The Long Surrender

Iʼve been looking for someone to believe in Wire to Wire — Razorlight

Была середина октября, когда Доминику наконец-то удалось убедить Мэттью найти площадку для выступления в Лондоне. На самом деле он пытался поговорить с ним об этом с того самого дня, как это предложил Йен, но каждый раз при разговоре о лондонском концерте во взгляде Мэтта читались грусть и страх, и поэтому Дом не стал на него давить. Он знал, что Мэттью руководит не отсутствие желания выступать — ведь Доминик видел его на сцене и видел, как ему нравится эта часть его жизни. Нет, он знал, что, несмотря на восторг, который испытывал Мэтт, когда играл перед живой аудиторией, все радостные эмоции перекрывались воспоминаниями об утраченной любви. Поэтому Доминик больше не поднимал эту тему, иногда вскользь упоминая о возможном концерте ленивыми вечерами, когда они весь день лежали в обнимку на кровати. Мэттью только кивал в ответ, понимая, что ему нужен этот концерт, но никогда не пускался в разъяснения — не говорил о конкретных датах, местах, да он даже слова «да» не говорил. И Доминику было достаточно этих кивков до тех пор, пока он не начал напоминать Мэтту о том, что если он прождет еще больше, то у Йена останется куча коробок с нераспроданными копиями его дисков. Ему нужно было вернуться в строй. Да, Мэтта хорошо знали в Мадриде, но если он и дальше хотел продолжать музыкальную карьеру, то ему было необходимо побороть собственные страхи. И Доминик заверил его, что будет поддерживать его и всегда будет рядом. Был туманный осенний вечер, когда Мэтт и Доминик, взявшись за руки (точнее, Дом ухватил Мэтта за указательный палец и мизинец), неторопливо шагали к метро. После пары звонков в одно популярное местечко на Дэнмарк-стрит, Доминик договорился о прослушивании в баре «12». Они никогда не слышали о Мэттью и признались, что на сцене бара никогда еще не выступал музыкант, играющий на испанской гитаре, но с нетерпением хотели бы его услышать. Конечно, помог тот факт, что владелец бара был лично знаком с Йеном и жаждал встретить талантливого парня, которого так хвалил друг. Выйдя из квартиры Мэттью на Хай-Барнет и сильнее закутавшись в шарфы, они поехали по Северной ветке на Тоттенем-Корт-роуд. Устроившись на креслах в углу вагона, Доминик наблюдал за Мэттом: он нервно дергал ногой, постоянно задевая коленом чехол с гитарой. Дом со странной легкостью смог вытащить его из спальни, заставив одеться и выйти на улицу — парень даже улыбался, — но сейчас он видел, как нервозность накрыла Мэтта с головой, как свет в его голубых глазах потускнел, а лицо выражало полнейшую неуверенность в происходящем. Доминик улыбнулся ему, глядя на его профиль и думая, заметил ли Мэтт, легко дотронулся до его колена и ободряюще его сжал. — Все будет хорошо, Мэтт, — тихо сказал он. — Как только ты выйдешь на сцену, то почувствуешь себя, как дома. — Именно этого я и боюсь, — прошептал Мэтт, не поворачиваясь. Заявление ввело Доминика в ступор, потому что он прекрасно знал, что сцена — это то место, где Мэттью чувствует себя наиболее комфортно. И если он признавал, что не хочет быть связан с этой частью своего дела, то в его голове бродили очень серьезные и невеселые мысли. — Я… не совсем понимаю. — Я словно вернусь в прошлое, которое так хочу забыть, — объяснил Мэттью, в конце концов повернувшись к Доминику. Голубые глаза смотрели куда угодно, только не на него — уже знакомый Дому признак тревоги. — На сцене мне будет казаться, что на меня смотрит Эван, а я хочу, чтобы на меня смотрел только ты. От того, как искренне, и с какой нежностью Мэттью сказал эти слова, Доминику стало так тепло, и он еще раз еле заметным движением погладил парня по коленке. — Этого не будет, — заверил его Дом. — Ты еще не выступал на этой площадке, так что, все будет в новинку. — Нет, — покачал головой Мэттью, — это заставит меня вновь пережить те последние моменты, в которых мы с Эваном были по-настоящему счастливы. И все, через что ты помог мне пройти, вся эта боль — меня вновь накроет. Казалось, Мэтт хотел сказать что-то еще, но тут поезд остановился, впуская внутрь новых пассажиров и выпуская тех, кому нужно