The Long Surrender

Itʼs just not finished with you yet, a hold too intense to forget Taste of Blood — Archive

Прошла неделя с того момента, когда Мэттью «атаковал» Доминика в студии, и в то время, как Дом хотел бы сказать, что был рад тому, что Мэтт с тех пор не пытался блеснуть остроумием и воспользоваться его и так противоречивыми чувствами, правда была полной этому противоположностью. Простонав имя Мэттью в душевой, Дом словно содрал с себя старую, огрубевшую кожу, полностью избавляясь от Джулии. Его имя слетело с языка так быстро, и это было восхитительно, словно Мэтт и правда был там, рядом с ним, мог слышать его и реагировать. Но сделав это однажды, Дом абсолютно точно был не уверен в том, что не сделает этого снова, испытывая наслаждение. Имя Мэттью стало его молитвой, тело Мэттью стало его алтарем, а сам Доминик превратился в слугу, что поклонялся смертному богу и желал оказаться в его полной власти. Он был готов к этому, смиренно принимая свою долю; он об этом практически умолял. Дни в студии рядом с Мэттью становились пыткой. Дома тянуло к нему словно магнитом, а тело, помня испытанное возбуждение и очертания хрупкой фигуры, дрожало, словно в лихорадке. Теперь Доминик играл не такую ключевую роль в процессе записи, Мэттью больше не нуждался в подпитке своей уверенности, а Йен досконально изучил его музыкальный стиль и теперь знал, как довести демо до совершенства. Осознавая внезапную степень своей ненужности, Дом, однако, ходил в студию просто так — просто, потому что мог, потому что он любил звук ангельского голоса Мэттью и потому что он попросту не мог не находиться здесь. Разлука с Мэттом, пусть и такая короткая, была невыносимой. Ночи Доминика стали беспокойными, днем же было невозможно работать, а напряжение в каждой мышце его тела словно усиливалось в стократ, когда Мэттью оказывался рядом. Хотя Доминик и не был против того, чтобы парень вновь захотел проверить его самообладание, Мэттью выбрал совершенно иную тактику, которая только подначивала Дома: тотальный игнор. Центром всего внимания Мэттью стал Йен, получавший его яркие улыбки и смущенные взгляды. Сидя на мягком диване в студии, Доминик, казалось, сливался с коричневой обивкой, жадным взглядом наблюдая за тем, как Мэтт прорабатывал каждое движение, слушал каждую ноту, следил за каждым щелчком языка, произнося слова на испанском. И Мэттью ни разу не взглянул на него в ответ — казалось, он даже и не пытался. Отсутствие попыток заставляло Доминика хотеть его еще больше. Вынужденно сниженная роль в студии позволила Доминику осмыслить его находящиеся на грани развала отношения. Он больше не мог отрицать того факта, что его чувства к Джулии поменялись, потому что Мэттью, совсем постепенно, но менял его. Однако чувства все же не исчезали совсем. Любовь, как было известно Дому, проявлялась во многих формах, и могла меняться так же быстро, как и приходить. Его любовь к Джулии сохранилась — он бы солгал самому себе, если бы признал, что это было неправдой. Он любил ее, правда, уже не так, как обещал когда-то любить до конца жизни. Однажды поздно ночью, тщетно борясь с бессонницей, Доминик лежал, уставившись в потолок, и прокручивал в голове довод, который казался ему достаточно убедительным, но который он никогда бы не осмелился произнести вслух, если только не под сильным давлением. Когда он попросил Джулию выйти за него, то имел в виду эти самые слова. Эта просьба не была — и никогда и не должна была стать — ложью. Он сказал эти самые слова с твердой уверенностью в том, что говорит правду, он сам в них верил и произнес их с какой-то даже оголтелой решимостью. И тогда она ему поверила, несмотря на то, что не могла поверить сейчас. Вся хитрость