему пришел Доминик, чьи глаза излучали красоту и непоколебимую уверенность, а губы едва слышно повторяли «мне жаль». Одни лишь эти слова вынуждали Мэттью простить, принять, забыть и двигаться дальше, но внутренний моральный стержень не позволит ему принимать столь импульсивные решения. В голову мельком закралась мысль о том, что голос его нравственности точно принадлежит Виде, и Мэтт кротко улыбнулся. Она была права. Он заслуживал извинений, но кроме этого — объяснений. Вскоре Мэтт нашел в себе силы заговорить — лишь когда закрыл глаза, надеясь, что его пошатнувшаяся храбрость не станет его слабостью: — Я знаю, что тебе жаль, — только и сумел ответить Мэттью. Такое чувство, что слова вытянули из легких Доминика весь воздух — парень опустил плечи, чуть горбясь, словно пытаясь закрыться ото всех. Серые глаза отчаянно умоляли Мэтта продолжить. — Что ты хочешь услышать? — раздраженно спросил он, ненавидя эту боль во взгляде Доминика, который еще разве что не рухнул на колени и не принялся умолять его о том, чтобы все забыть и двинуться дальше. Но Мэтт не собирался сдаваться так легко, и он должен был знать, почему Дом тогда сказал то, что сказал. — Я не могу сказать «да ничего страшного, все в порядке» и спустить все на тормозах, Доминик. Потому что ничего не в порядке. Ты обидел меня — я тебе доверился, а ты сделал мне больно. И я знаю, что ты сожалеешь, но я не дам сорваться тебе с крючка на этот раз. Дом неохотно кивнул, глядя себе под ноги, цвет его лица сменился на пепельно-бледный. Он отвернулся от Мэтта и присел на маленький, стоящий у кухонного стола стул, обхватив голову руками. — Я понимаю, что облажался, — пробубнил он себе под нос. — Я пиздец как облажался. Мне лишь нужно, чтобы ты простил меня. Пожалуйста. Один лишь вид расстроенного Доминика поражал Мэтта до глубины души. Ему было больно видеть его таким, да, но в то же время его словно магнитом тянуло к этому грустному, оказавшемуся жертвой собственной глупости, мужчине. Он безвольно отшатнулся от двери, делая шаг вперед и часто дыша — Мэтт не знал, что будет, если он слишком близко подойдет к Доминику, ведь он помнил вкус его тела, запах, помнил каждый изгиб. Его руки изнывали от желания прикоснуться к светлым, вьющимся на затылке прядям, нежно огладить скулы; его губы горели от желания запечатлеть поцелуй на лбу Доминика, тем самым попытавшись спасти того от лично созданного ада. Однако Мэтт отказал себе в удовлетворении простых желаний, усаживаясь на стул напротив Доминика и стараясь сидеть неподвижно. Он с усилием выровнял дыхание, чтобы приготовиться к объяснению. Им нужно было поговорить, обсудить дальнейшие действия, но этого не получится сделать, если жажда Доминика поглотит Мэтта целиком. — Я не говорил, что не прощу тебя, я просто имел в виду, что мне потребуется кое-что больше, чем извинения, чтобы все встало на свои места. Его длинные пальцы сплелись на коленях, правая нога тряслась в нервном возбуждении. Мэтт понимал, что ему будет недостаточно простого «прости» от Доминика, чтобы заглушить боль в сердце, но также он понимал, что и сам должен был извиниться. Пересиливая себя, Мэтт мысленно сочинил свое извинение, надеясь лишь, что Дом не отвернется от него, как только он его выскажет. — Я тоже должен извиниться перед тобой, — медленно начал он, не в силах смотреть Доминику в глаза. — Я сержусь на тебя, потому что ты поцеловал меня, а потом оскорбил. Ты прав, это должен был быть просто поцелуй, он не должен был ничего значить ни для меня, ни для тебя, это должно было быть просто нелепым недоразумением. Но он не стал таковым для меня, и я так и не объяснил, почему. Сжав пальцы на ногах так, что они побелели, Мэтт уставился в пол, чувствуя на себе прожигающий взгляд Доминика, и, сам не понимая, как, продолжил: - Я не могу делать вид, что… — он затих и закрыл глаза, готовясь к урагану слов, готовых сорваться с его губ и нарушить спокойное молчание комнаты, — … что у меня нет чувств к тебе. У меня есть чувства к тебе. Я хочу тебя. Я читаю книгу