было выходить. Какая-то женщина подошла вплотную к Мэттью и встала прямо напротив, молча извиняясь за то, что задела его ноги сумкой — Мэтт понимающе улыбнулся, после чего вновь перевел взгляд на Доминика, собираясь продолжить. Поезд тронулся, но Мэтт продолжал подбирать слова, ничего не говоря — казалось, ровный стук колес помогал ему собраться с мыслями. — Когда я в последний раз играл в Лондоне, — наконец начал Мэтт, — у меня было такое ощущение, что мы с Эваном вновь вернулись во времена универа. Концерт прошел замечательно, все аплодировали, а после, когда я спустился со сцены, ко мне подошли несколько людей с предложениями о промоушене и визитками в руках. Они так много обещали мне. Я знал, что не стоит сильно надеяться, но, знаешь, это было чертовски приятно слушать. Мэттью остановился, взглядом что-то выискивая в глазах Дома, даже сам не зная, что. Доминик лишь кивнул в ответ, вынуждая того продолжать. — Когда я закончил, Эван ждал меня в гримерке с бутылкой шампанского, которую кто-то вручил ему по дороге. Он и понятия не имел, кто это был, но он открыл ее, сказав, что сегодняшний вечер нужно достойно отметить. Боже, я никогда еще не видел, чтобы он так радовался за меня, — Мэттью нервно заламывал пальцы, и Доминик знал, что он предпочел бы размахивать руками в воздухе, но заполненный вагон метро был не самым подходящим для этого местом. Однако Доминика завораживало то, как эти длинные тонкие пальцы выгибаются под причудливым углом. Именно тогда Мэтт перешел почти что на шепот, и Дом поднял глаза, чтобы увидеть, как парень пытается вспомнить то, что было так давно. — Клянусь, мы, наверное, несколько часов проторчали в гримерке, дурачились, как подростки. Он целовал меня так, как не целовал уже долгое время. И в этом было что-то большее, чем просто физическое желание, ведь Эван был так счастлив за меня, было такое чувство, что он по-настоящему понял мою музыку, впервые с тех пор, как мы встретились. Я еще никогда не чувствовал себя так хорошо. Пока Мэттью говорил, Доминик с грустью отметил про себя, что ему бы так хотелось всегда быть его поддержкой и опорой, его спасательным кругом. Но он выкинул эти мысли из головы, фокусируясь на том, о чем говорил Мэтт — о том, что Эван был его прошлым, а сам Дом оставался настоящим и будущим. — Эван тогда начал строить кучу планов, — продолжал Мэттью, и Доминик заметил, что он говорил быстрее обычного, — он постоянно говорил о том, что мы должны поехать в Испанию — что я должен поехать в Испанию — как можно скорее. Эта поездка была так важна для него — он хотел, чтобы я изучил культуру этой страны и продолжил совершенствовать свою игру. «Живопись и архитектура, Мэттью, они подарят тебе столько вдохновения! Обещаю, что твоя музыка превратится в завораживающее искусство», — Мэтт понизил голос, пародируя Эвана, и именно в тот момент Доминик впервые задался вопросом: а как же звучит реальный голос Эвана? В глубине души он понимал, что Мэттью сейчас польстил своему бывшему, добавив в голос прекрасно звучащих ноток, потому что Мэттью был слишком добрым, и потому что его собственный голос никогда и не смог бы звучать отвратительно. — Серьезно, Дом, я не думаю, что мы когда-то были ближе друг к другу, чем в тот вечер. Мы всю ночь занимались любовью, Эван просил меня говорить на испанском, чтобы я практиковался для путешествия. Он был так вовлечен в это, и я еще никогда с таким позитивом не смотрел в будущее, как в тот день, — Мэтт закончил, негромко выдохнув и продолжая неотрывно смотреть на Дома. Он нервничал, он был расстроен. И он был до ужаса красив. — И потом он просто… ушел? — спросил Доминик, не зная, что еще сказать после такой истории. Он завидовал Эвану, ведь тому посчастливилось видеть Мэтта в столь интимные моменты, и он презирал его за то, что он дал Мэтту надежду, а уже через мгновение ее отнял. — Да, через неделю. В тот день, когда я купил билеты на самолет. Внутри Доминика начал закипать гнев, но он переборол его, чтобы ругательства в сторону Эвана не позволили ему забыть о словах, что он приготовил для Мэттью. — Эван будет в зале, только если ты позволишь ему там быть. Там буду только я, да еще