любви, да и самой жизни, в том, что все неожиданные препятствия и проблемы, которые сваливаются на твою голову, должны привести к какому-то изменению. Изменение само по себе является формой развития. В какой-то период жизни Доминика Джулия была тем, что ему нужно, она подходила ему, как никто другой, и он вполне себе представлял, что проведет с ней остаток своих дней. Но провоцирующий инцидент, произошедший в его отношениях с Мэттью, стал катализатором для изменения и развития. Его желания, его существо, его способность любить и хотеть кого-то изменились. Сперва он боролся с этим сдвигом — как любой нерешительный и ответственный партнер, — но жизнь продолжалась, и сердце продолжало чувствовать, не позволяя отставать телу и душе. Несмотря на то, что он больше не любил Джулию так, как обещал, он все еще заботился о ней и помыслить не мог о том, чтобы обидеть девушку ради эгоистических желаний. Дом заботился о ней, даже учитывая тот факт, что его квартира меньше чем за неделю превратилась в зону военных действий, ведь Джулия почти каждый день ссорилась с ним — просто потому, что могла, — хотя ему казалось, что за этим гневом скрывалось что-то еще. За яростным взглядом Доминику удавалось заметить вспышку грусти или поражения, словно она уже знала его секрет. Его трусость была единственной причиной, не позволяющей Доминику во всем признаться — его перманентный страх потери и перемен в жизни. Стоя на пороге своего тридцатилетия, Дом был перепуган до чертиков. Заявить девушке о том, что ваши отношения стухли — это сложно. Сложно, но такое определенно случалось почти с каждым. Сказать невесте, что у тебя появились чувства к другому человеку, тоже довольно нелегкая задача, без сомнений влекущая за собой недели сожалений и бесконечного чувства вины за то, что из твоей жизни был стерт чуть ли не самый важный человек. Обе этих ситуации вызывали у Доминика приступ тошноты, однако ни одна из них не повергала его в такой ужас, который он испытывал, думая, как признается Джулии в том, что бросает ее — ради парня. Да, он хотел этого, но не был уверен, что сможет с этим справиться. Уход от Джулии и исследование потаенных уголков мира под названием «гомосексуальность» пугало само по себе — Дом и подумать не мог, что когда-то столкнется с такой задачей лицом к лицу. Хотя, он поспешно применил понятие гомосексуальность. Как-то раз, пребывая в задумчивой меланхолии, Доминик выдумал термин «Мэттосексуальность», потому что он не был геем, но безумно хотел Мэттью, и это не укладывалось ни в какие общепринятые рамки. Его бесил тот факт, что на желания и отношения нужно было навешивать какой-то ярлык, но Дому было необходимо чувствовать хоть какую-то почву под ногами, когда все вокруг рушилось. И глядя на то, как Мэттью плавно покачивался под музыку, теряясь в собственных мыслях, Доминик понял, что парень был путеводной звездой, направляющей его, словно компас. Сначала изменению курса поддалось тело, вскоре за ним последовало сердце, а разум сделал добровольный выбор, потому что Мэттью выиграл, даже не начав пытаться. Вечером Доминик покинул студию с воспоминанием о Мэтте, который бросил на него мимолетный взгляд у двери и соблазнительно улыбнулся. Пульсирующее по венам желание вынудило Доминика представить, как он целует эти губы на прощание, невольно возвращая к знаковому событию, произошедшему целую вечность назад в квартире музыканта. Дом тут же отвел взгляд, смотря на тротуар под ногами, боясь, что не сможет себя контролировать. Казалось, любое движение, сделанное Мэттом, его взгляд — да даже его запах — разжигали внутри Доминика страсть, сродни маниакальной, и он больше был не в силах нести ответственности за собственные