и хочу тебя. Я сажусь в метро и хочу тебя. Я вижу, как ты красишь мою стену в гостиной, и мне просто крышу сносит. И я никогда не говорил тебе об этом. Поэтому, когда ты поцеловал меня, это как будто все мои желания слились в одно разом и… черт, я несу какую-то чушь, — Мэтт потер пальцами лоб, хмурясь от незнания, что же сказать дальше. — После каждого твоего прикосновения, Дом, после каждого твоего объятия — я всегда хочу большего. Я всегда буду хотеть большего. И когда ты поцеловал меня, я подумал, что, возможно, когда-нибудь, ты тоже этого захочешь. Слова повисли в воздухе дамокловым мечом, и их тяжесть не давала Мэттью облегченно выдохнуть. Горло сдавила робость, граничащая с глупостью — грандиозные речи никогда не были его фишкой, Мэтт не был способен красноречиво выразить свои чувства. Кажется, это становилось для него типичным поведением. Эвану он признался в любви на пороге его же комнаты в общежитии, задыхаясь от эйфории и паники. Только что случился самый головокружительный поцелуй в его жизни, и слова слетели с его губ в той же неосознанной манере, что и признание Доминика. Эван неотрывно смотрел на него, мягко улыбаясь и путаясь пальцами в его волосах, пока Мэтт заплетающимся языком вываливал на парня все накопившиеся эмоции и ощущения. Тогда Эван сказал, что был рад, что он вообще заговорил. Даже в поразительно других обстоятельствах его нерешительность оставалась при нем, и все слова, которые он сказал или мог бы сказать Доминику казались Мэтту идиотскими. И последствием его идиотской речи стала удушающая тишина, которую ему необходимо было переждать. — А что, если… Слова были произнесены тихо и даже вяло — рот говорящего был прикрыт ладонью, — однако едва различимые слухом, они подорвали и так уже расшатанную нервную систему Мэттью, и он увидел, что Дом убрал руку от лица, планируя продолжить, и не в силах больше сдерживаться, он перебил его своим резким «что?». Плечи Доминика напряглись. — А что, если я уже хотел большего? Мэттью застыл на месте, загнанный в тупик этим вопросом. Он не был уверен, стоит ли на него отвечать, поэтому отказался впустить в сердце опасливо стучащуюся надежду. Он уже совершил эту ошибку и впредь будет на ней учиться. — Мне потребуется более понятное объяснение, Доминик. Убрав ладони от лица, Дом откинулся на спинку стула. — Я знал, что ты чувствуешь ко мне, Мэттью, — печально улыбнувшись, начал он. — Я понимал, что поцелуй поселит в тебе ростки надежды на желанное будущее. Я знал об этом с той секунды, как схватил в ладони твое лицо. И я не остановился. Голову Мэттью наводнила немыслимая доселе пустота. — И что, блять, это должно означать? — ему хотелось кричать, пусть на то и не было видимых причин. — Постой… погоди секунду, ладно? — Доминик сцепил руки в замок, и Мэтт видел, как парень мысленно пытается собрать нужные слова воедино, но сам Мэтт старался мысленно не потерять самообладание от услышанного ранее. — Просто… Я не гей. — Да блять, понял я, — огрызнулся Мэтт, кулаком ударяя по столешнице. — Не стоит об этом каждый раз говорить, окей? — Мэттью, прекрати! Просто выслушай меня! — умолял Доминик, глаза которого влажно блестели — Мэтт не хотел верить в то, что это были слезы. — До того, как мы с тобой познакомились, я смотрел на других женщин. Не то чтобы, знаешь, оценивал, или плелся за каждой юбкой, пока Джулия не видела. Но я парень, это происходило само собой. И Джулии было все равно. Она понимала, что я смотрю на женское тело как на красивую вещь, она верила в то, что люблю я только ее — да она сама иногда поглядывала на других парней. Но потом я встретил тебя, Мэтт, и иногда… иногда я даже на Джулию смотреть не хочу. Пиздец, поверить не могу, что говорю такое, — он отвел взгляд, запрокинул голову и уставился в потолок. — Ты — парень, и я думаю, что ты изумителен, — продолжил Дом, закусив губу и мельком глянув на Мэттью, которого словно пригвоздили к стулу. — Я смотрю на тебя, и я хочу тебя. Я смотрю на тебя, Мэтт, и я хочу забыть о том, что у меня есть девушка. Я