пара работников бара — но я буду там. Если тебе покажется, что Эван сможет помешать — просто посмотри на меня. Посмотри на меня так же, как в тот, первый вечер, когда я увидел, как ты играешь, и я обещаю, что Эван даже через порог не пройдет. Доминик неторопливо дотронулся до руки Мэттью, крепко переплетая их пальцы. На данный момент этот вагон метро был самым публичным местом, в котором они держались за руки, и все пассажиры могли с легкостью повернуть головы, чтобы наткнуться на это зрелище. Однако они так не сделали, да и это не было важно, ничто не было важно — кроме Мэтта. — Я не знаю, как я смотрел на тебя в тот вечер, — застенчиво прошептал Мэттью, начиная склонять голову чуть ниже и левее, словно собираясь положить ее на плечо Доминика, но вовремя опомнился. — Это было впечатляюще, — легко ответил Дом, прислоняясь к его лбу собственным. — Очень. Они сидели так пару минут, потом Мэтт уперся лбом в щеку Доминика, и тот улыбнулся, чувствуя мягкость его кожи. Мэттью так крепко вцепился в его пальцы, и Дома это восхищало, ведь, какой бы крепкой не была связь между ним и Эваном, то, что он чувствовал сейчас, в самом начале их отношений, было куда прекраснее. *** До Дэнмарк-стрит было идти совсем ничего — Доминик вышел из метро первым, ведя за собой Мэттью, который то и дело кутался по самые уши в свой красный шарф. Они шли молча, понимая, что после разговора в поезде уже ничего и не нужно было говорить, поэтому вскоре обнаружили себя у входа в бар. Снаружи здание выглядело довольно подозрительно: оно было выкрашено в ярко-красный, по стенам ползли черные провода и трубы, а само название бара было напечатано большими оранжевыми цифрами. Что делало здание еще более выделяющимся среди других, так это карикатурный плакат голой женщины, гордо приклеенный к окну. Мэттью с опаской посмотрел на рисунок, после чего одарил Доминика полным непонимания и тревоги взглядом, в котором читалось желание поскорее убраться отсюда — хотя бы в соседний тату-салон. — Может, внутри все по-другому, — улыбнувшись, заметил Дом. — Может, но мы этого не узнаем, потому что весь обзор закрыт гигантской грудью, — ответил Мэттью с сарказмом, которого Доминик прежде не замечал, и громко фыркнул. — Пошли уже. Йену нравится этот парень, уверен, он хорош, — Дом взял Мэттью за руку и с относительной уверенностью в происходящем открыл дверь. Он доверял Йену и знал, что тот общается только с профессионалами, и не стал бы рекомендовать плохую площадку. На темных стенах бара висели плакаты с предыдущих концертов, и Мэтт с Домиником прошли по маленькому коридору дальше, пока не вышли к небольшой зоне кафе: всего десять столиков и шесть стульев у барной стойки. У другой стены располагалась сцена, примерно метр высотой, и казалось, что на ней может поместиться не больше трех человек с инструментами. Было тесновато, но создавалась очень интимная обстановка, да и свет был гораздо лучше, чем они ожидали. Из служебного помещения за дверью слева вышел высокий темноволосый парень в очках, который нес ящики с пивом, изо всех сил пытаясь их не уронить. — Вам помочь? — предложил Дом. Вопрос застал парня врасплох, и он удивленно промычал, увидев двух молодых людей, неловко подпирающих своими спинами стену бара. — Черт возьми, вы меня напугали, — пробормотал он, ставя ящики на пол. Он вытер руки о свои потертые джинсы и встал напротив Доминика. — Вы, ребята, должно быть, на прослушивание? Просто обычно мы так рано не открываемся. Кто из вас Мэттью? — Я, — Мэтт пытался протянуть ему руку, в которой держал гитару, потому что не хотел выпускать ладонь Доминика. Дом улыбнулся и отпустил руку, позволяя молодым людям обменяться рукопожатием. — Меня зовут Ричард Брис, — представился он. — Рад с вами познакомиться. Йен очень хорошо отзывался о тебе, Мэттью. — Он так и не научился вовремя затыкаться, да? — усмехнулся Дом, и Мэтт, смущенно улыбнувшись, выпустил руку из руки Ричарда. — А ты, значит, Доминик, — догадался Ричард. — Значит, да, — радостно ответил тот и пожал ему руку. — Йен сказал, что Мэттью — неимоверно талантливый парень, и что на его выступления приятно смотреть. Я, признаюсь, никогда еще не