действия. Доминик развернулся, на долю секунды желая, чтобы они не жили в противоположных сторонах, хотя понимал, что чувство вины за невозвращение сегодня домой будет грызть его куда сильнее, чем чувство вины за единственный поцелуй. Он неохотно пошел по знакомой дороге к дому, думая, по какому же поводу они с Джулией будут ругаться сегодня, как только он переступит порог квартиры. Если вообще будут. В последнее время Джулия просто игнорировала его почти так же, как делал это Мэттью, хотя от нее за километр веяло арктическим холодом, в то время как Мэтт излучал тепло и сексуальность. Она постоянно молчала, поворачивалась к нему спиной, как только они ложились спать, отводила взгляд. По идее, это должно было очень сильно его беспокоить, но Доминик лишь чувствовал победу своей слабости, лозунгом которой было «молчание лучше правды». Толкнув дверь подъезда, Дом, загоняя слабую часть себя в мрачное, специально отведенное для нее место, со спокойствием осознал тот факт, что их отношениям с Джулией пришел конец. Почему бы ему не быть с ней честным? Если отбросить в сторону все чувства, единственное, что ему оставалось сделать, это сказать. Он сомневался, что Джулия сильно удивится — скорее, потребует объяснений. Честно говоря, наверное, именно поэтому он не хотел даже пытаться, потому что признание в измене и лжи придаст термину «Мэттосексуальность» негативную окраску, а Доминик мог рассматривать это понятие только как нечто прекрасное. Он зашел в квартиру, резко вдыхая и закрывая глаза, готовясь защищаться — как бы печально это ни было, он уже успел свыкнуться с таким своим состоянием. — Джулс, я дома, — Доминик впервые за неделю попытался сказать приветствие более-менее оптимистичным голосом. Ответа не последовало. Значит, опять игра в молчанку. — Джулия? — попробовал он еще раз, принимаясь расстегивать пуговицы. — Я так не хотела в это верить. Дом с недоумением взглянул на нее: — Во что? — Поначалу я думала, что это невозможно, но потом частицы паззла начали складываться воедино, и теперь… Я не знаю, что и думать. Это похоже… похоже на странный сон, и я очень хочу поскорей проснуться, потому что это просто не может быть правдой. — Джулия отвела взгляд и горько рассмеялась. Уставившись в потолок, она продолжила: — Но это так, и как бы я ни пыталась найти во всем этом смысл… у меня просто не выходит. В общем, я хочу услышать это от тебя. Прямо сейчас, — закончив, она метнула на Доминика гневный, полный холодного презрения взгляд. — Ты о чем? — только и смог тупо спросить он, озадаченный сказанным. — Перестань строить из себя идиота, Ховард! — огрызнулась девушка. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Блять, ты думаешь, я совсем глухая? Дом округлил глаза, и этого оказалось достаточно для того, чтобы выдать его с головой. — Всю последнюю неделю я ругалась с тобой, игнорировала тебя, клещами вытягивала из тебя причины, по которым ты так резко изменился, пыталась все осмыслить. Потому что я не могу понять — как мой жених может стонать в душе имя другого парня? У меня в голове не укладывается, — ее рука, которая в течение сказанного резкими взмахами указывала то на Дома, то на ванную комнату, то просто зависала в воздухе, звонко шлепнулась на диван. — Джулия, послушай… — Я не хочу слышать никаких гребанных оправданий, — перебила его Джулия. — Я, мать твою, хочу услышать правду! — она стукнула по обивке кулаком, отчего по комнате разнеслось глухое эхо. — Хоть раз в своей сраной жизни признай свою вину с достоинством, покажи, что по-настоящему раскаиваешься в своих действиях! Потому что я не хочу сидеть здесь и смотреть на слабака, который прячется в угол от каждого своего шага. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной как настоящий, блять, мужик! Или для тебя это слишком сложно? Яд ее слов прожигал Доминика до глубины души. Опершись на дверной косяк, он не мог перестать смотреть на Джулию: она была достаточно пугающим зрелищем, будучи в гневе. В темных, прожигающих в его черепе дыру глазах, виднелась страсть — потому что Доминик знал, что злость и страсть были два неотделимых друг от друга ощущения для Джулии — и он ощутил ее мощь каждой клеточкой своего тела. В любой другой момент своей жизни Доминик нашел бы ее обворожительной, но сейчас она напоминала какое-то мифическое существо, похуже разъяренной фурии. Она была униженной женщиной. Смахнув пот со лба, Доминик мысленно приготовил себя к тому, что собирается сейчас сказать, хотя он, конечно, понимал, что никогда не сможет полностью предугадать ее реакцию, но попытаться стоило. — Я его поцеловал, — медленно, почти безо всякой эмоции. — Что?.. — едва слышно, почти шепотом. Дом открыл глаза. На лице Джулии застыло шокированное выражение. — Ты же сказала… Но я думал, ты предполагала!.. — Да я блять даже не знала, что предполагать! — крикнула Джулия. — Я думала, что это просто была твоя фантазия, что ты посчитал наши отношения бессмысленными — что угодно, но не это! Дом поморщился от крика, и ему стало стыдно. Стыдно за то, что он не чувствовал вины за свой поступок, пока она не сказала об этом в таком тоне. — Не говори об этом так, словно это какая-то похабщина, — прошептал он, отворачиваясь. — Ой, а разве это не так? А? Мы обручены, а ты целуешь кого-то другого — мне, что, не позволено испытывать отвращение? Тогда скажи, почему ты это сделал? Тебе, что, меня было недостаточно? Он спрятал лицо в ладонях, обдумывая ответ, но строгий голос Джулии прервал его размышления: — Смотри на меня, Доминик! Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, когда скажешь, почему я оказалась для тебя недостаточно хороша! Он еще никогда в своей жизни не слышал чего-то подобного. Слова несли в себе все оттенки и формы заявлений отчаянных домохозяек, но их сказала Джулия, и они увековечивали тот факт, что она была лучше него, во всем. Доказывали, что он ее не заслуживал. — На это не было никаких причин, — тихо признал Доминик. — Я не могу это объяснить. — Уж попытайся, — дерзнули в ответ. — Попытайся, потому что я хочу знать, почему ты изменил мне. Мне нужно будет что-то говорить своей матери, когда я буду стоять на пороге ее дома в Калифорнии. В уголках глаз блеснули горькие слезы, и Доминик осознал, как десять блаженных секунд с Мэттью полностью разрушили жизнь Джулии. — Я не могу, Джулия, — чуть ли не простонал Доминик. — Я хочу его. Я так сильно хочу его, постоянно хочу, и я постоянно о нем думаю, и мне… мне больно быть вдалеке от него. Я никогда бы не смог перед ним устоять. — Ты — слабохарактерная сволочь. «Не смог устоять?» Почему ты изворачиваешь все так, будто он тебя соблазнил? Дома поставили в тупик ее слова, и он тряхнул головой, прежде чем ответить: — О чем ты? Я не понимаю. — Черт возьми, Доминик, ты думаешь, я совсем тупая? Не ты один познакомился с Мэттью! Я была с тобой там, в Испании! И, уж прости, но я не видела, чтобы Мэтт, только что расставшийся со своим парнем, кинулся соблазнять помолвленного мужчину. Как бы она ни была права, Доминик посчитал важным постоять за себя. — И что? Значит, это я у нас Казанова? — По всей видимости — да! Именно ты решил проводить с ним все свое время, именно ты затеял вашу ссору, именно ты поцеловал его. Это твои слова, Доминик, — ее палец со всей строгостью указал ему на грудь, и Дом чуть попятился в коридор, — не его. — Да его здесь даже нет! — вскрикнул Доминик, взмахивая руками и взглядом окидывая