возвращаюсь домой, желая вернуться домой к тебе. Но я не гей, потому что мне плевать на красоту других парней — мне важен только ты. Я ценю только твою красоту. Блять, нет, забудь, это не то, что я хотел сказать, — выдохнул Доминик. — Звучит так, будто я думаю, что ты просто симпатичный. Нет, Мэтт, ты — нечто гораздо большее, ты это… ты. Я боготворю тебя, понимаешь? Боготворю. Мэтт молча смотрел на него. Щеки Доминика раскраснелись от столь эмоциональной речи, и сейчас он был похож на златокудрого ангела. Учитывая, что он только что признался в том, что испытывает чувства к другому человеку будучи помолвленным, сравнение было довольно ироничным. Так Мэтт прикрывал тот факт, что не сожалел о своем неосознанном причастии к адюльтеру. Прежде, чем он смог даже подумать над ответом, Дом продолжил, одной рукой цепляясь за край стола, другой же увлеченно размахивая в воздухе. Мэтт потрясенно наблюдал за тем, как парень перед ним сгорает заживо. — Ты же в курсе, да, что я до охуения ненавижу испанский? — он рассмеялся так, как обычно смеются измотанные, выбившиеся из сил люди. — Правда. Блять, я презираю этот язык, потому что я не его не понимаю и никогда не смогу. Но ты постоянно на нем говоришь, и я не могу себя контролировать. Я ненавижу испанский, потому что из-за него я теряю контроль. Когда на нем говорит Джулия, мне кажется, что она общается со мной, как с дауном. Когда я пытаюсь на нем говорить, то чувствую себя нелепо, будто мне снова пять лет и все, что я делаю, неправильно. Когда на испанском говоришь ты, я хочу тебя, Мэтт. Понимаешь, мне немедленно, в ту же секунду необходимо обладать тобой, и я понятия не имею, почему. Тогда ты начал что-то бормотать на испанском — и вот, у меня уже встал, а ты внезапно оказался единственным человеком в этой гребаной вселенной, который мне нужен. Доминика, казалось, уже ничто не было в силах остановить, и теперь Мэтт понимал, каким он был, когда терял контроль. — Я взрослый человек, — Дом стукнул себя кулаком в грудь, — я взрослый, блять, мужик, который не может контролировать себя в твоем присутствии. Что за чушь? Я не гей! — воскликнул он, взмахнув рукой, и обращаясь к стенам кухни. — Но я хочу тебя, а ты парень. Но почему? Почему, черт возьми, я хочу тебя так, что у меня яйца звенят? — последний вопрос Доминик чуть ли не прорычал, и у Мэттью внутри все перевернулось. Серые глаза пристально смотрели в его душу, умоляя Мэтта помочь осознать это недоумение, этот гнев, это желание. — Почему я так хочу тебя сейчас, когда я пообещал женщине, которую люблю, что проведу с ней остаток своей жизни? Я пообещал ей, что никогда не возжелаю другого человека — получается, я не только изменник, я еще и лжец. Я и так отправлюсь в ад, так почему же этого не признать. Дом замолчал. Его грудь резко вздымалась и опускалась, бешеный взгляд отчаянно ждал хоть какой-нибудь реакции от Мэттью. Мэтт же понял, что уже не дышал несколько секунд — задержать дыхание его заставило откровение Доминика. Отдельные кусочки того, что Дом хотел сказать вчера, сложились в одно предложение, говорящее лишь о том, как Доминик хотел его. Теперь Мэттью понял, почему он использовал испанский в качестве оправдания, понял, почему он так рьяно отрицал свою гомосексуальность. И когда части паззла сложились в цельную картину, суровая реальность сковала Мэтта по рукам и ногам. Как бы ему не хотелось радоваться этому заявлению и упасть к ногам Доминика, крича о том, что это его нужно было боготворить, Мэтт вспомнил, почему он не стал этого делать: Джулия. Он не так много с ней общался, но в то время, что они разговаривали, Мэтт почувствовал какую-то близость с девушкой. Они не были связаны своим знанием языка, Испании или желанием обладать сердцем одного и того же мужчины. Все те ночи, когда Мэттью мечтал засыпать и просыпаться рядом с Домиником вместо нее, он не думал о Джулии как о сопернице. Она не была злодеем, от которого нужно было защищаться, да и Доминик не был утешительным призом в какой-то борьбе. В жизни Мэтта