слышал игру на испанской гитаре, так что, я с нетерпением жду, когда ты выйдешь на сцену. И, если что, я на тебя не давлю, — рассмеялся Ричард, и Доминик обрадовался, когда заметил, что Мэтт рассмеялся в ответ. Ричард казался приятным человеком, к тому же, он заинтересовался Мэттью, поэтому сам Мэтт очевидно расслабился, а в его глазах появился знакомый восторженный огонек. — Окей, сцена у нас довольно скромная, — сказал Ричард, указывая назад, — но раньше она нас не подводила. Тебе повезло, что выступаешь один — для групп она тесновата. Хотя, достаточно уютная, — он повел их дальше, рассказывая Мэтту о двери в зоне бэкстейджа. — Изначально это был склад, который мы опустошили и переделали для того, чтобы у групп было хоть немного личного пространства до концерта. Она ведет в ту комнату, откуда я только что вышел — вообще, помещение небольшое, развернуться почти негде, но ребята обычно не против. Большинство из них предпочитают тусить с толпой в общем зале. Ричард закончил, ярко улыбнувшись Мэтту и призывая его забраться на сцену, чтобы опробовать. Доминик услышал в его голосе неподдельную искренность, что лишний раз доказывало — Ричард любил то, чем занимается, любил свое детище, а деньги и личные достижения были лишь приятным бонусом. Было видно, что ему нравится дарить неизвестным группам и музыкантам их минуты славы. Доминик сел за маленький столик, стоявший почти напротив сцены. Он не знал, куда сесть — не хотелось быть слишком далеко от Мэттью, потому что он хотел следить за движением его рук, но в то же время не хотелось ограничивать его личное пространство. Сегодня он впервые с моментов записи в студии Йена увидит и услышит, как Мэтт играет. Да, бывали дни, когда Дом приходил в гости к Мэтту и находил того сидящим на полу и ревниво перебирающим струны любимой гитары. Но вскоре этот процесс перетекал в более интимный, и Мэттью откладывал Бьянку, отдавая себя в полную власть рукам и губам Доминика. По правде говоря, Дом скучал по его живым выступлениям, потому что скучал по тому ощущению, когда музыка словно проходит сквозь тебя, под разными углами, и поглощает тебя без остатка. Однако Доминик надеялся, что Мэтт не станет исполнять на прослушивании песню со словами — хотя бы для сохранения своего душевного равновесия. Ричард принес высокий табурет и поставил его в центре сцены, и после того, как Мэтт заверил его, что у него есть все, что нужно, Ричард сел за стол рядом с Домиником. Дома же порадовал от факт, что Мэтт не попросил микрофон — значит, петь он точно не собирался. Но были и другие вещи, которые действовали на Доминика как ничто в этом мире — то, с какой грацией его тонкие пальцы задевали гитарные струны, как длинные ресницы отбрасывали тени на скулы — во время выступлений Мэттью был мужчиной, которым хотелось обладать, и тело Доминика реагировало на него должным образом. Поэтому Доминику было довольно трудно пытаться одновременно смотреть на Мэтта и оценивать реакцию Ричарда, учитывая, что в его штанах становилось теснее с каждой новой мелодией. Мэтт играл, а Доминик сжимал руки в кулаки, неотрывно смотря на парня, разглядывая каждую черточку его лица. Голова откинута назад, губы приоткрыты, бьющиеся жилки под гладкой кожей шеи, острые ключицы, заметные в вырезе рубашки — когда на Мэтта упал приглушенный свет софитов, нахождение в комнате Ричарда стало казаться каким-то далеким воспоминанием. И пока Доминик смотрел на него, то самое главное слово из его разговора с Йеном готово было сорваться с его языка, его восхитительный вкус очаровывал, и хотя Дом не собирался говорить об этом так быстро, он не мог не думать о том, как же хорошо было вновь переживать это чувство — чувство, которого он не испытывал уже давно, сам того не подозревая. И только когда Мэтт закончил играть и положил свою гитару в чехол, а после с надеждой посмотрел на сидящих за столиком, Дом понял, что Ричард все еще сидит рядом с ним. Мэттью уставился на человека, который держал в своих руках его будущее, и только тогда Доминик осознал присутствие рядом Ричарда (и наличие в своих штанах нехилого стояка). — Матерь божья, — нарушил Ричард тишину. — Это было