пустую квартиру. — Нет, есть! — крикнула Джулия в ответ. — Потому что ты притаскиваешь его домой каждый вечер — в своей голове, — она с силой постучала пальцами по вискам. — Он был здесь с того дня, как мы вернулись из Мадрида. Ты успокаиваешь его, ссоришься с ним, стонешь его имя в душе — пиздец, да ты чуть не простонал его имя, когда я тебе отсасывала! Он в каждой комнате этой квартиры, и, ты уж меня извини, но в спальне есть место только для двоих. Мельком обдумав ее слова, Доминик пришел к выводу, что Джулия была абсолютно права. С каждым днем, проведенным рядом с Мэттью, он вытеснял Джулию и из своей квартиры, и из своего сердца. Но капризный маленький мальчик внутри него не собирался сдаваться так скоро и признавать ее правоту, ему хотелось надавить посильнее, чтобы найти способ выиграть — и неважно, какими тщетными будут его попытки. — Значит, ты совсем не злишься на Мэтта? А я козел отпущения, да? Откуда ты знаешь, что он ничего не предпринимал? Это было правдой, потому что, на самом деле, предпринимал. Джулия всплеснула руками и, устало покачав головой, уперлась ими в бока. — А это важно? Ты, наверняка, его спровоцировал, дал надежду, а Мэттью отреагировал как любой нормальный человек. С его стороны это, конечно, неправильно, но для меня он лишь жертва твоего малодушия. — И как это? — теперь была его очередь упереть руки в бока. — Потому что Мэтту тогда разбили сердце, Доминик. Ты помог ему с записью, ты привез его обратно в Лондон, хотя он не хотел возвращаться, ты поцеловал его, потом закатил скандал. Все, что он делал после — естественная реакция жертвы на хищника. Ее постоянное упоминание об их с Мэттом ссоре вынудило Доминика рассказать правду — он понял, что девушка почти ничего не знала о том, что конкретно тогда произошло. И в голове Дома, ко всему прочему, мелькнула мысль о том, чтобы повернуть ситуацию в свою сторону, хотя он уже и не хотел этого делать: — Он знал, что я не гей! Я сказал ему об этом сразу же, как только мы поцеловались! Я оттолкнул его, сказал, что я не гей, и ушел. Ты ведешь себя так, будто мы с ним переспали! Джулия уставилась на него широко раскрытыми глазами, обдумывая все то, что он только что ей сказал. — Ты сказал ему… блять, да ты совсем уже что ли с катушек слетел?! Серьезно, «я не гей»? Ты целуешь парня, стонешь его имя во время секса со своей девушкой и стонешь его имя в душе. Разве это не делает тебя геем? Тогда, Доминик, будь так добр, объясни мне, что делает парня геем. Если сексуальное влечение к другому парню не считается, то что тогда? Мне бы очень хотелось узнать. Дом слегка остыл, понимая, что его собственный термин для определения своей ориентации был неподходящим, неправильным и вообще не имел никакого смысла. И в этот момент он ненавидел Джулию — ненавидел за то, что она разорвала в клочья все положительные моменты, связанные с отношениями с Мэттью. Пришло время, чтобы их защитить. — Ладно. Пусть для тебя я буду геем. Но это не так. Я не знаю, что я. Я знаю только одно — я хочу Мэттью. Я не могу думать, я не могу спать, когда его нет поблизости. Я не заглядываюсь на других парней, мне пофиг на других девушек. Я не хотел трахнуть никого, кроме него, с того момента, как мы познакомились. Если это делает меня геем — окей, я гей. И я этим, блять, горжусь. Потому что он тот, кем стоит гордиться. Закончив, Доминик сделал глубокий вдох, гордясь своими словами и тут же жалея о них. За все годы, что он знал Джулию, девушка еще никогда не выглядела более разъяренной, чем в ту секунду, как он закончил свою речь. Она резко шагнула вперед, упираясь грудью в его грудь и обхватывая руками его лицо — так, чтобы он не смог убежать от ее гневного взгляда. — Это личное