было много знакомых женщин, но ни одну из них он не уважал так, как Джулию: ее способность сострадать, ее, казалось бы, бесконечная любовь ко всем, кого она считала особенными, делали ее достойной любви Доминика. Но Мэтт так же уважал ее непоколебимое ощущение правильного и неправильного и считал, что Джулия не заслуживает того, чтобы что-то такое происходило за ее спиной. Именно уважение к Джулии заставило Мэтта понять, как бы он мучился той радостью, испытанной от признания Доминика. — Доминик, — неспешно начал Мэттью. Что он мог ему сказать? Была куча вещей, которых он сказать не мог, а число тех, которые были бы приемлемы, было строго ограничено. — Джулия… Дом задержал его взгляд, в котором так же, как и в его собственном, отражался новый смысл — теперь, когда они выложили друг другу свои настоящие чувства, не замечать горящих желанием глаз было трудно. Доминик облизнул пересохшие губы, и Мэтт с той же жадностью проследил за кончиком языка. — Я не могу… — Дом тряхнул головой, челка упала на глаза. — Я обещал ей, но… — он нахмурился, и Мэтту хотелось поцеловать его только за тем, чтобы стереть это выражение с его лица. — Доминик, — он наклонился вперед, ближе к парню, — у меня… нет слов. Все, что ты сейчас сказал… Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь, и что значат для меня твои слова. Но я не буду ничего предпринимать, пока ты не определишься с тем, чего… кого ты хочешь. — Спасибо, — улыбнулся Дом в ответ. — Хорошо, что у нас все… по-старому. — Нет, — отрезал Мэтт, качая головой. — Если ты хоть на секунду подумал о том, что я все проглочу и забуду, то ты очень глубоко ошибаешься. Я не собираюсь выслушивать твои слова, а потом притворяться, что наших чувств не существует. Я не смогу этого сделать и не стану. Я хочу, чтобы ты знал, как я к тебе отношусь, я хочу, чтобы ты обдумал это, — Мэтт придвинулся ближе, не сводя глаз с лица Доминика, и улыбнулся: — Я хочу, Доминик, чтобы ты серьезно подумал над тем, чего хочет твое сердце, твой разум… и твоя душа. Я хочу, чтобы тебе было нелегко, потому что ты не заслужил легких решений. Ты не заслужил ровной дороги без ухабов и трещин, потому что именно ты пересек черту. Ты, и никто другой. Ты поцеловал меня — и я ответил тебе. Я рассказал тебе о своих чувствах, но ты, похоже, и так об этом знал, но твои слова, Дом — они стали для меня невероятным открытием. Поэтому, нет, между нами не будет ничего «по-старому». Для всех вокруг — да, так и будет казаться, но не для нас с тобой. Потому что теперь каждый раз, как я смотрю на тебя, ты будешь знать. И каждый раз, как на меня будешь смотреть ты, я буду знать. На таком близком расстоянии Мэтт мог заметить, как зрачки Доминика расширились, и он позволил себе пошло улыбнуться — так он обычно делал, когда флиртовал, — пока Дом впитывал его слова, нервно ерзая на стуле. — Так и… что мы будем… делать? — голос Доминика был похож на голос человека слабого, пугающегося и крайне неуверенного в собственном будущем. Мэтт лишь мягко улыбнулся, понимая, что сейчас ни один из его ответов не успокоит парня. — Я знаю, что ты любишь Джулию. Только потому, что я не собираюсь притворяться, что между нами ничего не произошло, не значит, что я не буду терпелив и не дам тебе время. Ты в курсе, что чувствую я, и что чувствует Джулия. Следующий шаг за тобой. *** Дорога домой казалась Доминику бесконечной. Ноги лениво шагали в нужном направлении, пока сердце отбивало четкий и громкий ритм. Умиротворяющий приют квартиры Мэтта помог Дому рассказать немыслимую ранее правду, дать волю своим чувствам и наполнил его неописуемой легкостью. Было приятно вот так открыться и побыть честным, учитывая, что последние недели его жизни были наполнены ложью. Он знал, каждой частицей своей души знал, что Мэттью относится к нему не просто как к другу, но когда он произнес эти слова вслух, Дом испытал несравнимое ни с чем, окрыляющее счастье. И он сказал о своих чувствах, тем самым признаваясь не только Мэтту, но и самому себе. Он больше не позволит себе