потрясающе! Они все такие? Ну, испанские гитаристы? — восторженно спросил он, поочередно глядя на Мэтта с Домиником. — Честно — не знаю, — рассмеялся Доминик, Мэттью покраснел. — Я знаю только Мэтта, но не думаю, что нужно искать кого-то еще. Я уверен, что он лучший из лучших, — он одарил Мэттью яркой и хитрой улыбкой, быстро подмигнул и повернулся лицом к Ричарду. — Что ж, дружище, ты определенно будешь выступать в моем баре. Только нужно проверить календарь, потому что мне кажется, что на октябрь уже все забито… хотя, в ноябре, по-моему, остался еще день. Не против, если я быстро посмотрю? — было забавно наблюдать за тем, как Ричард едва не сорвался с места, обеими руками показывая в сторону двери за барной стойкой. Его детский восторг был заразителен, и Доминик еле сдержал смех, пока Мэтт согласно кивал головой. — Да, конечно! Не торопись, — ответил Мэтт неестественно громким голосом. Когда Ричард выбежал за дверь, Доминик воспользовался этой возможностью и запрыгнул на сцену, крепко обнимая Мэтта.  — Не нужно было смотреть на меня все выступление, — пробормотал он, задевая кончиком носа нос Мэтта, отчего тот хихикнул. — Я горжусь тобой, но не могу сказать, что не разочарован. — Мне и не нужно было. Я и так думал о тебе все выступление. Вдоль позвоночника прошлась горячая приятная волна, и Дом почувствовал, как в паху тяжелеет, отчего он негромко прошипел. — У меня… пиздец какой стояк, — прошептал Дом, впервые говоря что-то столь откровенное Мэтту в лицо, да еще и в публичном месте. Но ему было плевать. — Серьезно? — Мэтт вскинул брови, на его лице возникла ехидная ухмылка. — Может быть, я смогу помочь тебе с этим чуть позже. От ничем не замутненного желания в его голосе у Доминика закружилась голова, сердце забилось чаще и стало почти нечем дышать. Он смотрел на то, как Мэттью улыбается и облизывает губы, бездумно прижимаясь ближе к нему, ведомый страстью и похотью. Сейчас тактика неспешных отношений начала катиться под откос, и Доминик много думал об этом в последнее время. Их языки двигались так, как они запрещали двигаться своим телам, поцелуи стали более жесткими и горячими, но слова оставались довольно невинными — откровенные выражения редко были высказаны вслух, обычно они заменялись прикосновениями рук и рваными вздохами, слетавшими с губ. Доминик открыл рот, чтобы ответить, но был прерван скрипом открывшейся двери. Он оторвался от Мэтта — не потому что, ему было стыдно перед Ричардом, а потому что он никогда не был фанатом публичного проявления чувств. — У нас осталось два дня в ноябре и много дней в декабре, — сообщил Ричард, подходя к сцене. — А какие числа в ноябре? — спросил Мэтт. — 17 и 28, и я с радостью могу отдать тебе оба. Но если ты хочешь подождать до декабря, то скажи, на какую дату тебя записать. Мэттью взглянул на Доминика, молча спрашивая, что ему делать. Дом лишь улыбнулся в ответ. Ему было приятно то, что Мэтт хотел знать его мнение о своей карьере и дальнейших действиях, но Дом посчитал, что решение, прежде всего, Мэттью должен был принять сам. Он даст ему совет, конечно, но что касалось выбора дат — тут уж Мэтт волен был сам выбирать наиболее подходящий ему день. — Я с радостью возьму оба дня в ноябре, — сказал Мэтт, повернувшись к Ричарду, — но я не хотел бы отбирать возможность выступить еще у кого-то. — Тебе нужны эти даты — и ты их получишь. К тому же, я с радостью отдам их тебе. Поэтому, — Ричард шагнул вперед, протягивая Мэтту руку, — я позвоню тебе в конце недели, чтобы обо всем договориться. А до тех пор — спасибо, что пришел. Ты и правда великолепен. Пытаясь не взорваться от гордости, Мэттью пожал ему руку: — Спасибо огромное. Не могу дождаться концертов! Они быстро попрощались, и Ричард пошел дальше разбирать ящики с пивом. Доминик повел Мэтта по маленькому коридору к выходу, распахнул дверь, впуская свежий воздух, и рывком дернул на себя Мэттью, издавая полу-рык полу-стон. — Что такое? — недоумевая, спросил Мэтт. — Отвези меня домой, Мэтт, — ответил Дом, прижимаясь к нему. Он улыбнулся, когда почувствовал, как Мэттью вздрогнул, и мягко провел губами по шее, не скрытой мягким шарфом. — Отвези меня домой, сейчас же.