оскорбление в мою сторону, — прошипела Джулия, — которое ты только что озвучил, лишь доказало мне, что ты — последний человек на этой планете, за которого я захочу выйти замуж. Так что можешь забрать себе это кольцо и попросить Мэттью засунуть его в твою задницу, пока он будет тебя трахать. Считай это моим благословлением. У Дома скрутило внутренности от ее слов об их с Мэттью возможных сексуальных отношениях в будущем — он был не в силах рассматривать этот акт как что-то мерзкое и отвратительное. — Не надо его оскорблять. — Ха! — рявкнула Джулия. — Если ты хоть на секунду подумал о том, что я его оскорбляю, то ты сильно ошибаешься. Потому что, если ты собираешься бросить меня ради него, то тебе бы, блять, лучше по-настоящему любить его. Любить так, как ты не смог полюбить меня. Потому я хочу, чтобы он знал, что каждый день он рискует пройти через то, через что прошла я. Если твои чувства изменчивы так же, как ветер в середине июня, то ему нужно быть смелым. Так что тебе уж лучше бы любить его. Любить по-настоящему. С этим Джулия отпрянула от него и стянула с пальца обручальное кольцо, бесцеремонно кинув украшение на пол. Пятясь назад, она вышла за дверь, оставляя Доминика в одиночестве, позволяя ему обдумать то, что только что произошло, и перевести дыхание. Услышав громкий хлопок двери за спиной, Дом только теперь понял, что спальня была почти пуста: видимо Джулия куда-то увезла свои вещи еще днем. Словно она знала, как он ответит — как всегда знала Доминика лучше него самого. Дыхание выровнялось, и Дом ощутил холодный укол вины прямо в сердце. Их отношения закончились самым наихудшим образом, не оставляя ни единой ниточки, за которую можно было бы зацепиться, чтобы их восстановить. Вместе с Джулией ушла и какая-то часть его самого. Сев на край кровати, Дом понял, что уже скучает по ней. Слезы, которые он сдерживал весь разговор, катились по щекам, горечь в груди делала вдохи и выдохи мучительно болезненными. Он повел себя жестоко, безрассудно, а Джулия оказалась жертвой его малодушия — такой же, как и Мэттью. Доминик не мог любить ее так, как она того заслуживала, так, как он пообещал. И то, что он не смог сдержать обещание, угнетало Дома еще сильнее. Он никогда не узнает, были ли его угасающие чувства по отношению к Джулии признаком его подсознательного страха супружеской жизни. Прокручивая в голове все те недели, что прошли с момента знакомства с Мэттью, Доминик думал, что все было вполне естественно: ни одно из его действий не было сигналом его желания избежать брака. Он никогда не хотел сбежать от Джулии, он просто хотел раствориться в объятиях Мэттью. Мэттью. Прежде, чем понять, что происходит, Доминик обнаружил, что он вышел из квартиры. В голове зияла пустота, ноги двигались сами по себе. Мысли сейчас только отвлекали, поэтому Дом решил просто на время отключить мозг. На улице, где не было ни кэбов, ни Джулии, он почувствовал себя невесомым. В сердце Дома кольнуло от осознания того, что огромная часть его жизни только что оказалась выброшена на помойку — конечно, он был в шоке. Но сейчас им двигало нечто более мощное и более светлое. У него не было названия для этого ощущения — Дом попросту отказывался навешивать на него какой-то ярлык в страхе перед тем, что ему придется кому-то это объяснять (так же, как он объяснял свою ориентацию Джулии). Подойдя к двери в квартиру Мэттью, он постучал, чувствуя прилив какой-то сверхъестественной силы, действуя больше на автопилоте. И только когда Мэттью открыл ему дверь в тесной белой футболке и пижамных штанах, Доминик сосредоточился на текущем моменте времени. — Все кончено, — выдохнул он. Мэттью недоуменно моргнул в ответ. — Между мной и Джулией. Все кончено.