прятаться за маской аффекта — Мэттью необходимо было знать, да и самому Доминику стоило признаться в своих чувствах себе и кому-то, кто не повесит на него ярлык и не будет ждать слишком многого, чтобы развивать отношения и дальше. Но сейчас они находились на пороге важных решений. Становилось до болезненного ясно, что Дом не заслуживал ни одного из двух людей, чьего присутствия в своей жизни он жаждал больше всего на свете. Джулия была жертвой скрытых помыслов, а Мэттью не думал ни о чем, кроме ее чувств, даже когда стал очевидным тот факт, что слова Доминика доставили ему несравненное удовольствие. И Мэттью был абсолютно серьезен, когда сказал, что выбор Доминику предстоит нелегкий. Когда он встал и пошел на выход, Мэттью находился в опасной близости от его тела, словно проверяя его выдержку. Этот вызов был сродни эротической пытке — на прощание Мэтт специально встал как можно ближе к Доминику, втянул носом запах его шеи и как ни в чем не бывало вернулся к окрашиванию стен гостиной. Это показное безразличие больно кольнуло Доминика, но вместе с тем возбудило до предела. Пальцы покалывало от желания прикоснуться к Мэттью, но вместо этого он обхватил ими дверную ручку и покинул его квартиру. Дойдя до последней ступеньки лестницы, Дом на клеточном уровне ощутил потерю и хотел ринуться обратно в то место, которое в последнее время стало для него домом. Заворачивая за угол на улицу, где располагалось его жилище, Доминик мысленно готовился к встрече с Джулией. Он ушел, пока она принимала душ, злясь на него за проявленную жестокость. Он надеялся, ради себя же самого, что она будет спокойной, не будет расспрашивать деталей разговора и вообще, не будет до него докапываться — ведь он сделал так, как она просила. Открыв дверь, Дом услышал играющую в спальне музыку — какая-то фортепианная композиция, которую он прежде не слышал. Джулия часто слушала классическую музыку, если была чем-то раздражена, и она слушала мелодию за мелодией, пока Доминика они не доставали настолько, что он уходил из дома и продолжал кружить по городу как заведенный в течение нескольких часов. Отчасти, он чувствовал себя виноватым — ведь это он вызвал такую реакцию. Дверь в спальню была не заперта, и Доминик легко открыл ее, заходя внутрь. Джулия лежала на кровати, закинув руки за голову, позволяя плавному течению музыки уносить ее далеко отсюда. Ее обнаженное тело было прекрасно. Доминик и так был возбужден близостью Мэтта, а теперь, смотря на свою невесту, чувствовал, как в паху становится еще теснее. Он чувствовал себя извращенцем, желая девушку сейчас, так как буквально несколько минут назад признался, что желает другого человека. — Джулия? — Доминик топтался на пороге, не зная, стоит ли ему проходить в комнату. Чтобы вторгнуться в ее мир, ему нужно было услышать тон ее голоса. Джулия медленно повернула голову: широкие глаза, мягкая улыбка. — Проходи, Доминик, — не приказ — просьба. Ее голос притягивал Доминика, завлекал его в кровать своей непринужденной соблазнительностью. Скинув обувь, он с ногами залез на кровать, садясь рядом с Джулией и притягивая колени ближе к груди — этакий защитный барьер от всего неизвестного. — Привет, — прошептал он, глядя на девушку. — И тебе привет, — просияла Джулия, и в сердце Доминика тут же потеплело. — Утром я была чересчур резкой, — ее пальцы легко прошлись вверх по его предплечью, чтобы после начать перебирать светлые пряди волос, закрывавшие уши. — Ты этого, конечно, заслуживал, но я поняла, что все произошедшее касается только вас с Мэттом, и я не должна была встревать. Доминик подавил горькую усмешку, чтобы не сказать Джулии, как сильно она была обязана встрять в это, как сильно она уже встряла. — Ничего, — он погладил ее по щеке. — Я и правда это заслужил, ты была права, — он добавил словам более жесткой уверенности. — Я сходил к Мэтту и извинился, он принял извинения. Думаю, все будет хорошо, — говоря это, Доминик мысленно молился, чтобы это оказалось правдой. Джулия приподнялась на локтях и легко поцеловала Доминика в губы: — Ты такой замечательный, ты в курсе? Слова прошлись острым лезвием по его сердцу. Доминик хотел кричать о том, что она не права, что его извинение перед Мэттом заключало в себе другой смысл. Он так хотел ей все рассказать, но больше этого он не хотел ранить ее. — Спасибо тебе. Он не должен был благодарить ее. Джулия села на кровать и, улыбнувшись, крепче прижалась к своему жениху, целуя его уже не так целомудренно. Языком лаская нижнюю губу, Джулия мягко просила Доминика открыться ей, и как только он ответил на поцелуй, то девушка начала целовать его со всей страстью и жадностью. Дом довольно промычал, не в силах отрицать наслаждение, которое он получал от ее поцелуев. Он обхватил ее голову руками, пальцами путаясь в еще влажных после душа волосах. Джулия придвинулась ближе, не прекращая целовать Дома и в то же время пытаясь опрокинуть его на спину, седлая его бедра. Доминик мысленно умолял ее не продолжать того, что она делала, потому что прекрасно понимал, к чему все идет, и понимал, что это будет лишней монетой в его копилке вещей, за которые он будет чувствовать себя виноватым. Дом боролся с самим собой, желая прикоснуться к этой прекрасной женщине и доставить ей удовольствие, и в то же время желая вернуться к мужчине, которого он покинул какие-то жалкие пятнадцать минут назад. Но его тело все решило за разум, реагируя лишь на блуждающие по нему руки, поглаживающие давно вставший член. Дом губами почувствовал ее улыбку, прежде чем Джулия спустилась ниже, не прекращая одаривать его голодным взглядом зеленых глаз, от которого он не мог спрятаться. Ее полные раскрасневшиеся губы изогнулись в пошлой ухмылке, в то время как ее рука забралась к нему под футболку, чтобы огладить мягкую кожу живота. Доминика словно прошибло электрическим разрядом, все чувства обострились от такого простого действия. Другой рукой Джулия поспешно расстегивала ширинку его джинс, стаскивая их с его бедер вместе с боксерами. И безо всякого предупреждения, кроме шаловливой улыбки, Джулия наклонила голову, обхватывая губами его член, заглатывая всю длину целиком. В горле Доминика застыл ком — он не мог ни попросить ее остановиться, ни произнести слова одобрения, даже довольно простонать и то не представлялось возможным. Поджав губы, разрываемый наслаждением и страданием, Дом почувствовал влагу в уголках глаз. Губы Джулии обжигали его, и Дом подумал о самых глубоких и жарких подземельях ада. Когда ее язык ласкающим движением прошелся по головке, Доминик не смог больше сдерживаться и вскрикнул, заглушая все мысли о страдании удовольствием. Он не позволит себе забыть о Мэттью, о том, что он сказал, и он не позволит себе отдалиться от него только из-за соблазняющих действий невесты. Открыв глаза и увидев, как ее губы тесным кольцом обхватывают напряженный член, Доминик на секунду перестал дышать. Ее влажные и от того темные волосы резко контрастировали со светлой кожей его бедер, и Дом протянул руку, укладывая ладонь на ее затылок, придвигая девушку ближе к себе и внезапно представляя на ее месте Мэттью. Преданно смотрящие на него зеленые глаза поменяли свой цвет на морскую синеву, пухлые губы стали тонкими, каштановые волосы почернели, и Доминик словно утонул. Он тихо простонал, чувствуя прикосновение умелых пальцев к яичкам — и это были пальцы Мэттью, опытные пальцы музыканта, с огрубевшими подушечками и мягкой кожей, обхватывающие его яйца как гриф гитары. Толкнувшись бедрами вверх, Дом отпустил себя и простонал как шлюха, умоляющая о том, чтобы ее поскорее трахнули. Чувствуя приятную тяжесть в низу живота, знаменующую близость оргазма, Доминик отчаянно сжал в кулаке темные пряди, не понимая, что начал говорить: — Ммм-мээ… Он в ту же секунду осекся, чуть не крича имя Мэттью в тишине комнаты, которую он точно не занимал. Голубой вмиг исчез — теперь на него с недоумением взирали зеленые глаза, молча вынуждающие его продолжить. Откинув голову на подушку, Доминик закрыл глаза и солгал еще раз: — Малыш… только не останавливайся.